Неточные совпадения
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как о предках и родителях бесстыдный разговор в пьяном виде
с чужими, да-с! А господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, — говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него как будто не
голова, а
гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, — бог
с ним! А вот бродил тут молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на какое дело он способен!
Не говорю о том, что крестьяне вообще поступают безжалостно
с лесом, что вместо валежника и бурелома, бесполезно тлеющего, за которым надобно похлопотать, потому что он толст и тяжел, крестьяне обыкновенно рубят на дрова молодой лес; что у старых дерев обрубают на топливо одни сучья и вершину, а
голые стволы оставляют сохнуть и
гнить; что косят траву или пасут стада без всякой необходимости там, где пошли молодые лесные побеги и даже зарости.
Даже ярмарочные купцы, проезжая на возах своего
гнилого товара, не складают тогда в
головах барышей и прибытков и не клюют носом, предаваясь соблазнительным мечтам о ловком банкротстве, а едут молча смотря то на поле, волнующееся под легким набегом теплого ветерка, то на задумчиво стоящие деревья, то на тонкий парок, поднимающийся
с сонного озерца или речки.
Все небо было покрыто сплошными темными облаками, из которых сыпалась весенняя изморозь — не то дождь, не то снег; на почерневшей дороге поселка виднелись лужи, предвещавшие зажоры в поле; сильный ветер дул
с юга, обещая
гнилую оттепель; деревья обнажились от снега и беспорядочно покачивали из стороны в сторону своими намокшими
голыми вершинами; господские службы почернели и словно ослизли.
— И пресмешной же тут был один хохол, братцы, — прибавил он вдруг, бросая Кобылина и обращаясь ко всем вообще. — Рассказывал, как его в суде порешили и как он
с судом разговаривал, а сам заливается-плачет; дети, говорит, у него остались, жена. Сам матерой такой, седой, толстый. «Я ему, говорит, бачу: ни! А вин, бисов сын, всё пишет, всё пишет. Ну, бачу соби, да щоб ты здох, а я б подывився! А вин всё пишет, всё пишет, да як писне!.. Тут и пропала моя
голова!» Дай-ка, Вася, ниточку;
гнилые каторжные.
Выскажи он мысль сколько-нибудь человеческую — его засмеют, назовут блаженненьким, не дадут проходу. Но он явился не
с проектом о признании в человеке человеческого образа (это был бы не проект, а опасное мечтание), а
с проектом о превращении человеческих
голов в стенобитные машины — и нет хвалы, которою не считалось бы возможным наградить эту
гнилую отрыжку старой канцелярской каверзы, не нашедшей себе ограничения ни в совести, ни в знании.
Кальсонер выскочил в вестибюль на площадку
с органом первым, секунду поколебался, куда бежать, рванулся и, круто срезав угол, исчез за органом. Коротков бросился за ним, поскользнулся и, наверно, разбил бы себе
голову о перила, если бы не огромная кривая и черная ручка, торчащая из желтого бока. Она подхватила полу коротковского пальто,
гнилой шевиот
с тихим писком расползся, и Коротков мягко сел на холодный пол. Дверь бокового хода за органом со звоном захлопнулась за Кальсонером.
Хозяин стоял неподвижно, точно он врос в
гнилой, щелявый пол. Руки он сложил на животе,
голову склонил немножко набок и словно прислушивался к непонятным ему крикам. Все шумнее накатывалась на него темная, едва освещенная желтым огоньком стенной лампы толпа людей, в полосе света иногда мелькала — точно оторванная —
голова с оскаленными зубами, все кричали, жаловались, и выше всех поднимался голос варщика Никиты...
Матрена. И, что ты, ягодка! Христос
с тобой. Что ж ты на меня-то сворачиваешь? Ты, деушка, мотри,
с больной
головы на здоровую не сворачивай. Коли чего коснется, мое дело сторона, я знать не знаю, ведать не ведаю, — крест поцелую, никаких порошков не давала и не видала и не слыхала, какие такие порошки бывают. Ты, деушка, сама думай. Мы и то намеднись про тебя разговорились, как она, мол, сердечная, мается. Падчерица — дура, а мужик
гнилой — присуха одна.
С этой жизни чего не сделаешь.
И, уже раздевшись и натягивая свежую перчатку, он наклонял прилизанную
голову к пушистым бакам швейцара, скалил
гнилые, прокопченные табаком зубы и в самый нос совал полуодетую перчаткою руку
с болтающимися плоскими пальцами.
Выйдя наружу, студент пошел по грязной дороге в поле. В воздухе стояла осенняя, пронизывающая сырость. Дорога была грязна, блестели там и сям лужицы, а в желтом поле из травы глядела сама осень, унылая,
гнилая, темная. По правую сторону дороги был огород, весь изрытый, мрачный, кое-где возвышались на нем подсолнечники
с опущенными, уже черными
головами.
Один,
с большой мохнатой
головой и рябым лицом, осматривался и часто показывал
гнилые зубы.
Евлампия Григорьевича окружили. Большая
голова и
гнилые зубы господина от враждебной группы виднелись рядом
с ним.
— Юрка, Юрка, глупая ты
голова! Неужели и теперь не понимаешь? Какая у нас может быть установка? Пойми, — только одна: все, что способствует приближению социализма, то хорошо. Что вредит, то — к черту,
с тем нужно бороться всеми силами, без пощады и без
гнилых компромиссов. Ну а что, скажи: правильно поступает наша власть, когда борется
с пьянством рабочих, когда запрещает продажу спиртных напитков?