Нет, дома было лучше, чем на улице. Особенно хороши были часы после обеда, когда
дед уезжал в мастерскую дяди Якова, а бабушка, сидя у окна, рассказывала мне интересные сказки, истории, говорила про отца моего.
Неточные совпадения
Он всегда говорил, что на мужике далеко не
уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец,
дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
Я запомнил: мать — не сильная; она, как все, боится
деда. Я мешаю ей уйти из дома, где она не может жить. Это было очень грустно. Вскоре мать действительно исчезла из дома.
Уехала куда-то гостить.
Дед с утра
уезжал в мастерские сыновей, помогая им устраиваться; он возвращался вечером усталый, угнетенный, сердитый.
Этот день наступил в субботу, в начале зимы; было морозно и ветрено, с крыш сыпался снег. Все из дома вышли на двор,
дед и бабушка с тремя внучатами еще раньше
уехали на кладбище служить панихиду; меня оставили дома в наказание за какие-то грехи.
К весне дядья разделились; Яков остался в городе, Михаил
уехал за реку, а
дед купил себе большой интересный дом на Полевой улице, с кабаком в нижнем каменном этаже, с маленькой уютной комнаткой на чердаке и садом, который опускался в овраг, густо ощетинившийся голыми прутьями ивняка.
Его немой племянник
уехал в деревню жениться; Петр жил один над конюшней, в низенькой конуре с крошечным окном, полной густым запахом прелой кожи, дегтя, пота и табака, — из-за этого запаха я никогда не ходил к нему в жилище. Спал он теперь, не гася лампу, что очень не нравилось
деду.
В Вологде мы жили на Калашной улице в доме купца Крылова, которого звали Василием Ивановичем. И это я помню только потому, что он бывал именинник под Новый год и в первый раз рождественскую елку я увидел у него. На лето мы
уезжали с матерью и
дедом в имение «Светелки», принадлежащее Наталии Александровне Назимовой.
Мы продолжали жить в той же квартире с
дедом и отцом, а на лето опять
уезжали в «Светелки», где я и
дед пропадали на охоте, где дичи всякой было невероятное количество, а подальше, к скитам, медведи, как говорил
дед, пешком ходили. В «Светелках» у нас жил тогда и беглый матрос Китаев, мой воспитатель, знаменитый охотник, друг отца и
деда с давних времен.
— Мне мужа надобно проводить: он
уезжает в Сибирь, к
деду! — объяснила она.
— Она и жила бы, но муж не успел ее пристроить и
уехал к
деду, а теперь она… я решительно начинаю понимать мужчин, что они презирают женщин… она каждый вечер задает у себя оргии… Муж, рассказывают, беспрестанно присылает ей деньги, она на них пьянствует и даже завела себе другого поклонника.
За
Дедова я очень рад; он получил большую золотую медаль и скоро
уезжает за границу.
— Барбалэ, на заре мы
уезжаем… Прощай! — кричала я, с шумом распахивая дверь каморки Барбалэ, —
уезжаем все,
деда, Бэлла, Анна, я и Юлико.
Я боялась лишиться моей бойкой черноглазой подруги, но желание присутствовать на ее свадьбе, плясать удалую лезгинку, которую я исполняла в совершенстве, а главное — возможность
уехать на несколько дней в горы, где я не была ни разу со дня смерти
деды и где меня видели в последний раз маленьким шестилетним ребенком — вот что меня обрадовало!
— В Одессе я целую неделю ходил без
деда и голодный, пока меня не приняли евреи, которые ходят по городу и покупают старое платье. Я уж умел тогда читать и писать, знал арифметику до дробей и хотел поступить куда-нибудь учиться, но не было средств. Что делать! Полгода ходил я по Одессе и покупал старое платье, но евреи, мошенники, не дали мне жалованья, я обиделся и ушел. Потом на пароходе я
уехал в Перекоп.