Неточные совпадения
И странно:
директор уехал, — куда уехал, неизвестно.
3) Великанов, Иван Матвеевич. Обложил в свою пользу жителей данью по три копейки с души, предварительно утопив в реке экономии
директора. Перебил в кровь многих капитан-исправников. В 1740 году, в царствование кроткия Елисавет, был уличен в любовной связи с Авдотьей Лопухиной, бит кнутом и, по урезании языка, сослан в заточение в чердынский острог.
Петров,
директором банка, получал 12 000...
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который
директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— Что ж, верно ушиблись, когда упали? — сказал гувернер. — Я говорил, что это опасная игра. И надо сказать
директору.
— Ах, Сережа! — сказал он. — «Сергей Алексеич» — я думал,
директор департамента. «Анна и просила меня повидать его», вспомнил он.
Всё было, вместе с отличным обедом и винами не от русских виноторговцев, а прямо заграничной разливки, очень благородно, просто и весело. Кружок людей в двадцать человек был подобран Свияжским из единомышленных, либеральных, новых деятелей и вместе остроумных и порядочных. Пили тосты, тоже полушутливые, и за нового губернского предводителя, и за губернатора, и за
директора банка, и за «любезного нашего хозяина».
К обеду (всегда человека три обедали у Карениных) приехали: старая кузина Алексея Александровича,
директор департамента с женой и один молодой человек, рекомендованный Алексею Александровичу на службе.
— Да как же ты хочешь? — сказал Степан Аркадьич. — Ну, положим,
директор банка получает десять тысяч, — ведь он стоит этого. Или инженер получает двадцать тысяч. Живое дело, как хочешь!
После графини Лидии Ивановны приехала приятельница, жена
директора, и рассказала все городские новости. В три часа и она уехала, обещаясь приехать к обеду. Алексей Александрович был в министерстве. Оставшись одна, Анна дообеденное время употребила на то, чтобы присутствовать при обеде сына (он обедал отдельно) и чтобы привести в порядок свои вещи, прочесть и ответить на записки и письма, которые у нее скопились на столе.
Но хуже всего было то, что потерялось уваженье к начальству и власти: стали насмехаться и над наставниками, и над преподавателями,
директора стали называть Федькой, Булкой и другими разными именами; завелись такие дела, что нужно было многих выключить и выгнать.
Он не участвовал в ночных оргиях с товарищами, которые, несмотря на строжайший присмотр, завели на стороне любовницу — одну на восемь человек, — ни также в других шалостях, доходивших до кощунства и насмешек над самою религиею из-за того только, что
директор требовал частого хожденья в церковь и попался плохой священник.
Счастливым или несчастливым случаем попал он в такое училище, где был
директором человек, в своем роде необыкновенный, несмотря на некоторые причуды.
Вожеватов. Ничего-с. Мне один англичанин — он
директор на фабрике — говорил, что от насморка хорошо шампанское натощак пить. А я вчера простудился немного.
Я застал у него одного из городских чиновников, помнится,
директора таможни, толстого и румяного старичка в глазетовом [Глазет — узорчатая шелковая ткань.] кафтане.
— И тогда, — прервал таможенный
директор, — будь я киргизский баран, а не коллежский советник, если эти воры не выдадут нам своего атамана, скованного по рукам и по ногам.
Позвольте вам вручить, напрасно бы кто взялся
Другой вам услужить, зато
Куда я ни кидался!
В контору — всё взято,
К
директору, — он мне приятель, —
С зарей в шестом часу, и кстати ль!
Уж с вечера никто достать не мог;
К тому, к сему, всех сбил я с ног,
И этот наконец похитил уже силой
У одного, старик он хилый,
Мне друг, известный домосед;
Пусть дома просидит в покое.
Чаще всего дети играли в цирк; ареной цирка служил стол, а конюшни помещались под столом. Цирк — любимая игра Бориса, он был
директором и дрессировщиком лошадей, новый товарищ Игорь Туробоев изображал акробата и льва, Дмитрий Самгин — клоуна, сестры Сомовы и Алина — пантера, гиена и львица, а Лидия Варавка играла роль укротительницы зверей. Звери исполняли свои обязанности честно и серьезно, хватали Лидию за юбку, за ноги, пытались повалить ее и загрызть; Борис отчаянно кричал...
— Седые должны взяться за пропаганду действием; нужен фабричный террор, нужно бить хозяев,
директоров, мастеров. Если седые примут это, тогда серым — каюк!
Мать преподавала в гимназии французский и немецкий языки, а ее отдала в балетную школу, откуда она попала в руки старичка,
директора какого-то департамента министерства финансов Василия Ивановича Ланена.
— Лютов — замечательный! Он — точно Аким Александрович Никитин, — знаешь,
директор цирка? — который насквозь видит всех артистов, зверей и людей.
— Да, так. Вы — патриот, вы резко осуждаете пораженцев. Я вас очень понимаю: вы работаете в банке, вы — будущий
директор и даже возможный министр финансов будущей российской республики. У вас — имеется что защищать. Я, как вам известно, сын трактирщика. Разумеется, так же как вы и всякий другой гражданин славного отечества нашего, я не лишен права открыть еще один трактир или дом терпимости. Но — я ничего не хочу открывать. Я — человек, который выпал из общества, — понимаете? Выпал из общества.
— Велел задержать награду, пока не отыщется. Дело важное: «о взысканиях».
Директор думает, — почти шепотом прибавил Судьбинский, — что он потерял его… нарочно.
— Нет, сегодня у вице-директора обедаю. К четвергу надо приготовить доклад — адская работа! На представления из губерний положиться нельзя. Надо проверить самому списки. Фома Фомич такой мнительный: все хочет сам. Вот сегодня вместе после обеда и засядем.
— В самом деле? Что ж
директор? — спросил Обломов дрожащим голосом. Ему, по старой памяти, страшно стало.
Они молча шли по дорожке. Ни от линейки учителя, ни от бровей
директора никогда в жизни не стучало так сердце Обломова, как теперь. Он хотел что-то сказать, пересиливал себя, но слова с языка не шли; только сердце билось неимоверно, как перед бедой.
— Ну, если не берешь, так я отдам книги в гимназию: дай сюда каталог! Сегодня же отошлю к
директору… — сказал Райский и хотел взять у Леонтия реестр книг.
Директор подслушал однажды, когда он рассказывал, как дикие ловят и едят людей, какие у них леса, жилища, какое оружие, как они сидят на деревьях, охотятся за зверями, даже начал представлять, как они говорят горлом.
— Помилуй: это значит, гимназия не увидит ни одной книги… Ты не знаешь
директора? — с жаром восстал Леонтий и сжал крепко каталог в руках. — Ему столько же дела до книг, сколько мне до духов и помады… Растаскают, разорвут — хуже Марка!
«Какая она?» — думалось ему — и то казалась она ему теткой Варварой Николаевной, которая ходила, покачивая головой, как игрушечные коты, и прищуривала глаза, то в виде жены
директора, у которой были такие белые руки и острый, пронзительный взгляд, то тринадцатилетней, припрыгивающей, хорошенькой девочкой в кружевных панталончиках, дочерью полицмейстера.
— Пустяки молоть мастер, — сказал ему
директор, — а на экзамене не мог рассказать системы рек! Вот я тебя высеку, погоди! Ничем не хочет серьезно заняться: пустой мальчишка! — И дернул его за ухо.
Райский смотрел, как стоял
директор, как говорил, какие злые и холодные у него были глаза, разбирал, отчего ему стало холодно, когда
директор тронул его за ухо, представил себе, как поведут его сечь, как у Севастьянова от испуга вдруг побелеет нос, и он весь будто похудеет немного, как Боровиков задрожит, запрыгает и захихикает от волнения, как добрый Масляников, с плачущим лицом, бросится обнимать его и прощаться с ним, точно с осужденным на казнь.
Нет более в живых также капитана (потом генерала) Лосева, В. А. Римского-Корсакова, бывшего долго
директором Морского корпуса, обоих медиков, Арефьева и Вейриха, лихого моряка Савича, штурманского офицера Попова. [К этому скорбному списку надо прибавить скончавшегося в последние годы И. П. Белавенеца, служившего в магнитной обсерватории в Кронштадте, и А. А. Халезова, известного под названием «деда» в этих очерках плавания — примеч. Гончарова.]
— «Впрочем, если у вас есть кто-нибудь знакомый в городе, то вас проведут, по знакомству с
директором».
Нас посетил в начале сентября помощник здешнего обер-гофта, или
директора голландской фактории, молодой человек, по имени… забыл как.
Когда же хозяйка, по просьбе англичанина, вместе с бывшим
директором департамента сели за фортепиано и заиграли хорошо разученную ими 5-ю симфонию Бетховена, Нехлюдов почувствовал давно неиспытанное им душевное состояние полного довольства собой, точно как будто он теперь только узнал, какой он был хороший человек.
Это было дело
директора департамента, пойманного и уличенного в преступлении, предусмотренном статьей 995.
Карете своей адвокат велел ехать за собой и начал рассказывать Нехлюдову историю того
директора департамента, про которого говорили сенаторы о том, как его уличили и как вместо каторги, которая по закону предстояла ему, его назначают губернатором в Сибирь.
Революционерку арестовали и с ней Кондратьева за нахождение у него запрещенных книг и посадили в тюрьму, а потом сослали в Вологодскую губернию. Там он познакомился с Новодворовым, перечитал еще много революционных книг, всё запомнил и еще более утвердился в своих социалистических взглядах После ссылки он был руководителем большой стачки рабочих, кончившейся разгромом фабрики и убийством
директора. Его арестовали и приговорили к лишению прав и ссылке.
Нехлюдов сидел между хозяйкой и англичанином. Напротив него сидела дочь генерала и бывший
директор департамента.
Губернатор дальнего города был тот самый бывший
директор департамента, о котором так много говорили в то время, как Нехлюдов был в Петербурге.
Как раз в это время в Узле открывалось отделение государственного банка, и мужья двух сестриц сразу получили места
директоров.
Но и этот, несомненно, очень ловкий modus vivendi [образ жизни (фр.).] мог иметь свой естественный и скорый конец, если бы Агриппина Филипьевна, с одной стороны, не выдала своей старшей дочери за
директора узловско-моховского банка Половодова, а с другой — если бы ее первенец как раз к этому времени не сделался одним из лучших адвокатов в Узле.
В настоящую минуту тепленькое место
директора в узловско-моховском банке и довольно кругленькая сумма, получаемая им в опекунском совете по опеке над Шатровскими заводами, давали Половодову полную возможность жить на широкую ногу и придумывать разные дорогие затеи.
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он
директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же быть
директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
Эти сестрицы выписали из Риги остальных четырех, из которых одна вышла за
директора гимназии, другая за доктора, третья за механика, а четвертая, не пожелавшая за преклонными летами связывать себя узами Гименея, получила место начальницы узловской женской гимназии.
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд комнат к буфету, где за маленькими столиками с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный, другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко с длинными казацкими усами и с глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер;
директор банка, женатый на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер с военной выправкой и седыми усами, городской голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.
Директор наш, как я сказал, принадлежал к тому типу немцев, которые имеют в себе что-то лемуровское, долговязое, нерасторопное, тянущееся.
Когда пьеса кончилась, настоящий Самойлов взошел в ложу
директора и просил позволения сказать несколько слов своему двойнику.
В полгода он сделал в школе большие успехи. Его голос был voilé; [приглушенный (фр.).] он мало обозначал ударения, но уже говорил очень порядочно по-немецки и понимал все, что ему говорили с расстановкой; все шло как нельзя лучше — проезжая через Цюрих, я благодарил
директора и совет, делал им разные любезности, они — мне.