Неточные совпадения
Между
дедом и отцом тотчас разгорался спор. Отец доказывал, что все хорошее на земле — выдумано, что выдумывать начали еще обезьяны, от которых родился человек, —
дед сердито шаркал палкой, вычерчивая на полу нули, и
кричал скрипучим голосом...
Но никто не мог переспорить отца, из его вкусных губ слова сыпались так быстро и обильно, что Клим уже знал: сейчас
дед отмахнется палкой, выпрямится, большой, как лошадь в цирке, вставшая на задние ноги, и пойдет к себе, а отец
крикнет вслед ему...
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это отец,
дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он
кричал...
Ему известно, что десятки тысяч рабочих ходили
кричать ура пред памятником его
деда и что в России основана социалистическая, рабочая партия и цель этой партии — не только уничтожение самодержавия, — чего хотят и все другие, — а уничтожение классового строя.
— Нет, этого мало! —
закричал дед, прихрабрившись и надев шапку. — Если сейчас не станет передо мною молодецкий конь мой, то вот убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом всех вас! — и уже было и руку поднял, как вдруг загремели перед ним конские кости.
— Вишь! — стал
дед и руками подперся в боки, и глядит: свечка потухла; вдали и немного подалее загорелась другая. — Клад! —
закричал дед. — Я ставлю бог знает что, если не клад! — и уже поплевал было в руки, чтобы копать, да спохватился, что нет при нем ни заступа, ни лопаты. — Эх, жаль! ну, кто знает, может быть, стоит только поднять дерн, а он тут и лежит, голубчик! Нечего делать, назначить, по крайней мере, место, чтобы не позабыть после!
Всего мне было лет одиннадцать; так нет же, не одиннадцать: я помню как теперь, когда раз побежал было на четвереньках и стал лаять по-собачьи, батько
закричал на меня, покачав головою: «Эй, Фома, Фома! тебя женить пора, а ты дуреешь, как молодой лошак!»
Дед был еще тогда жив и на ноги — пусть ему легко икнется на том свете — довольно крепок.
— Чтоб вы перелопались, дьявольское племя! —
закричал дед, затыкая пальцами себе уши.
На другой день еще петух не
кричал в четвертый раз,
дед уже был в Конотопе.
Помню, когда я прибежал в кухню на шум,
дед, схватившись за ухо обожженными пальцами, смешно прыгал и
кричал...
Я вскочил на печь, забился в угол, а в доме снова началась суетня, как на пожаре; волною бился в потолок и стены размеренный, всё более громкий, надсадный вой. Ошалело бегали
дед и дядя,
кричала бабушка, выгоняя их куда-то; Григорий грохотал дровами, набивая их в печь, наливал воду в чугуны и ходил по кухне, качая головою, точно астраханский верблюд.
Со двора в сад бежали какие-то люди, они лезли через забор от Петровны, падали, урчали, но все-таки было тихо до поры, пока
дед, оглянувшись вокруг, не
закричал в отчаянии...
Дед, натягивая на плечо изорванную рубаху,
кричал ей...
После святок мать отвела меня и Сашу, сына дяди Михаила, в школу. Отец Саши женился, мачеха с первых же дней невзлюбила пасынка, стала бить его, и, по настоянию бабушки,
дед взял Сашу к себе. В школу мы ходили с месяц времени, из всего, что мне было преподано в ней, я помню только, что на вопрос: «Как твоя фамилия?» — нельзя ответить просто: «Пешков», — а надобно сказать: «Моя фамилия — Пешков». А также нельзя сказать учителю: «Ты, брат, не
кричи, я тебя не боюсь…»
Не помню, как относился
дед к этим забавам сыновей, но бабушка грозила им кулаком и
кричала...
— Вот и корми! —
крикнул дед, но тотчас успокоился, объяснив мне...
Осторожно вынув раму,
дед понес ее вон, бабушка распахнула окно — в саду
кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный запах оттаявшей земли налился в комнату, синеватые изразцы печи сконфуженно побелели, смотреть на них стало холодно. Я слез на пол с постели.
— Уйди, Лексей! — яростно
кричал дед, сверкая зелеными глазами.
Тут яростно
закричал дед, топая ногами...
— Уймись! — строго
крикнул дед. — Зверь, что ли, я? Связали, в сарае лежит. Водой окатил я его… Ну, зол! В кого бы это?
— Не бей голиц, за них деньги даны, — строго
кричал дед. — Сдача есть?
— Цыц, потатчица! —
кричал дед, сверкая глазами, и было странно, что, маленький такой, он может
кричать столь оглушительно.
— Верю? —
крикнул дед, топнув ногой. — Нет, всякому зверю поверю, — собаке, ежу, — а тебе погожу! Знаю: ты его напоил, ты научил! Ну-ко, вот бей теперь! На выбор бей: его, меня…
Дед заглянул в окно со двора и
крикнул...
В полдень
дед, высунув голову из окна,
кричал...
— Что-о папаша-а? — оглушительно
закричал дед. — Что еще будет? Не говорил я тебе: не ходи тридцать за двадцать? Вот тебе, — вот он — тонкий! Дворянка, а? Что, дочка?
Я видел также, что
дед готовит что-то, пугающее бабушку и мать. Он часто запирался в комнате матери и ныл, взвизгивал там, как неприятная мне деревянная дудка кривобокого пастуха Никанора. Во время одной из таких бесед мать
крикнула на весь дом...
— Что ты сделал? —
крикнул он наконец и за ногу дернул меня к себе; я перевернулся в воздухе, бабушка подхватила меня на руки, а
дед колотил кулаком ее, меня и визжал...
На двор выбежал Шарап, вскидываясь на дыбы, подбрасывая
деда; огонь ударил в его большие глаза, они красно сверкнули; лошадь захрапела, уперлась передними ногами; дедушка выпустил повод из рук и отпрыгнул,
крикнув...
Деду показалось обидным это; однажды он, прервав молитву, топнул ногой и
закричал свирепо...
Уже вскоре после приезда, в кухне во время обеда, вспыхнула ссора: дядья внезапно вскочили на ноги и, перегибаясь через стол, стали выть и рычать на дедушку, жалобно скаля зубы и встряхиваясь, как собаки, а
дед, стуча ложкой по столу, покраснел весь и звонко — петухом —
закричал...
— Что нам ваше римское право! — еще пренебрежительнее
крикнул Бычков. — У нас свое право. Наша правда по закону свята, принесли ту правду наши
деды Через три реки на нашу землю.
— Что! что! Этих мыслей мы не понимаем? —
закричал Бычков, давно уже оравший во всю глотку. — Это мысль наша родная; мы с ней родились; ее сосали в материнском молоке. У нас правда по закону свята, принесли ту правду наши
деды через три реки на нашу землю. Еще Гагстгаузен это видел в нашем народе. Вы думаете там, в Польше, что он нам образец?.. Он нам тьфу! — Бычков плюнул и добавил: — вот что это он нам теперь значит.
Мужики стали
кричать, что луга ихние, что их и отцы и
деды ими владали и что нет таких правов забирать чужую скотину.
— Не твое дело! —
крикнул дед. — Все чужим людям раздам!
— Я не более других грешен, — обиженно
кричал дед, — а наказан больше!
— Чего это? —
кричал дед. — Бог! Я про бога не забыл, я бога знаю! Дура старая, что — бог-то дураков на землю посеял, что ли?
—
Дед, великаны! —
крикнул ему Егорушка, плача.
Из трактира выходил
дед Еремей и, приставив ладонь ко лбу,
кричал...
— А может быть! Ведь мой
дед, отец инженера, был ямщик. Ты не знал этого? — спросила она, обернувшись ко мне, и тотчас же представила, как
кричат и как поют ямщики.
Зарубились они в рать неприятельскую в самую средину и всё
кричали: «Все за мной, все за мной!», но только мало было в этом случае смелых охотников за ним следовать, кроме одного трубача! Тот один изо всех и видел, как
дед бился, пока его самого на части изрубили. Жестоко израненный трубач выскочил и привез с собой князеву голову, которую Патрикей обмыл, уложил в дорожный берестяной туес и схоронил в глубокой ямке, под заметным крушинным кустом.
Бабы нюхают и чихают.
Дед приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и
кричит...
Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за елкой для господ всегда ходил в лес
дед и брал с собою внука. Веселое было время! И
дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Выпало, прежде чем вырубить елку,
дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой… Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись по сугробам летит стрелой заяц…
Дед не может, чтоб не
крикнуть...
— Я, —
кричит, — дворянин, потомок великого рода людей;
деды и прадеды мои Русь строили, исторические лица, а этот хам обрывает слова мои, этот вшивый хам, а?!.
Мальчик
закричал пронзительно и заплакал:
дед придавил его к стене.
На луговой стороне Волги, там, где впадает в нее прозрачная река Свияга и где, как известно по истории Натальи, боярской дочери, жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там, в маленькой деревеньке родился прадед,
дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри… на вершинах древесных — то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый луч земного света коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще
закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование! по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех в любви и рога при случае.
— Я начинаю веровать в духов! —
крикнул он мне, оглядываясь. — Дух
деда Илариона, кажется, напророчил правду! О, если бы!
— Господи! —
кричит, — как этого нам не понимать, ежели мы исстари бунтовались! В восемьдесят пятом году нас пороли — десятого, в девяносто третьем — пятого, четверо из нашей деревни сосланы в Сибирь! Отец мой трижды порот,
дед — и не знаю сколько!
Дед уже
кричал глухо и сипло.
— Погоди… — высвобождая свои льняные волосы из корявых, дрожащих пальцев
деда, немного оживляясь,
крикнул Лёнька. — Как ты говоришь? Пыль? Города и всё?