Неточные совпадения
— Я поражена, Клим, —
говорила Варвара. — Третий раз слушаю, — удивительно ты рассказываешь! И каждый раз новые люди, новые детали.
О, как прав тот, кто первый сказал, что высочайшая красота — в
трагедии!
Наука
говорит правду
о «природе», верно открывает «закономерность» в ней, но она ничего не знает и не может знать
о происхождении самого порядка природы,
о сущности бытия и той
трагедии, которая происходит в глубинах бытия, это уже в ведении не патологии, а физиологии — учения
о здоровой сущности мира, в ведении метафизики, мистики и религии.
Он с любовью и радостью начал
говорить о том, что у него уже готово в мыслях и что он сделает по возвращении в Москву; что, кроме труда, завещанного ему Пушкиным, совершение которого он считает задачею своей жизни, то есть «Мертвые души», у него составлена в голове
трагедия из истории Запорожья, в которой все готово, до последней нитки, даже в одежде действующих лиц; что это его давнишнее, любимое дитя, что он считает, что эта плеса будет лучшим его произведением и что ему будет с лишком достаточно двух месяцев, чтобы переписать ее на бумагу.
Захар. Ах, боже мой… Но вы ничего не
говорите о возможной
трагедии!
— Дарования драматического Державин решительно не имел; у него не было разговора — все была песнь; но, увы, он думал, что его имеет; часто он
говорил мне с неуважением
о своих одах и жалел, что в самом начале литературного своего поприща не посвятил себя исключительно
трагедии и вообще драме.
Нечестиво и нелепо
говорить о «
трагедии в Боге», которая логикой своего развития, как бы неким «божественным фатумом», с необходимостью приводит к мировому процессу.
Какая при таком жизнеотношении возможна активность? Правильно
говорит Шопенгауэр
о трагедии: «Столь могущественные дотоле мотивы теряют свою силу, и, вместо них, полнейшее познание существа мира, действуя, как квиетив воли, приводит резиньяцию, отказ не только от жизни, но и от всего хотения самой жизни».
Тем не менее эта осенняя красота эллинской
трагедии слишком громко
говорит о студеных ночах души, об увядающих силах жизни,
о замирающем жизненном инстинкте.
Трагедия и не скрывала, что
говорит о горе, которым в эту минуту болели все: молитва хора в первую очередь обращена к «золотой дочери тучегонителя» Афине, а она была покровительницей именно города Афин, а не эдиповых Фив. Естественно, что зритель при таких обстоятельствах ждал от
трагедии не эстетического наслаждения, а чего-то более для него важного — живого утешения в скорби, того или другого разрешения давившего всех ужаса.
О дионисическом исступлении вот как
говорил Ницше в «Рождении
трагедии»: «Еще в немецком средневековье, охваченные тою же дионисическою силою, носились все возраставшие толпы, с пением и плясками, с места на место; в этих плясунах св. Иоанна и св.
Бог их совсем не нуждается, чтоб ему
говорили: «Да, ты существуешь!» Для людей с таким жизнеотношением вопрос
о существовании бога никогда не может стать основным вопросом и
трагедией жизни: назван ли бог человеком или нет, — он все равно непрерывно живет в душе человека.
В «Рождении
трагедии» Ницше часто
говорит о «метафизическом утешении», которое находит трагический человек в слиянии с «Первоединым».
«Рождение
трагедии» написано Ницше в молодости, когда он находился под сильным влиянием Шопенгауэра. Сам он впоследствии указывал, что мысли свои, ничего не имевшие общего с Шопенгауэром, он выразил в шопенгауэровских формулах и этим испортил свою книгу. В дальнейшей своей эволюции Ницше решительно отрекся от Шопенгауэра, признал его своим антиподом, больше того — фальшивомонетчиком. Отрекся он и еще от очень многого,
о чем
говорил в своей книге.
— Ну и прекрасно, — уж тоном горького успокоения промолвила Юлия Федоровна, — будемте
о чем-нибудь другом
говорить… А то, что за
трагедия в самом деле?.. Я только что каталась… и так много мы смеялись!.. а через полчаса я в маскарад; вы видите, я одета так, что мне только маску надеть; да я нынче маски не надену: мне душно, у меня лицо горит… я спущу с капюшона двойную вуаль и буду интриговать вашего приятеля, генерала Крафта…