Неточные совпадения
Она тоже весь этот день была
в волнении, а
в ночь даже опять захворала. Но она была до того счастлива, что почти испугалась своего счастия. Семь
лет, толькосемь
лет!
В начале своего счастия,
в иные мгновения, они оба готовы были смотреть
на эти семь
лет, как
на семь дней. Он даже и не знал того, что
новая жизнь не даром же ему достается, что ее надо еще дорого купить, заплатить за нее великим, будущим подвигом…
Мы остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток.
Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы
на лету,
в классе,
на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой компанией за реку, бродили по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги
на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею
ночью.
Она строго запретила сказывать о своем приезде и, узнав, что
в новом доме, построенном уже несколько
лет и по какой-то странной причуде барина до сих пор не отделанном, есть одна жилая, особая комната, не занятая мастеровыми,
в которой Михайла Максимович занимался хозяйственными счетами, — отправилась туда, чтоб провесть остаток
ночи и поговорить
на другой день поутру с своим уже не пьяным супругом.
Пришедши
в свой небольшой кабинет, женевец запер дверь, вытащил из-под дивана свой пыльный чемоданчик, обтер его и начал укладывать свои сокровища, с любовью пересматривая их; эти сокровища обличали как-то въявь всю бесконечную нежность этого человека: у него хранился бережно завернутый портфель; портфель этот, криво и косо сделанный, склеил для женевца двенадцатилетний Володя к
Новому году, тайком от него,
ночью; сверху он налепил выдранный из какой-то книги портрет Вашингтона; далее у него хранился акварельный портрет четырнадцатилетнего Володи: он был нарисован с открытой шеей, загорелый, с пробивающейся мыслию
в глазах и с тем видом, полным упования, надежды, который у него сохранился еще
лет на пять, а потом мелькал
в редкие минуты, как солнце
в Петербурге, как что-то прошедшее, не прилаживающееся ко всем прочим чертам; еще были у него серебряные математические инструменты, подаренные ему стариком дядей; его же огромная черепаховая табакерка,
на которой было вытиснено изображение праздника при федерализации, принадлежавшая старику и лежавшая всегда возле него, — ее женевец купил после смерти старика у его камердинера.
Перед
Новым годом у Анны Михайловны была куча хлопот. От заказов некуда было деваться; мастерицы работали рук не покладывая; а Анна Михайловна немножко побледнела и сделалась еще интереснее.
В темно-коричневом шерстяном платье, под самую шею, перетянутая по талии черным шелковым поясом, Анна Михайловна стояла
в своем магазине с утра до
ночи, и с утра до
ночи можно было видеть
на противоположном тротуаре не одного, так двух или трех зевак, любовавшихся ее фигурою.
Сафроныч же, получив значительную для него сумму
в десять рублей, утаил ее от жены, благополучно перебрался с ними
в трактир и загулял самым широким загулом. Три дня и три
ночи семья его провела уже
в своем
новом доме, а он все кочевал из трактира
в трактир, из кабака
в кабачок — и попивал себе с добрыми приятелями, желая немцу сто
лет здравствовать и столько же
на карачках ползать.
В благодушии своем он сделал ему надбавку и вопиял...
Аббат Гавриил Грубер, избранный
в начале царствования императора Александра I «генералом» восстановленного
в России ордена иезуитов, погиб
в огне
в ночь на 26 марта 1805
года, во время страшного пожара дома католической церкви, где он жил после изгнания из этого дома митрополита Сестренцевича, возвращенного
новым государем из ссылки и снова ставшего во главе католической церкви
в России.
На Крещенье,
ночью, попадья благополучно разрешилась от бремени мальчиком, и нарекли его Василием. Была у него большая голова и тоненькие ножки и что-то странно-тупое и бессмысленное
в неподвижном взгляде округлых глаз. Три
года провели поп и попадья
в страхе, сомнениях и надежде, и через три
года ясно стало, что
новый Вася родился идиотом.
Петр Петрович Стрижин, племянник полковницы Ивановой, тот самый, у которого
в прошлом
году украли
новые калоши, вернулся с крестин ровно
в два часа
ночи. Чтобы не разбудить своих, он осторожно разделся
в передней,
на цыпочках, чуть дыша, пробрался к себе
в спальню и, не зажигая огня, стал готовиться ко сну.