Неточные совпадения
Молча, до своих последних слов, посланных вдогонку Меннерсу, Лонгрен стоял; стоял неподвижно, строго и тихо, как судья, выказав
глубокое презрение к Меннерсу — большее, чем
ненависть, было в его молчании, и это все чувствовали.
Вот здесь нет сильных нравственных потрясений,
глубоких страстей, живых и разнообразных симпатий и
ненавистей.
Необходимо освободиться от эффектов
ненависти и страха и
глубже вникнуть в марксистскую доктрину, которую очень плохо знают и понимают.
Мавруша тосковала больше и больше. Постепенно ей представился Павел как главный виновник сокрушившего ее злосчастья. Любовь, постепенно потухая, прошла через все фазисы равнодушия и, наконец, превратилась в положительную
ненависть. Мавруша не высказывалась, но всеми поступками, наружным видом, телодвижениями, всем доказывала, что в ее сердце нет к мужу никакого другого чувства, кроме
глубокого и непримиримого отвращения.
В ней обнаружилась
глубокая социальная вражда,
ненависть к боярам в народном слое, которая нашла себе выражение в народной вольнице.
Следствием такого убеждения является в нас уважение к человеческой натуре и личности вообще, смех и презрение в отношении к тем уродливым личностям, которые действуют в комедии и в официальном смысле внушают ужас и омерзение, и наконец —
глубокая, непримиримая
ненависть к тем влияниям, которые так задерживают и искажают нормальное развитие личности.
Не из одной же
ненависти к Аглае, опять-таки, могла произойти эта уверенность: Настасья Филипповна несколько
глубже умела чувствовать.
Идешь туда — и, глядишь, пришел совсем в другое место; хочешь принести человеку пользу — получается вред, любишь человека — платят
ненавистью, хочешь исправиться — только
глубже опускаешься…
Чем
глубже надвигалась над собеседниками ночь, тем бессвязнее становились речи и бессильнее обуревавшая их
ненависть.
Как это произошло и откуда повело начало, трудно сказать, но
ненависть к городу, горожанам в сердцах жителей Пустыря пустила столь
глубокие корни, что редко кто, переехав из города в Сигнальный Пустырь, мог там ужиться.
На том месте, где у чудовища должен приходиться глаз, светится крошечной красной точкой фонарь таможенного кордона. Я знаю этот фонарь, я сотни раз проходил мимо него, прикасался к нему рукой. Но в странной тишине и в
глубокой черноте этой осенней ночи я все яснее вижу и спину и морду древнего чудовища, и я чувствую, что его хитрый и злобный маленький раскаленный глаз следит за мною с затаенным чувством
ненависти.
В каждом его слове, в каждой гримасе его опухшего и красного от водки лица чувствовалась
глубокая, острая, отчаянная
ненависть и к учительскому делу и к тому вертограду, который он должен был насаждать.
И в лице его Щавинский узнавал все ту же скрытую насмешку, ту же упорную,
глубокую, неугасимую
ненависть, особую, быть может, никогда не постижимую для европейца,
ненависть мудрого, очеловеченного, культурного, вежливого зверя к существу другой породы.
И когда тот повернулся к нему лицом, он чуть не отшатнулся в испуге: столько дикой злобы и
ненависти горело в безумных глазах. Но увидав фельдшера, он тотчас же переменил выражение лица и послушно пошел за ним, не сказав ни одного слова, как будто погруженный в
глубокую думу. Они прошли в докторский кабинет; больной сам встал на платформу небольших десятичных весов: фельдшер, свесив его, отметил в книге против его имени 109 фунтов. На другой день было 107, на третий 106.
Он знал, что народный гнев уже достаточно насытился кровью и что смерть прошла мимо его головы, и не умел скрыть своей
глубокой животной радости. Он заливался старческим, бесшумным длинным смехом и плакал; болтал лихорадочно, без остановки и без смысла, и делал сам себе лукавые, странные гримасы. Василь с
ненавистью поглядывал на него искоса и брезгливо хмурился.
И опять ко мне повернулись светлые глаза на еще более потемневшем лице. В них теперь ясно проступило выражение
ненависти. Я подумал, что это та же знакомая нам болезнь пустынных мест и ограниченного общества… Только враждебные чары пустыни произвели уже более
глубокие опустошения в буйной и требующей сильных движений душе. В эту минуту из троих обитателей заимки к настроению Степана я почувствовал наиболее близости и симпатии.
Глубокое отъединение,
глубокая вражда лежит между мужчиною и женщиною. В душах — любовь к мучительству и мученичеству, жажда власти и жажда унижения, — все, кроме способности к слиянному общению с жизнью. Душа как будто заклята злым колдуном. Горячо и нежно загораются в ней светлые огоньки любви, но наружу они вырываются лишь темными взрывами исступленной
ненависти. Высшее счастье любви — это мучить и терзать любимое существо.
Если сбросить крышку, то в жизни произойдет нечто ужасающее. Настанет всеобщее
глубокое разъединение, вражда и
ненависть друг к другу, бесцельное стремление все разрушать и уничтожать. Случится то, что грезится Раскольникову на каторге...
Эта
ненависть к религии и к христианству имеет
глубокие корни в прошлом христианства.
— Ну, оставим, все равно… Я к вам не могу пойти. Вы слишком наружу смотрите. Под этим,
глубже, у вас ничего нету. Поэтому все строите на
ненависти. А нужно всех любить. И потом у вас — без бога.
На одном конце стола, покрытого длинною полостью сукна, стоял ночник, огонь трепетно разливал тусклый свет свой по обширной гриднице; на другом конце его сидела Марфа в
глубокой задумчивости, облокотясь на стол. Ее грудь высоко подымалась,
ненависть, злоба, сожаление о сыновьях сверкали в ее глазах.
На одном конце стола, покрытого длинной полостью сукна, стоял ночник: огонь трепетно разливал тусклый свет свой по обширной гриднице; на другом конце его сидела Марфа в
глубокой задумчивости, облокотясь на стол. Ее грудь высоко вздымалась. Печаль,
ненависть, злоба, сомнение о сыновьях сверкали в ее глазах.
На все убеждения друга он хранил
глубокое молчание; в его душе восставали против лекаря сильнейшие убеждения, воспитанные
ненавистью ко всему иноземному, неединоверному, проклятому, — как он говорил, — святыми отцами на соборе и еще более проклятому душою суровою, угрюмою с того времени, как пал от руки немца любимый сын его.
Подлинный, не внешний,
глубокий христианин не может быть доволен старой «буржуазной» жизнью, основанной на насилии и
ненависти, он хочет «нового неба» и «новой земли», хочет более
глубоких и радикальных изменений и улучшений, чем самый революционный социалист.
Они встретились взорами, и взоры их пылали открытой
ненавистью, такой жгучей, такой
глубокой, так полно исчерпывающей их больные души, как будто не в случайной встрече сошлись они, а всю жизнь были врагами, всю жизнь искали друг друга и нашли — и в дикой радости боятся поверить себе, что нашли. И Павлу стало страшно. Он опустил глаза и пролепетал...