Неточные совпадения
В Соборе Левин, вместе с
другими поднимая руку и повторяя слова протопопа, клялся самыми страшными клятвами исполнять всё то, на что
надеялся губернатор. Церковная служба всегда имела влияние на Левина, и когда он произносил слова: «целую крест» и оглянулся на толпу этих молодых и старых людей, повторявших то же самое, он почувствовал себя тронутым.
Молодой адъютант, приятель Вронского, через которого она получала сведения и который через графиню Лидию Ивановну
надеялся получить концессию, сказал ей, что они кончили свои дела и уезжают на
другой день.
Брат же, на
другой день приехав утром к Вронскому, сам спросил его о ней, и Алексей Вронский прямо сказал ему, что он смотрит на свою связь с Карениной как на брак; что он
надеется устроить развод и тогда женится на ней, а до тех пор считает ее такою же своею женой, как и всякую
другую жену, и просит его так передать матери и своей жене.
Из чего же я хлопочу? Из зависти к Грушницкому? Бедняжка! он вовсе ее не заслуживает. Или это следствие того скверного, но непобедимого чувства, которое заставляет нас уничтожать сладкие заблуждения ближнего, чтоб иметь мелкое удовольствие сказать ему, когда он в отчаянии будет спрашивать, чему он должен верить: «Мой
друг, со мною было то же самое, и ты видишь, однако, я обедаю, ужинаю и сплю преспокойно и,
надеюсь, сумею умереть без крика и слез!»
Дело требовало большой внимательности: оно состояло в подбирании из нескольких десятков дюжин карт одной талии, но самой меткой, на которую можно было бы
понадеяться, как на вернейшего
друга.
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой истории, — и совсем это не так было! Это было
другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно,
надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
Теперь настало такое время, — да и слава богу! — что каждый должен собственными руками пропитание себе доставать, на
других нечего
надеяться: надо трудиться самому.
— Вот как мы с тобой, — говорил в тот же день, после обеда Николай Петрович своему брату, сидя у него в кабинете: — в отставные люди попали, песенка наша спета. Что ж? Может быть, Базаров и прав; но мне, признаюсь, одно больно: я
надеялся именно теперь тесно и дружески сойтись с Аркадием, а выходит, что я остался назади, он ушел вперед, и понять мы
друг друга не можем.
— Я советую тебе,
друг мой, съездить с визитом к губернатору, — сказал он Аркадию, — ты понимаешь, я тебе это советую не потому, чтоб я придерживался старинных понятий о необходимости ездить к властям на поклон, а просто потому, что губернатор порядочный человек; притом же ты, вероятно, желаешь познакомиться с здешним обществом… ведь ты не медведь,
надеюсь? А он послезавтра дает большой бал.
— Анна Сергеевна, — поторопился сказать Базаров, — прежде всего я должен вас успокоить. Перед вами смертный, который сам давно опомнился и
надеется, что и
другие забыли его глупости. Я уезжаю надолго, и согласитесь, хоть я и не мягкое существо, но мне было бы невесело унести с собою мысль, что вы вспоминаете обо мне с отвращением.
К Дронову он пошел нарочно пораньше,
надеясь застать Таисью одну, но там уже сидели за столом Хотяинцев и Говорков один против
другого и наполняли комнату рычанием и визгом.
—
Надеюсь, что ты понял свой проступок, — говорил Илья Ильич, когда Захар принес квасу, — и вперед не станешь сравнивать барина с
другими.
Но он успокоил себя тем, что, вероятно, она приедет с теткой или с
другой дамой — с Марьей Семеновной, например, которая так ее любит, не налюбуется на нее. При них он кое-как
надеялся скрыть свое замешательство и готовился быть разговорчивым и любезным.
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне
надеялись, он — что она перейдет на его сторону, а она — что он уступит, сознавая в то же время, что надежда была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить к себе, как шапку надеть,
другие убеждения,
другое миросозерцание, разделить веру или отрешиться от нее.
— Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я не стою… если одобряете его, как я
надеялся… если не любите
другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
— Я давно подумала: какие бы ни были последствия, их надо — не скрыть, а перенести! Может быть, обе умрем, помешаемся — но я ее не обману. Она должна была знать давно, но я
надеялась сказать ей
другое… и оттого молчала… Какая казнь! — прибавила она тихо, опуская голову на подушку.
Ужели даром бился он в этой битве и устоял на ногах, не добыв погибшего счастья. Была одна только неодолимая гора: Вера любила
другого,
надеялась быть счастлива с этим
другим — вот где настоящий обрыв! Теперь надежда ее умерла, умирает, по словам ее («а она никогда не лжет и знает себя», — подумал он), — следовательно, ничего нет больше, никаких гор! А они не понимают, выдумывают препятствия!
— А вы
надеялись увидеть
другого? Это — после письма-то моего о вашем разврате? Скажите, вы шли сюда без всякого страху?
Все эти последние дни стояло яркое, высокое, весеннее солнце, и я все припоминал про себя то солнечное утро, когда мы, прошлою осенью, шли с нею по улице, оба радуясь и
надеясь и любя
друг друга.
Деньги и теперь еще лежат, ее ожидая, и теперь еще Катерина Николаевна
надеется, что она переменит решение; но этого не случится, и я знаю про то наверно, потому что я теперь — один из самых близких знакомых и
друзей Анны Андреевны.
Одно неудобно: у нас много людей. У троих четверо слуг. Довольно было бы и одного, а то они мешают
друг другу и ленятся. «У них уж завелась лакейская, — говорит справедливо князь Оболенский, — а это хуже всего. Их не добудишься, не дозовешься, ленятся, спят,
надеясь один на
другого; курят наши сигары».
Им нужно было не давать повадки иностранцам съезжать на берег: если б они дали место нам, надо было бы давать и
другим, а они
надеялись или вовсе уклониться от этой необходимости, или, по возможности, ограничить ее, наконец, хоть отдалить, сколько можно, это событие.
Дня через три приехали опять гокейнсы, то есть один Баба и
другой, по обыкновению новый, смотреть фрегат. Они пожелали видеть адмирала, объявив, что привезли ответ губернатора на письма от адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять адмирала он, без позволения, не смеет, но что послал уже курьера в Едо и ответ
надеется получить скоро.
Адмирал сказал, что он
надеется чрез несколько дней получить
другой ответ, лучше и толковее этого.
До этой ночи, пока она
надеялась на то, что он заедет, она не только не тяготилась ребенком, которого носила под сердцем, но часто удивленно умилялась на его мягкие, а иногда порывистые движения в себе. Но с этой ночи всё стало
другое. И будущий ребенок стал только одной помехой.
— Да, вы можете
надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы
надеялись на кое-что
другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч, у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!.. Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
— Вы ошибаетесь, Игнатий Львович, — невозмутимо продолжал Альфонс Богданыч. — Вы из ничего создали колоссальные богатства в течение нескольких лет. Я не обладаю такими счастливыми способностями и должен был употребить десятки лет для создания собственной компании. Нам,
надеюсь, не будет тесно, и мы будем полезны
друг другу, если этого, конечно, захотите вы… Все зависит от вас…
— Благодарю вас, — добродушно говорил Привалов, который думал совсем о
другом. — Мне ведь очень немного нужно…
Надеюсь, что она меня не съест?.. Только вот имя у нее такое мудреное.
— Ах, да, конечно! Разве ее можно не любить? Я хотел совсем
другое сказать:
надеетесь ли вы… обдумали ли вы основательно, что сделаете ее счастливой и сами будете счастливы с ней. Конечно, всякий брак — лотерея, но иногда полезно воздержаться от риска… Я верю вам, то есть хочу верить, и простите отцу… не могу! Это выше моих сил… Вы говорили с доктором? Да, да. Он одобряет выбор Зоси, потому что любит вас. Я тоже люблю доктора…
— Скажите, с какой же стати
надеялись, что я отыщу Жучку, то есть что именно я отыщу? — с чрезвычайным любопытством спросил Коля, — почему именно на меня рассчитывали, а не на
другого?
— Одного живота, по навету злых людей, лишились, — продолжал дьякон, — и, нимало не унывая, а, напротив, более
надеясь на божественный промысел, приобрели себе
другого, нисколько не худшего, а, почитай, даже что и лучшего… потому…
— А я, батюшка, не жалуюсь. И слава Богу, что в рыболовы произвели. А то вот
другого, такого же, как я, старика — Андрея Пупыря — в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще на милость
надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком; доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся.
— Если б я этого не видел, что она не может быть спокойна, доверив тебя кому-нибудь
другому, разумеется, не стал бы я нарушать своего комфорта. Но теперь,
надеюсь, уснет: ведь я медик и твой приятель.
— Все, что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы не быть грубым, не заставить вас подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я не слушал вас. О, если бы я не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б вы не были правы. Я сказал бы ей, что мы не сошлись в условиях или что вы не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы
надеяться встретить
другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
Так они поговорили, — странноватый разговор для первого разговора между женихом и невестой, — и пожали
друг другу руки, и пошел себе Лопухов домой, и Верочка Заперла за ним дверь сама, потому что Матрена засиделась в полпивной,
надеясь на то, что ее золото еще долго прохрапит. И действительно, ее золото еще долго храпело.
В половине марта приговор наш был утвержден; никто не знал его содержания; одни говорили, что нас посылают на Кавказ,
другие — что нас свезут в Бобруйск, третьи
надеялись, что всех выпустят (таково было мнение Стааля, посланное им особо государю; он предлагал вменить нам тюремное заключение в наказание).
Я
надеюсь обратиться к этой проблеме в
другой задуманной книге.
Таким способом
надеются приобщить
других к своему познанию, убедить их.
Когда у французов бывает человек, которого они называют cher ami [Дорогой
друг (фр.).], и он уходит, то ему говорят «à bientôt, cher ami» [До скорой встречи, дорогой
друг (фр.).],
надеясь, что он придет не раньше чем через год.
День был воскресный. Ученики должны быть у обедни в старом соборе, на хорах. С разрешения гимназического начальства я обыкновенно ходил в
другую церковь, но этот раз меня потянуло в собор, где я
надеялся встретить своего соседа по парте и приятеля Крыштановича, отчасти уже знакомого читателям предыдущих моих очерков. Это был юноша опытный и авторитетный, и я чувствовал потребность излить перед ним свою переполненную душу.
— Поздравьте: мы все кончили, — весело проговорил он. — Да, все… Хорошо то, что хорошо кончается. А затем, я приехал напомнить вам свое обещание… Я вам открываю кредит в пятьдесят тысяч. Хоть в воду их бросьте. Сам я не могу принять участия в вашем пароходном деле, потому что мой принцип — не разбрасываться.
Надеюсь, что мы всегда останемся
друзьями.
Задача индивидуума и вселенной в том, чтобы излечиться от болезни, очистить свое тело, подготовить плоть к вечности, а не в том, чтобы ждать естественного перехода в
другие формы существования и
надеяться на отделение души от тела путем смерти.
Не дивись, мой
друг! на свете все колесом вертится. Сегодня умное, завтра глупое в моде.
Надеюсь, что и ты много увидишь дурындиных. Если не женитьбою всегда они отличаются, то
другим чем-либо. А без дурындиных свет не простоял бы трех дней.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит в судьбе всего моего семейства? Но, молодой
друг мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»:
надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только по дороге на минутку зайти в один дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
— Приготовляется брак, и брак редкий. Брак двусмысленной женщины и молодого человека, который мог бы быть камер-юнкером. Эту женщину введут в дом, где моя дочь и где моя жена! Но покамест я дышу, она не войдет! Я лягу на пороге, и пусть перешагнет чрез меня!.. С Ганей я теперь почти не говорю, избегаю встречаться даже. Я вас предупреждаю нарочно; коли будете жить у нас, всё равно и без того станете свидетелем. Но вы сын моего
друга, и я вправе
надеяться…
Тот продолжал моргать глазами и утираться. Лиза пришла в гостиную и села в угол; Лаврецкий посмотрел на нее, она на него посмотрела — и обоим стало почти жутко. Он прочел недоумение и какой-то тайный упрек на ее лице. Поговорить с нею, как бы ему хотелось, он не мог; оставаться в одной комнате с нею, гостем в числе
других гостей, — было тяжело: он решился уйти. Прощаясь с нею, он успел повторить, что придет завтра, и прибавил, что
надеется на ее дружбу.
— Тогда
другой разговор… Только старые люди сказывали, что свинья не родит бобра.
Понадеялась ты на любовные речи своего Акинфия Назарыча прежде времени…
— Эти слова между нами не должны казаться сильными и увеличенными — мы не на них основали нашу связь, потому ясмело их пишу, зная, что никакая земная причина не нарушит ее; истинно благодарен вам за утешительные строки, которые я от вас имел, и душевно жалею, что не удалось мне после приговора обнять вас и верных
друзей моих, которых прошу вас обнять; называть их не нужно — вы их знаете;
надеюсь, что расстояние 7 тысяч верст не разлучит сердец наших.
Ты удивляешься,
друг Оболенский, что до сих пор я не говорю тебе словечка:
надеюсь с полною уверенностию, что ты меня не упрекаешь в чем-нибудь мне несвойственном.
Я прошу поцеловать ручку у батюшки и матушки. Если провидению не угодно, чтоб мы здесь увиделись, в чем, впрочем, я не отчаиваюсь, то будем
надеяться, что бог, по милосердию своему, соединит нас там, где не будет разлуки. Истинно божеская религия та, которая из надежды сделала добродетель. Обнимите всех добрых
друзей.