Неточные совпадения
Все офицеры, и молодые и старые, поголовно влюблялись
в них, а майор Клобутицын даже основал
дивизионную штаб-квартиру
в селе, где жили Чепраковы.
Летом им все-таки приходилось делать батальонные учения, участвовать
в полковых и
дивизионных занятиях и нести трудности маневров.
Вот он уже сделал знак горнисту играть отступление, вот уже солдат приложил рожок к губам, но
в эту секунду из-за холма на взмыленной арабской лошади вылетает начальник
дивизионного штаба, полковник Ромашов.
‹…› Так как 6-месячный срок к производству
в офицеры, на основании университетского диплома, кончался, то я был вытребован официальною бумагою из полкового штаба
в дивизионный,
в юнкерскую команду, состоявшую под ближайшим наблюдением начальника дивизии.
Старший адъютант
дивизионного штаба, объясняя мне, что я записан на службе вольноопределяющимся действительным студентом из иностранцев, сказал, что мне нужно,
в видах производства
в офицеры, принять присягу на русское подданство и исполнить это
в ближайшем комендантском управлении, т. е.
в Киеве.
В Новой Праге, где
дивизионный штаб совмещался с полковым штабом принца Альберта Прусского полка, юнкерская команда состояла из юнкеров всех четырех полков дивизии, и командиром ее был поручик полка принца Петра Ольденбургского Крит. Немца этого нельзя было назвать иначе, как человеком хорошим и ревностным служакой. Юнкера размещались кто как мог на наемных квартирах, и через день
в 8 часов утра всю зиму появлялись
в манеже на учениях.
Полк этот и
в мое время продолжал пребывать с своим штабом
в посаде Новая Прага,
в котором находился и
дивизионный штаб.
Околотки (полковые лазареты) были переполнены; каждый день отправляли ослабевших и измученных лихорадкою и кровавым поносом людей куда-то
в дивизионный лазарет.
В ротах было налицо от половины до двух третей полного состава. Все были мрачны, и всем хотелось идти
в дело. Все-таки это был исход.
Я очнулся
в дивизионном лазарете. Надо мною стоят доктора, сестры милосердия, и, кроме них, я вижу еще знакомое лицо знаменитого петербургского профессора, наклонившегося над моими ногами. Его руки
в крови. Он возится у моих ног недолго и обращается ко мне...
А через два дня вдруг из корпуса пришел приказ —
дивизионному лазарету передвинуться из Мозысани
в деревню Ченгоузу Восточную.
Работа
в деревне закипела. Корпусный командир прислал роту саперов для исправления дорог и отделки фанз. Было решено обратить деревню
в целый госпитальный городок,
в нее перевели наш госпиталь и
дивизионный лазарет. Командир корпуса выхлопотал на оборудование госпиталей три тысячи рублей и заведующим работами назначил Султанова.
Я познакомился
в штабе с местным
дивизионным врачом; он по болезни уходил
в отставку и дослуживал свои последние дни.
Тот
дивизионный лазарет, о котором упомянул Селюков, представлял собою какой-то удивительный, светлый оазис среди бездушно черной пустыни нашего хозяйничанья
в Маньчжурии.
Дивизионный врач, весь кипя гневом, пошел
в палату к графу. Одна из наших сестер лукаво обратилась к смотрителю.
Начальник дивизии ответил, что удивляется его письму: по закону, подобного рода вопросы
дивизионный врач решает собственною властью, и ему лучше знать, нужны ли
в госпитале сестры.
Главный врач ответил неопределенно, воротился к себе. Как раз
в это время заехал к нему
дивизионный врач. Узнал он о просьбе графа и вышел из себя.
Помощник
дивизионного врача был человек с живою душою. Своим дряхлым и туповатым патроном он вертел, как хотел. Но тут,
в первый раз за всю их совместную службу,
дивизионный врач сверкнул глазами и рявкнул на него...
Одно, только одно горячее, захватывающее чувство можно было усмотреть
в бесстрастных душах врачебных начальников, — это благоговейно-трепетную любовь к бумаге. Бумага была все,
в бумаге была жизнь, правда, дело… Передо мною, как живая, стоит тощая, лысая фигура одного
дивизионного врача, с унылым, сухим лицом. Дело было
в Сыпингае, после мукденского разгрома.
— Только вы один во всем этом и виноваты, — резко сказал Селюков. — Вот, недалеко от нас
дивизионный лазарет: смотритель собрал команду и объявил, что первого же, кто попадется
в мародерстве, он отдаст под суд. И мародерства нет. Но, конечно, он при этом покупает солдатам и припасы и дрова.
Персонал
дивизионного лазарета, тоже переведенного
в нашу деревню, великолепно отделал фанзу для своего помещения: сложили хорошо и ровно греющую печку, потолок оклеили белыми обоями, стены обили золотистыми циновками,
в окна вставили стекла.
При данных же обстоятельствах эта командировка главных врачей на позиции была прямою нелепостью; если предстоит жестокий бой, то работы будет много не только
в дивизионном лазарете, но и
в госпиталях; как же можно было оставлять госпитали без главных врачей?
Стемнело уже давно, мы выехали с фонарями. Ночь стояла тихая, темная и весенне-теплая; снегу не было. Приехали мы
в дивизионный лазарет, стали пить чай. Все смеялись и острили по поводу этой фантастической командировки. Приехал Султанов с двумя своими врачами — и без сестер.
Помощник
дивизионного врача посмотрел мою бумагу, пожал плечами. Пошел куда-то, поговорил с каким-то другим врачом, оба долго копались
в списках.
В сочельник под вечер к нам пришел телеграфный приказ:
в виду ожидающегося боя, немедленно выехать
в дивизионный лазарет обоим главным врачам госпиталей, захватив с собой по два младших врача и по две сестры. Наш
дивизионный лазарет уже несколько дней назад был передвинут из Ченгоузы версты на четыре к югу, к самым позициям.
В 1759 году,
в чине подполковника, он получил новое назначение и поступил под начальство князя Волконского, а затем определен к генерал-аншефу графу Фермору
дивизионным дежурным, то есть к исправлению должностей
в роде дежурного штаб-офицера или начальника штаба.
«От всех моих поездок, écrit-il à l’Empereur, получил ссадину от седла, которая сверх прежних перевозок моих совсем мне мешает ездить верхом и командовать такою обширною армией, а потому я командованье оною сложил на старшего по мне генерала, графа Буксгевдена, отослав к нему всё дежурство и всё принадлежащее к оному, советовав им, если хлеба не будет, ретироваться ближе во внутренность Пруссии, потому что оставалось хлеба только на один день, а у иных полков ничего, как о том
дивизионные командиры Остерман и Седморецкий объявили, а у мужиков всё съедено; я и сам, пока вылечусь, остаюсь
в гошпитале
в Остроленке.