Неточные совпадения
Когда подле
матушки заменила ее гувернантка, она получила ключи от кладовой, и ей на руки сданы были белье и вся провизия. Новые обязанности эти она исполняла с тем же усердием и любовью. Она вся жила в барском
добре, во всем видела трату, порчу, расхищение и всеми средствами старалась противодействовать.
Я не мог несколько раз не улыбнуться, читая грамоту [Грамота — здесь: письмо.]
доброго старика. Отвечать батюшке я был не в состоянии; а чтоб успокоить
матушку, письмо Савельича мне показалось достаточным.
Отец мой потупил голову: всякое слово, напоминающее мнимое преступление сына, было ему тягостно и казалось колким упреком. «Поезжай,
матушка! — сказал он ей со вздохом. — Мы твоему счастию помехи сделать не хотим. Дай бог тебе в женихи
доброго человека, не ошельмованного изменника». Он встал и вышел из комнаты.
И в Ромён ходил, и в Синбирск — славный град, и в самую Москву — золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голубку, и на Волгу-матушку, и много людей видал,
добрых хрестьян, и в городах побывал честных…
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой — не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую,
добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет:
матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
— В первом городе объявите, что вы были ограблены Дубровским. Вам поверят и дадут нужные свидетельства. Прощайте, дай бог вам скорее доехать до Парижа и найти
матушку в
добром здоровье.
— Иди, иди, дочурка! — ободряет ее
матушка, — здесь все
добрые люди сидят, не съедят! Федор Платоныч! дочка моя! Прошу любить да жаловать!
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый, то
матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай! там что будет, а коли, чего
доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни то он есть, ни то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
— А! золото!
добро пожаловать! Ты что же, молодчик, оброка не платишь? — приветствовала его
матушка.
У сестрицы побелели губы и лицо исказилось. Еще минута, и с нею, чего
доброго, на этот раз случится настоящая истерика.
Матушка замечает это и решается смириться.
С уходом Стрелкова
матушка удаляется в сестрицыну комнату и
добрый час убеждает, что в фамилии «Стриженая» ничего зазорного нет; что Стриженые исстари населяют Пензенскую губернию, где будто бы один из них даже служил предводителем.
Репертуар домашних развлечений быстро исчерпывается.
Матушка все нетерпеливее и нетерпеливее посматривает на часы, но они показывают только семь. До ужина остается еще
добрых полтора часа.
— Заползет в дом эта язва — ничем ты ее не вытравишь! — говаривала про него
матушка, бледнея при мысли, что язва эта, чего
доброго, начнет точить жизнь ее любимицы.
Убедившись из расспросов, что эта женщина расторопная, что она может понимать с первого слова, да и сама за словом в карман не полезет,
матушка без дальних рассуждений взяла ее в Малиновец, где и поставила смотреть за женской прислугой и стеречь господское
добро.
— Вот и в вашем доме, — продолжал он, —
матушка ваша, конечно, ко мне благоволит — она такая
добрая; вы… впрочем, я не знаю вашего мнения обо мне; зато ваша тетушка просто меня терпеть не может. Я ее тоже, должно быть, обидел каким-нибудь необдуманным, глупым словом. Ведь она меня не любит, не правда ли?
— И скажу, все скажу… Зачем ты меня в скиты отправляла,
матушка Таисья? Тогда у меня один был грех, а здесь я их, может, нажила сотни… Все тут обманом живем. Это хорошо, по-твоему? Вот и сейчас
добрые люди со всех сторон на Крестовые острова собрались души спасти, а мы перед ними как представленные… Вон Капитолина с вечера на все голоса голосит, штоб меня острамить. Соблазн один…
Я прошу поцеловать ручку у батюшки и
матушки. Если провидению не угодно, чтоб мы здесь увиделись, в чем, впрочем, я не отчаиваюсь, то будем надеяться, что бог, по милосердию своему, соединит нас там, где не будет разлуки. Истинно божеская религия та, которая из надежды сделала добродетель. Обнимите всех
добрых друзей.
Но дело не в том: мы не будем доискиваться до математической точности, как теперь хлопочут
добрые люди о возрасте нашей
матушки России, [Речь идет об установлении даты тысячелетия России (отмечалось в 1862 г.).] будем довольны, что листки долетают — днем раньше, днем позже — это еще не беда…
— Ды-ть,
матушка, нешь он тому причинен? — ублажала ее появившаяся у них за спинами Марфа. — Он бы и всей своей радостной радостью рад, да где ж ему догнать лошадь! Когда бы у него обувка, как у
добрых людей, ну еще бы, а то ведь у него сапожищи-то — демоны неспособные.
— Ну, вот видишь! Я говорил, сами надумаются. Так-то,
матушка сестрица: вот и пойдет у нас город городом. Чего
доброго, нате вам, еще и театр заведем. Знай наших!
— Да как же,
матушка! Раз, что жар, а другое дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а ведь сорок верст еще. Спознишься выехать, будет ни два ни полтора. Завтра, вон, люди говорят, Петров день;
добрые люди к вечерням пойдут; Агнии Николаевне и сустреть вас некогда будет.
— Что ты вздор-то говоришь,
матушка! Алексей мужик
добрый, честный, а ты ему жена, а не метресса какая-нибудь, что он тебе назло все будет делать.
Она высказала свои опасения отцу, говоря, что боится, как бы без господ в ночное время не подломали амбара и не украли бы все ее
добро, которое она «сгоношила сначала по милости покойного батюшки и
матушки, а потом по милости братца и сестрицы».
Она прибавила, что «все
добро, оставшееся после покойницы
матушки, собрано, переписано ею и будет представлено сестрице».
Да; жалко, поистине жалко положение молодого человека, заброшенного в провинцию! Незаметно, мало-помалу, погружается он в тину мелочей и, увлекаясь легкостью этой жизни, которая не имеет ни вчерашнего, ни завтрашнего дня, сам бессознательно делается молчаливым поборником ее. А там подкрадется матушка-лень и так крепко сожмет в своих объятиях новобранца, что и очнуться некогда. Посмотришь кругом: ведь живут же
добрые люди, и живут весело — ну, и сам станешь жить весело.
Мальчик в штанах. Я говорю так же, как говорят мои
добрые родители, а когда они говорят, то мне бывает весело. И когда я говорю, то им тоже бывает весело. Еще на днях моя почтенная
матушка сказала мне: когда я слышу, Фриц, как ты складно говоришь, то у меня сердце радуется!
Мальчик в штанах. Здесь, под Бромбергом, этого нет, но
матушка моя, которая родом из-под Вюрцбурга, сказывала, что в тамошней стороне все дороги обсажены плодовыми деревьями. И когда наш старый
добрый император получил эти земли в награду за свою мудрость и храбрость, то его немецкое сердце очень радовалось, что отныне баденские, баварские и другие каштаны будут съедаемы его дорогой и лояльной Пруссией.
— «Хотя и не вешается мне на шею», — продолжал диктовать Петр Иваныч. Александр, не дотянувшись до него, поскорей сел на свое место. — А желает
добра потому, что не имеет причины и побуждения желать зла и потому что его просила обо мне моя
матушка, которая делала некогда для него
добро. Он говорит, что меня не любит — и весьма основательно: в две недели нельзя полюбить, и я еще не люблю его, хотя и уверяю в противном».
— Это хорошо,
матушка, плакать во сне: к
добру! — сказал Антон Иваныч, разбивая яйцо о тарелку, — завтра непременно будет.
— Сердце у вас
доброе, Nicolas, и благородное, — включил, между прочим, старичок, — человек вы образованнейший, вращались в кругу высшем, да и здесь доселе держали себя образцом и тем успокоили сердце дорогой нам всем
матушки вашей…
— Да как убили опричники
матушку да батюшку, сестер да братьев, скучно стало одному на свете; думаю себе: пойду к
добрым людям; они меня накормят, напоят, будут мне братьями да отцами! Встретил в кружале вот этого молодца, догадался, что он ваш, да и попросил взять с собою.
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, —
доброго здоровья! Как твоя милость здравствует? Так вот где ты, Максим Григорьич! А мы в Слободе думали, что ты и невесть куда пропал! Ну ж как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного. Не знаешь, чему и верить. Ну, слава богу,
добро, что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя
матушка!
— Ведь я охотой за брата пошел, — рассказывал Авдеев. — У него ребята сам-пят! А меня только женили.
Матушка просить стала. Думаю: что мне! Авось попомнят мое
добро. Сходил к барину. Барин у нас хороший, говорит: «Молодец! Ступай». Так и пошел за брата.
Алексей Степаныч, страстно любящий, еще не привыкший к счастию быть мужем обожаемой женщины, был как-то неприятно изумлен, что Софья Николавна не восхитилась ни рощей, ни островом, даже мало обратила на них внимания и, усевшись в тени на берегу быстро текущей реки, поспешила заговорить с мужем об его семействе, о том, как их встретили, как полюбила она свекра, как с первого взгляда заметила, что она ему понравилась, что, может быть, и
матушке свекрови также бы она понравилась, но что Арина Васильевна как будто не смела приласкать ее, что всех
добрее кажется Аксинья Степановна, но что и она чего-то опасается… «Я всё вижу и понимаю, — прибавила она, — вижу я, откуда сыр-бор горит.
— Честь имею,
матушка Софья Алексеевна, поздравить с высокоторжественным днем ангела и желаю вам
доброго здравия. Здравствуйте, Спиридон Васильевич! (Это относилось к капитану.)
Приключения были чуть не на каждом шагу, и покойница
матушка во всех этих приключениях играла роль
доброго гения.
—
Матушка… Анна Савельевна… касатушка… — сказал он жалобным, нищенским голосом, — дай ему, парнечку-то моему, жавороночка!.. Дай, касатушка! Оробел
добре… вишь… Дай, родная, жавороночка-то…
Проведает, и того,
матушка, тошнее будет, востоскует оттого
добрая душа его, ослабнет духом… в служебном действии человеку это не годится!
— Да что,
матушка, пришло, знать, время, пора убираться отселева, — уныло отвечал Аким. — Сам ноне сказал: убирайся, говорит, прочь отселева! Не надыть, говорит, тебя, старого дурака: даром, говорит, хлеб ешь!.. Ну,
матушка, бог с ним! Свет не без
добрых людей… Пойду: авось-либо в другом месте гнушаться не станут, авось пригожусь, спасибо скажут.
И
добро бы,
матушка, старые люди так-то осуждали: ну, все бы как словно не так обидно!
— Что говорить!
Добрая, ласковая душа его: все оттого,
матушка! Памятен оттого ему всяк человек, всяк уголок родного места… Да,
добрый у тебя сынок; наградил тебя господь милосердый: послал на старости лет утешение!.. Полно,
матушка Анна Савельевна, о чем тужить… послушай-ка лучше… вот он тут еще пишет...
Добре много развелось их,
матушка, — вот что!
Провожу-то ли я дружка далекохонько,
Я до города-то его, до Владимира,
Я до матушки-то его, каменной Москвы.
Середи-то Москвы мы становилися.
Господа-то купцы на нас дивовалися.
Уж и кто это, да с кем прощается?
Или муж с женой, или это брат с сестрой,
Добрый молодец с красной девицей?
— Alexandrine,
матушка, женщина очень
добрая… вы сами увидите.
Я не знаю, что бы со мной было, если б и в третий срок я не получил письма; но в середине недели, именно поутру в среду 14 апреля, мой
добрый Евсеич, после некоторого приготовления, состоявшего в том, что «верно, потому нет писем, что
матушка сама едет, а может быть, и приехала», объявил мне с радостным лицом, что Марья Николавна здесь, в гимназии, что без доктора ее ко мне не пускают и что доктор сейчас приедет.
— Это ты,
матушка, — воскликнул Борисов, обнимая меня, — тут спозаранку звенишь у крыльца?
Добро пожаловать! Отдохни с дороги, а там надо познакомить тебя с нашими орденцами; отличные, братец ты мой, люди!
—
Добрый конек у вас, — заговорил он своим шепелявым голосом, помогая мне взобраться на седло, — вот бы мне такую лошадку! Да где! Счастье мое не такое. Хоть бы вы
матушку вашу попросили… напомнили.
—
Доброго вечера желаю вам,
матушка, — сказал Ипатов, подходя к старухе и возвысив голос. — Как вы себя чувствуете?
Бригадир. Тем,
матушка, что она не к месту печальна, не к
добру весела, зажилась, греха много некстати.
—
Матушка!..
Матушка… ты… ведь ты одна… одна приголубила мою сиротку… — И она снова повалилась в ноги
доброй барыни.