Неточные совпадения
Слесарша. Милости
прошу: на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб ни
детям его, ни ему, мошеннику, ни дядьям, ни теткам его ни в чем никакого прибытку не было!
Кутейкин. Из ученых, ваше высокородие! Семинарии здешния епархии. Ходил до риторики, да, Богу изволившу, назад воротился. Подавал в консисторию челобитье, в котором прописал: «Такой-то де семинарист, из церковничьих
детей, убоялся бездны премудрости,
просит от нея об увольнении». На что и милостивая резолюция вскоре воспоследовала, с отметкою: «Такого-то де семинариста от всякого учения уволить: писано бо есть, не мечите бисера пред свиниями, да не попрут его ногами».
Дети бегали по всему дому, как потерянные; Англичанка поссорилась с экономкой и написала записку приятельнице,
прося приискать ей новое место; повар ушел еще вчера со двора, во время обеда; черная кухарка и кучер
просили расчета.
— Для чего же ты не позволил мне кормить, когда я умоляла об этом? Всё равно (Алексей Александрович понял, что значило это «всё равно»), она
ребенок, и его уморят. — Она позвонила и велела принести
ребенка. — Я
просила кормить, мне не позволили, а теперь меня же упрекают.
Воспоминание о вас для вашего сына может повести к вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать, не вложив в душу
ребенка духа осуждения к тому, что должно быть для него святыней, и потому
прошу понять отказ вашего мужа в духе христианской любви.
Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
Подвязанный чиновник, ходивший уже семь раз о чем-то
просить Алексея Александровича, интересовал и Сережу и швейцара. Сережа застал его раз в сенях и слышал, как он жалостно
просил швейцара доложить о себе, говоря, что ему с
детьми умирать приходится.
На утро однако всё устроилось, и к девяти часам — срок, до которого
просили батюшку подождать с обедней, сияющие радостью, разодетые
дети стояли у крыльца пред коляской, дожидаясь матери.
Она
попросила Левина и Воркуева пройти в гостиную, а сама осталась поговорить о чем-то с братом. «О разводе, о Вронском, о том, что он делает в клубе, обо мне?» думал Левин. И его так волновал вопрос о том, что она говорит со Степаном Аркадьичем, что он почти не слушал того, что рассказывал ему Воркуев о достоинствах написанного Анной Аркадьевной романа для
детей.
Самые разнообразные предположения того, о чем он сбирается говорить с нею, промелькнули у нее в голове: «он станет
просить меня переехать к ним гостить с
детьми, и я должна буду отказать ему; или о том, чтобы я в Москве составила круг для Анны… Или не о Васеньке ли Весловском и его отношениях к Анне? А может быть, о Кити, о том, что он чувствует себя виноватым?» Она предвидела всё только неприятное, но не угадала того, о чем он хотел говорить с ней.
И вот ввели в семью чужую…
Да ты не слушаешь меня…» —
«Ах, няня, няня, я тоскую,
Мне тошно, милая моя:
Я плакать, я рыдать готова!..» —
«
Дитя мое, ты нездорова;
Господь помилуй и спаси!
Чего ты хочешь,
попроси…
Дай окроплю святой водою,
Ты вся горишь…» — «Я не больна:
Я… знаешь, няня… влюблена».
«
Дитя мое, Господь с тобою!» —
И няня девушку с мольбой
Крестила дряхлою рукой.
Неужели не видала ты здесь
детей, по углам, которых матери милостыню высылают
просить?
— Как не может быть? — продолжал Раскольников с жесткой усмешкой, — не застрахованы же вы? Тогда что с ними станется? На улицу всею гурьбой пойдут, она будет кашлять и
просить и об стену где-нибудь головой стучать, как сегодня, а
дети плакать… А там упадет, в часть свезут, в больницу, умрет, а
дети…
Пусть видят все, весь Петербург, как милостыни
просят дети благородного отца, который всю жизнь служил верою и правдой и, можно сказать, умер на службе.
— Сама не знаешь, чего
просишь, точно
дитя!
—
Просят прощения
дети или когда в толпе отдавят ногу кому-нибудь, а тут извинение не поможет, — говорила она, обмахивая опять платком лицо.
— Времени мало было, — начал он, запинаясь, — утром встанешь, убирают комнаты, мешают, потом начнутся толки об обеде, тут хозяйские
дети придут,
просят задачу поверить, а там и обед. После обеда… когда читать?
— Врешь, пиши: с двенадцатью человеками
детей; оно проскользнет мимо ушей, справок наводить не станут, зато будет «натурально»… Губернатор письмо передаст секретарю, а ты напишешь в то же время и ему, разумеется, со вложением, — тот и сделает распоряжение. Да
попроси соседей: кто у тебя там?
— Откуда я наберу столько ребятишек, если
попросят показать
детей? — сказал он.
Отец твой, Макар Иваныч, не то что
просил, а почти требовал, чтоб вас,
детей его, из низших сословий не выводить.
— Мне нравятся простота и трудолюбие, — сказал я. — Есть же уголок в мире, который не нуждается ни в каком соседе, ни в какой помощи! Кажется, если б этим
детям природы предоставлено было
просить чего-нибудь, то они, как Диоген,
попросили бы не загораживать им солнца. Они умеренны, воздержны…
Старики, с поклонами, объяснили, что несколько негодяев смутили толпу и что они, старшие, не могли унять и
просили, чтобы на них не взыскали, «отцы за
детей не отвечают» и т. п.
Не
дети ли, когда думали, что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев будут сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а военные учтиво
просить уйти и не приходить?
— Не все вдруг, — проговорила Антонида Ивановна таким тоном, каким отвечают
детям, когда они
просят достать им луну.
Целую ночь снилась Привалову голодная Бухтарма. Он видел грязных, голодных женщин, видел худых, как скелеты,
детей… Они не протягивали к нему своих детских ручек, не
просили, не плакали. Только длинная шея Урукая вытянулась еще длиннее, и с его губ сорвались слова упрека...
Рассердившись почему-то на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду и при всех вывел в этом унизительном виде на улицу и на улице еще долго вел, и говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще
ребенок, увидав это, бежал все подле и плакал вслух и
просил за отца и бросался ко всем и
просил, чтобы защитили, а все смеялись.
Пусть безумие у птичек прощения
просить, но ведь и птичкам было бы легче, и
ребенку, и всякому животному около тебя, если бы ты сам был благолепнее, чем ты есть теперь, хоть на одну каплю да было бы.
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и
дети зябли от холода и были голодны. Они
просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный мир своим родным, которые, по представлению Дерсу, на том свете жили так же, как и на этом.
16-го числа выступить не удалось. Задерживали проводники-китайцы. Они явились на другой день около полудня. Тазы провожали нас от одной фанзы до другой,
прося зайти к ним хоть на минутку. По адресу Дерсу сыпались приветствия, женщины и
дети махали ему руками. Он отвечал им тем же. Так от одной фанзы до другой, с постоянными задержками, мы дошли наконец до последнего тазовского жилья, чему я, откровенно говоря, очень порадовался.
— Милое
дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать, как говорить с вами,
прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
«Ребята, вязать!» — закричал тот же голос, — и толпа стала напирать… «Стойте, — крикнул Дубровский. — Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и оставьте меня в покое. Не бойтесь, государь милостив, я буду
просить его. Он нас не обидит. Мы все его
дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать».
Корчевская кузина иногда гостила у княгини, она любила «маленькую кузину», как любят
детей, особенно несчастных, но не знала ее. С изумлением, почти с испугом разглядела она впоследствии эту необыкновенную натуру и, порывистая во всем, тотчас решилась поправить свое невнимание. Она
просила у меня Гюго, Бальзака или вообще что-нибудь новое. «Маленькая кузина, — говорила она мне, — гениальное существо, нам следует ее вести вперед!»
В деревнях и маленьких городках у станционных смотрителей есть комната для проезжих. В больших городах все останавливаются в гостиницах, и у смотрителей нет ничего для проезжающих. Меня привели в почтовую канцелярию. Станционный смотритель показал мне свою комнату; в ней были
дети и женщины, больной старик не сходил с постели, — мне решительно не было угла переодеться. Я написал письмо к жандармскому генералу и
просил его отвести комнату где-нибудь, для того чтоб обогреться и высушить платье.
Поплелись наши страдальцы кой-как; кормилица-крестьянка, кормившая кого-то из
детей во время болезни матери, принесла свои деньги, кой-как сколоченные ею, им на дорогу,
прося только, чтобы и ее взяли; ямщики провезли их до русской границы за бесценок или даром; часть семьи шла, другая ехала, молодежь сменялась, так они перешли дальний зимний путь от Уральского хребта до Москвы.
Борьба насмерть шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie знала о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш дом. Natalie ее отпустила с такою кротостью, что простая женщина, рыдая, на коленях перед ней сама рассказала ей, что было, и все же наивное
дитя народа
просила прощенья.
Дети не могли удовлетворить всему — чего-то
просило незанятое сердце.
Разговор, лица — все это так чуждо, странно, противно, так безжизненно, пошло, я сама была больше похожа на изваяние, чем на живое существо; все происходящее казалось мне тяжким, удушливым сном, я, как
ребенок, беспрерывно
просила ехать домой, меня не слушали.
Это «житие» не оканчивается с их смертию. Отец Ивашева, после ссылки сына, передал свое именье незаконному сыну,
прося его не забывать бедного брата и помогать ему. У Ивашевых осталось двое
детей, двое малюток без имени, двое будущих кантонистов, посельщиков в Сибири — без помощи, без прав, без отца и матери. Брат Ивашева испросил у Николая позволения взять
детей к себе; Николай разрешил. Через несколько лет он рискнул другую просьбу, он ходатайствовал о возвращении им имени отца; удалось и это.
Он
просил о чем-то унтера, вероятно, о позволении взойти ко мне; это был седой старик, у которого я
ребенком перекрестил двух или трех
детей.
Они никогда не сближались потом. Химик ездил очень редко к дядям; в последний раз он виделся с моим отцом после смерти Сенатора, он приезжал
просить у него тысяч тридцать рублей взаймы на покупку земли. Отец мой не дал; Химик рассердился и, потирая рукою нос, с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск, у меня именье родовое, я беру деньги для его усовершенствования,
детей у меня нет, и мы друг после друга наследники». Старик семидесяти пяти лет никогда не прощал племяннику эту выходку.
Это был кроткий молодой человек, бледный, худой, почти
ребенок. Покорно переносил он иго болезненного существования и покорно же угас на руках жены, на которую смотрел не столько глазами мужа, сколько глазами облагодетельствованного человека. Считая себя как бы виновником предстоящего ей одиночества, он грустно вперял в нее свои взоры, словно
просил прощения, что встреча с ним не дала ей никаких радостей, а только внесла бесплодную тревогу в ее существование.
— Иной и рад бы не брать, ан у него
дети пить-есть
просят.
Были нищие, собиравшие по лавкам, трактирам и торговым рядам. Их «служба» — с десяти утра до пяти вечера. Эта группа и другая, называемая «с ручкой», рыскающая по церквам, — самые многочисленные. В последней — бабы с грудными
детьми, взятыми напрокат, а то и просто с поленом, обернутым в тряпку, которое они нежно баюкают,
прося на бедного сиротку. Тут же настоящие и поддельные слепцы и убогие.
Плохой, лядащий мальчонок был; до трех лет за грудного выдавала и раз нарвалась:
попросила на улице у проходившего начальника сыскной полиции Эффенбаха помочь грудному
ребенку.
Сидит такой у нас один, и приходит к нему жена и
дети, мал мала меньше… Слез-то, слез-то сколько!..
Просят смотрителя отпустить его на праздник, в ногах валяются…
— Молиться,
дети, нужно так, чтобы обращаться прямо к богу… Как будто он пред вами. Как вы
просите о чем-нибудь у меня или у матери.
Тут, как и в России в подобных случаях, сказалась досадная мужицкая темнота:
просили не школ, не правосудия, не заработков, а разных пустяков: кто казенного довольствия, кто усыновления
ребенка, — одним словом, подавали прошения, которые могли быть удовлетворены и местным начальством.
Заработков нет, милостыню
просить негде, и ей с
детьми приходится кормиться тою же арестантскою порцией, которую получает из тюрьмы ее муж-каторжник и которой едва хватает на одного взрослого.
Бывает, что ссыльные усыновляют сирот и бедных
детей в расчете на кормовые и всякого рода пособия и даже на то, что приемыш будет
просить на улице милостыню, но в большинстве, вероятно, ссыльными руководят чистые побуждения.
[Ядринцев рассказывает про некоего Демидова, который, чтобы раскрыть все подробности одного преступления, пытал через палача жену убийцы, которая была женщина свободная, пришедшая в Сибирь с мужем добровольно и, следовательно, избавленная от телесного наказания; потом он пытал 11-тилетнюю дочь убийцы; девочку держали на воздухе, и палач сек ее розгой с головы до пят;
ребенку даже было дано несколько ударов плетью, и когда она
попросила пить, ей подали соленого омуля.
Я еду теперь в Петербург
просить о издании ее в свет, ласкаяся, яко нежный отец своего
дитяти, что ради последней причины, для коей ее в Москве печатать не хотели, снисходительно воззрят на первую.