И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево
гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Неточные совпадения
С трех сторон чернели
гребни утесов, отрасли Машука, на вершине которого лежало зловещее облачко; месяц подымался на востоке; вдали серебряной бахромой сверкали снеговые
горы.
Солнце уже спряталось в черной туче, отдыхавшей на
гребне западных
гор; в ущелье стало темно и сыро.
За песками лежали
гребнем на отдаленном небосклоне меловые
горы, блиставшие ослепительной белизной даже и в ненастное время, как бы освещало их вечное солнце.
Фрегат взберется на голову волны, дрогнет там на
гребне, потом упадет на бок и начинает скользить с
горы, спустившись на дно между двух бугров, выпрямится, но только затем, чтоб тяжело перевалиться на другой бок и лезть вновь на холм.
И теперь помню, как скорлупка-двойка вдруг пропадала из глаз, будто проваливалась в глубину между двух водяных
гор, и долго не видно было ее, и потом всползала опять боком на
гребень волны.
Тут только я заметил, что
гребень хребта, видимый дотоле отчетливо и ясно, теперь имел контуры неопределенные, расплывчатые:
горы точно дымились. По их словам, ветер от хребта Кямо до моря доходит через два часа.
Горная страна с птичьего полета! Какая красота! Куда ни глянешь — всюду
горы, вершины их, то остроконечные, как петушиные
гребни, то ровные, как плато, то куполообразные, словно морская зыбь, прятались друг за друга, уходили вдаль и как будто растворялись во мгле.
Отсюда, сверху, открывался великолепный вид во все стороны. На северо-западе виднелся низкий и болотистый перевал с реки Нахтоху на Бикин. В другую сторону, насколько хватал глаз, тянулись какие-то другие
горы. Словно гигантские волны с белыми
гребнями, они шли куда-то на север и пропадали в туманной мгле. На северо-востоке виднелась Нахтоху, а вдали на юге — синее море.
Общее направление реки Вай-Фудзина юго-восточное. В одном месте она делает излом к югу, но затем выпрямляется вновь и уже сохраняет это направление до самого моря. На западе ясно виднелся Сихотэ-Алинь. Я ожидал увидеть громаду
гор и причудливые острые вершины, но передо мной был ровный хребет с плоским
гребнем и постепенным переходом от куполообразных вершин к широким седловинам. Время и вода сделали свое дело.
Ориентировочным пунктом может служить здесь высокая скалистая сопка, называемая старожилами-крестьянами Петуший
гребень.
Гора эта входит в состав водораздела между реками Тапоузой и Хулуаем. Подъем на перевал в истоках Хулуая длинный и пологий, но спуск к Тапоузе крутой. Кроме этой сопки, есть еще другая
гора — Зарод; в ней находится Макрушинская пещера — самая большая, самая интересная и до сих пор еще не прослеженная до конца.
К полудню мы поднялись на лесистый горный хребет, который тянется здесь в направлении от северо-северо-востока на юго-юго-запад и в среднем имеет высоту около 0,5 км. Сквозь деревья можно было видеть другой такой же перевал, а за ним еще какие-то
горы. Сверху
гребень хребта казался краем громадной чаши, а долина — глубокой ямой, дно которой терялось в тумане.
Кругом высились
горы с причудливыми
гребнями и утесы, похожие на человеческие фигуры, которым кто-то как будто приказал охранять сопки. Другие скалы походили на животных, птиц или просто казались длинной колоннадой. Утесы, выходящие в долину, увешанные гирляндами ползучих растений, листва которых приняла уже осеннюю окраску, были похожи на портики храмов, развалины замков и т.д.
Рано мы легли спать и на другой день рано и встали. Когда лучи солнца позолотили вершины
гор, мы успели уже отойти от бивака 3 или 4 км. Теперь река Дунца круто поворачивала на запад, но потом стала опять склоняться к северу. Как раз на повороте, с левой стороны, в долину вдвинулась высокая скала, увенчанная причудливым острым
гребнем.
Ключевая была здесь такая быстрая да глубокая, а напротив каменным
гребнем поднималась большая
гора.
Очень, очень давно предки их, староверы, бежали из России и поселились за Тереком, между чеченцами на
Гребне, первом хребте лесистых
гор Большой Чечни.
Горы важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые
гребни волн упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены, — все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными вершинами.
Поддавшись какому-то грустному обаянию, я стоял на крыше, задумчиво следя за слабыми переливами сполоха. Ночь развернулась во всей своей холодной и унылой красе. На небе мигали звезды, внизу снега уходили вдаль ровною пеленой, чернела
гребнем тайга, синели дальние
горы. И от всей этой молчаливой, объятой холодом картины веяло в душу снисходительною грустью, — казалось, какая-то печальная нота трепещет в воздухе: «Далеко, далеко!»
Я проснулся, когда было еще почти темно. Бока болели невыносимо. Пули летали по-прежнему, но теперь уже очень высоко в воздухе, над нами. Огоньков на
горе не было видно, но стрельба слышалась частая. «Значит,
гора взята и софийцы держатся на
гребне», — подумал я.
Девки молодые, сильные, здоровенные: на жнитве, на сенокосе, в токарне, на овине, аль в избе за
гребнем, либо за тканьем, дело у них так и
горит: одна за двух работа́ет.
И ему вдруг делается стыдно своего малодушного страха, когда вслед за этой мелькнувшей мыслью, охватившей смертельной тоской его молодую душу, нос «Коршуна», бывший на
гребне переднего вала, уже стремительно опустился вниз, а корма вздернулась кверху, и водяная
гора сзади, так напугавшая юношу, падает обессиленная, с бешенством разбиваясь о кормовой подзор, и «Коршун» продолжает нырять в этих водяных глыбах, то вскакивая на них, то опускаясь, обдаваемый брызгами волн, и отряхиваясь, словно гигантская птица, от воды.
Я долго взволнованно ходил по улицам, под ветром и снегом. До сих пор мне странно вспомнить, как остро пронзало мне в детстве душу всякое переживание обиды,
горя, страха или радости, — какая-то быстрая, судорожная дрожь охватывала всю душу и трепала ее, как в жесточайшей лихорадке. С горящими глазами я шагал через
гребни наметенных сугробов, кусал захолодавшие красные пальцы и думал...
По правую сторону возвышалась
гора, которой не тронутую временем отлогость покрывал с подошвы до
гребня сосновый лес, немного протянувшийся по нем мрачною оградою и вдруг вразрез остановившийся; далее самая вершина
горы была на довольно большое пространство обнажена, а желто-глинистый бок ее, до самого низу, обселся в виде прямого, как стена, утеса.
Когда русалки полощутся в нем и чешут его своими серебряными
гребнями, летишь по нем, как лебедь белокрылый; а залягут с лукавством на дне и ухватятся за судно, стоишь на одном месте, будто прикованный: ни ветерок не вздохнет, ни волна не всплеснет; днем над тобою небо
горит и под тобою море
горит; ночью господь унижет небо звездами, как золотыми дробницами, и русалки усыплют воду такими ж звездами.