Неточные совпадения
Я замечаю, что Наташа
в последнее время стала страшно ревнива к моим литературным успехам, к моей славе. Она перечитывает все, что я
в последний год напечатал, поминутно расспрашивает о дальнейших планах моих, интересуется каждой критикой, на меня написанной, сердится на иные и непременно хочет, чтоб я высоко поставил себя
в литературе. Желания ее выражаются до того сильно и настойчиво, что я даже удивляюсь теперешнему ее направлению.
Когда все расселись по мягким низеньким креслам, князь опять навел разговор на
литературу,
в котором, между прочим, высказал свое удивление, что, бывая
в последние годы в Петербурге, он никого не встречал из нынешних лучших литераторов
в порядочном обществе; где они живут? С кем знакомы? — бог знает, тогда как это сближение писателей с большим светом, по его мнению, было бы необходимо.
По наружности кажется, что никогда не бывало
в литературе такого оживления, как
в последние годы; но,
в сущности, это только шум и гвалт взбудораженной улицы, это нестройный хор обострившихся вожделений,
в котором главная нота, по какому-то горькому фатализму, принадлежит подозрительности, сыску и бесшабашному озлоблению.
В «Вестнике Европы», доживавшем
последние годы своей жизни, появлялись выходки Каченовского «о купечестве
в литературе» и о «Каланче», то есть о «Московском телеграфе».
Конечно, Гёте недосягаемо выше школьной односторонности: мы доселе стоим перед его грозной и величественной тенью с глубоким удивлением, с тем удивлением, с которым останавливаемся перед Лукзорским обелиском — великим памятником какой-то иной эпохи, великой, но прошлой [Не помню,
в какой-то, недавно вышедшей
в Германии, брошюре было сказано: «
В 1832
году,
в том замечательном
году, когда умер
последний могиканин нашей великой
литературы».
Колоссальная фраза, выработанная
в последние годы нашими публицистами и приведенная нами
в конце прошедшей статьи, составляет еще не самую темную сторону современной
литературы. Оттого наша первая статья имела еще характер довольно веселый. Но теперь, возобновляя свои воспоминания о прошлом
годе, чтобы выставить на вид несколько литературных мелочей, мы уже не чувствуем прежней веселости: нам приходится говорить о фактах довольно мрачных.
Просматривая журналы наши за
последние годы, вы ясно увидите, что все наши общественные потребности и стремления прежде находили себе выражение
в административной и частной экономической деятельности, а потом уже (и нередко — долго спустя) переходили
в литературу.
В этом видим мы внешнее развитие
литературы, составляющее прогресс ее
в последние десять
лет, и несомненную, действительную ее заслугу.
Оттого-то он не пристал к литературному движению, которое началось
в последние годы его жизни. Напротив, он покарал это движение еще прежде, чем оно явилось господствующим
в литературе, еще
в то время, когда оно явилось только
в обществе. Он гордо воскликнул
в ответ на современные вопросы: «Подите прочь! какое мне дело до вас!» и начал петь «Бородинскую годовщину» и отвечать «клеветникам России» знаменитыми стихами...
Но два
года тому назад г. Достоевский снова появился
в литературе, хотя имя его было уже слишком бледно пред новыми светилами, загоревшимися на горизонте русской словесности
в последнее десятилетие.
Все эти проделки мало коснулись г. Плещеева, так как начало его литературной деятельности относится к сороковым
годам, — когда была
в ходу
литература Горемык, Бедных людей, Петербургских вершин и углов, — и возобновилась она только
в последние годы, когда во всей силе процветало обличительное направление.
Все, что было замечательного
в нашей поэтической
литературе последних сорока
лет, подверглось влиянию этого грустного факта.
Но он же
в последний год своей жизни очень энергически восстал против г. Лобанова, когда сей академик произнес
в Академии речь «о нелепости и безнравии» современной
литературы и говорил, что, «по множеству сочиненных ныне безнравственных книг цензура должна проникать все ухищрения пишущих», и что Академия должна ей помогать
в этом, «яко сословие, учрежденное для наблюдения нравственности, целомудрия и чистоты языка», то есть для того, чтобы «неослабно обнаруживать, поражать и разрушать зло» на поприще словесности.
В связи со всем этим во мне шла и внутренняя работа, та борьба,
в которой писательство окончательно победило, под прямым влиянием обновления нашей
литературы, журналов, театра, прессы. Жизнь все сильнее тянула к работе бытописателя. Опыты были проделаны
в Дерпте
в те
последние два
года, когда я еще продолжал слушать лекции по медицинскому факультету. Найдена была и та форма,
в какой сложилось первое произведение, с которым я дерзнул выступить уже как настоящий драматург, еще нося голубой воротник.
Наукой, как желал работать я, никто из них не занимался, но все почти кончили курс, были дельными медиками, водились и любители музыки,
в последние 50-е
годы стали читать русские журналы, а немецкую
литературу знали все-таки больше, чем рядовые студенты
в Казани, Москве или Киеве.
В последние годы в некоторых аудиториях Сорбонны у лекторов по истории
литературы дамский элемент занимал собою весь амфитеатр, так что студенты одно время стали протестовать и устраивать дамам довольно скандальные манифестации. Но
в те
годы ничего подобного не случалось. Студенты крайне скудно посещали лекции и
в College de France и на факультетах Сорбонны, куда должны были бы обязательно ходить.
Вопрос о моей"диктовке"сделался
в нашей биографической
литературе своего рода легендой. И я хочу здесь еще раз поговорить об этом. До сих пор преобладает мнение, что я всегда и все диктовал — до
последних лет. Это неправда.
Это было предрешено уже Белинским
в последний период его развития. «Идеалисты» 40-х
годов интересовались, главных образом, гуманитарными науками, философией, искусством,
литературой.
А между тем русская
литература в двести
лет произвела более сотни книг, относящихся к расколу, не говоря о журнальных статьях
последнего времени.