Неточные совпадения
Над смешным и глупым он сам же первый и смеялся, а
говоря о подлых
жестокостях власти, прижимал ко груди своей кулак и вертел им против сердца.
Видел он и одного бродягу и одну женщину, отталкивавших своей тупостью и как будто
жестокостью, но он никак не мог видеть в них того преступного типа,
о котором
говорит итальянская школа, а видел только себе лично противных людей, точно таких же, каких он видал на воле во фраках, эполетах и кружевах.
Он вспомнил равнодушие Масленникова, когда он
говорил ему
о том, что делается в остроге, строгость смотрителя,
жестокость конвойного офицера, когда он не пускал на подводы и не обратил внимания на то, что в поезде мучается родами женщина.
— Как это жестоко и почему-с? Но позвольте, мы
о жестокости или
о мягкости после, а теперь я прошу вас только ответить на первый вопрос: правда ли всёто, что я
говорил, или нет? Если вы находите, что неправда, то вы можете немедленно сделать свое заявление.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение.
О ненависти к русским никто и не
говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой
жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
Я не знаю в точности всех путей и средств, которыми достигла Александра Петровна своего торжества, и потому не стану
говорить о них; не стану также распространяться
о том, каким
жестокостям и мучениям подвергалась несчастная сирота, одаренная от природы чувствительною, сильною и непокорною душою; тут не были забыты самые унизительные наказания, даже побои за небывалые вины.
Говорит он
о человеческой подлости,
о насилии, попирающем правду,
о прекрасной жизни, какая со временем будет на земле, об оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту
о тупости и
жестокости насильников.
— Как вы низки! — сказала Зинаида Федоровна, в отчаянии ломая руки. — Если даже вы не искренни и
говорите не то, что думаете, то за одну эту
жестокость можно возненавидеть вас.
О, как вы низки!
«Пойти можно, — думал он, — но какая польза от этого? Опять буду
говорить ему некстати
о будуаре,
о женщинах,
о том, что честно или нечестно. Какие тут, черт подери, могут быть разговоры
о честном или нечестном, если поскорее надо спасать жизнь мою, если я задыхаюсь в этой проклятой неволе и убиваю себя?.. Надо же, наконец, понять, что продолжать такую жизнь, как моя, — это подлость и
жестокость, пред которой все остальное мелко и ничтожно. Бежать! — бормотал он, садясь. — Бежать!»
Тогда я молчал, понимая, что нужно возражать не словами, а фактами человеку, который верит в то, что жизнь, какова она есть, вполне законна и справедлива. Я молчал, а он с восхищением, чмокая губами,
говорил о кавказской жизни, полной дикой красоты, полной огня и оригинальности. Эти рассказы, интересуя и увлекая меня, в то же время возмущали и бесили своей
жестокостью, поклонением богатству и грубой силе. Как-то раз я спросил его: знает ли он учение Христа?
Я страдаю, а вы имеете
жестокость говорить мне
о каких-то неграх и… и улыбаетесь!
Это происшествие вызвало среди врачей нашей больницы много толков;
говорили, разумеется,
о дикости и
жестокости русского народа, обсуждали вопрос, имел ли право дежурный врач выписать больного, виноват ли он в смерти ребенка нравственно или юридически и т. п.
Инстинкт в нравственной жизни человека играет двоякую роль: он унаследован от древней природы, от человека архаического, в нем
говорит древний ужас и страх, рабство и суеверие,
жестокость и звериность, и в нем же есть напоминание
о рае,
о древней свободе,
о древней силе человека,
о древней связи его с космосом,
о первобытной стихии жизни.
Глаза его загорались суровым негодованием, когда он
говорил о неистовствах Плеве,
о жестокости и глупости Николая II.
Научают чернь, дворянство слухами
о жестокостях моих, вооружают против меня целые селения,
говоря, что я хочу ввести басурманскую веру в России, что я антихрист, и целые селения бегут за границы.
Судьба привела меня в Стокгольм в 1694 году, когда весь город шептал (
говорить громко истину при Карле XI не смели)
о жестокостях редукционной комиссии,
о явке к верховному суду депутатов лифляндского дворянства,
о резких возражениях одного из них, Паткуля, отличавшегося своим красноречием, умом и отвагою, и, наконец,
о приговоре, грозившем этим представителям народным.