Неточные совпадения
— Ну, хорошо, я попытаюсь сделать, — сказала она и легко вошла в мягко капитонированную коляску, блестящую на солнце лаком своих крыльев, и раскрыла зонтик. Лакей сел на козлы и дал знак кучеру ехать. Коляска двинулась, но в ту же минуту она дотронулась зонтиком до спины кучера, и тонкокожие красавицы, энглизированные
кобылы, поджимая затянутые мундштуками красивые
головы, остановились, перебирая тонкими ногами.
Сейчас
кобыла стояла у кабака, понурив
голову и сонно моргая глазами, а Морок сидел у стойки с учителем Агапом и Рачителем.
Свернутое знамя высится над колонной своим золотым острием, и, черт побери, нельзя решить, кто теперь красивее из двух: прелестная ли арабская
кобыла Кабардинка, вся собранная, вся взволнованная музыкой, играющая каждым нервом, или медный ее всадник, полковник Артабалевский, прирожденный кавалерист, неукротимый и бесстрашный татарин, потомок абреков, отсекавших одним ударом шашки человеческие
головы.
Весь нрав ее изменился; то она вдруг без всякой причины начинала играть, бегая по двору, что совершенно не шло к ее почтенному возрасту; то задумывалась и начинала ржать; то кусала и брыкала в своих сестер
кобыл; то начинала обнюхивать меня и недовольно фыркать; то, выходя на солнце, клала свою
голову чрез плечо своей двоюродной сестре Купчихе и долго задумчиво чесала ей спину и отталкивала меня от сосков.
— Ах, дурья
голова… Ведь кожу с тебя сымет Гарусов теперь, как попадешься к нему в лапы… А ему
кобыла далась…
Кобыла, стоявшая под навесом у обреза, запуталась ногой в повод, просыпала мякину и, подняв ногу, закрутив
голову, ожидала хозяина.
Мужик, брюхом навалившись на
голову своей единственной
кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно жмет именно то место, которое болит, и смело режет в живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, — мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука резать не зная.
Когда
кобылы, не смея ослушаться и делая вид, что они сами очень напуганы, скрывались опять за речкой, в глубине ущелья, сторожевой жеребец выбегал оттуда обратно и, все тряся
головой и расстилая гриву, грозно подбегал к нам, зорко и пытливо высматривая наши намерения.
Я тоже ангел, я был им —
сахарным барашком выглядывал в глаз,
но больше не хочу дарить
кобыламиз севрской му́ки изваянных ваз.
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал,
что у каждого есть
голова, —
отчего ты не выдумал,
чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
— Чего краснеть-то? — молвил отец. — Дело говорю, нечего голову-то гнуть, что
кобыла к овсу… Да если б такое дело случилось, я бы тебя со всяким моим удовольствием Масляникову отдал: одно слово, миллионеры, опять же и по нашему согласию — значит, по Рогожскому. Это по нашему состоянию дело не последнее… Ты это должна понимать… Чего глаза-то куксишь?.. Дура!
Наутро видит Жилин — ведет красный
кобылу за деревню, а за ним трое татар идут. Вышли за деревню, снял рыжий бешмет, засучил рукава, — ручищи здоровые, — вынул кинжал, поточил на бруске. Задрали татары
кобыле голову кверху, подошел рыжий, перерезал глотку, повалил
кобылу и начал свежевать — кулачищами шкуру подпарывает. Пришли бабы, девки, стали мыть кишки и нутро. Разрубили потом
кобылу, стащили в избу. И вся деревня собралась к рыжему поминать покойника.
Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной
кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною
головою солдата.
— И-го-го! Матерям вашим —
кобылам сто плетей в зад! Задергали нас совсем… Чего, дружки, на них, обалделых, смотреть — гони в королевские стойла… Видно, нынче дело — табак, завертят они нам
головы окончательно…