Неточные совпадения
Бабушка не решилась оставить его
к обеду при «хороших
гостях» и поручила Викентьеву напоить за завтраком, что тот и исполнил отчетливо, так что
к трем часам Опенкин был «готов» совсем и спал крепким сном
в пустой зале старого дома.
К нему все привыкли
в городе, и почти везде, кроме чопорных домов, принимали его, ради его безобидного нрава, домашних его несогласий и ради провинциального гостеприимства.
Бабушка не принимала его, только когда ждала «хороших
гостей», то есть людей поважнее
в городе.
К бабушке он питал какую-то почтительную, почти благоговейную дружбу, но пропитанную такой теплотой, что по тому только, как он входил
к ней, садился, смотрел на нее, можно было заключить, что он любил ее без памяти. Никогда, ни
в отношении
к ней, ни при ней, он не обнаружил, по своему обыкновению, признака короткости, хотя был ежедневным ее
гостем.
К счастью, бабушкин выбор был хорош, и староста, действительно, оказался честным человеком. Так что при молодом барине хозяйство пошло тем же порядком, как и при старухе
бабушке. Доходов получалось с имения немного, но для одинокого человека, который особенных требований не предъявлял, вполне достаточно. Валентин Осипыч нашел даже возможным отделять частичку из этих доходов, чтобы зимой
погостить месяц или два
в Москве и отдохнуть от назойливой сутолоки родного захолустья.
Она рассказала мне, что ей совсем не скучно, а ежели и случится соскучиться, то она уходит
к соседским детям, которые у нее бывают
в гостях; что она, впрочем, по будням и учится, и только теперь, по случаю моего приезда,
бабушка уволила ее от уроков.
Спустя некоторое время после того, как Хорошее Дело предложил мне взятку за то, чтоб я не ходил
к нему
в гости,
бабушка устроила такой вечер. Сыпался и хлюпал неуемный осенний дождь, ныл ветер, шумели деревья, царапая сучьями стену, —
в кухне было тепло, уютно, все сидели близко друг ко другу, все были как-то особенно мило тихи, а
бабушка на редкость щедро рассказывала сказки, одна другой лучше.
Каждый раз, когда она с пестрой ватагой
гостей уходила за ворота, дом точно
в землю погружался, везде становилось тихо, тревожно-скучно. Старой гусыней плавала по комнатам
бабушка, приводя всё
в порядок, дед стоял, прижавшись спиной
к теплым изразцам печи, и говорил сам себе...
Мы с сестрицей каждый день ходили
к бабушке только здороваться, а вечером уже не прощались; но меня иногда после обеда призывали
в гостиную или диванную, и Прасковья Ивановна с коротко знакомыми
гостями забавлялась моими ответами, подчас резкими и смелыми, на разные трудные и, должно признаться, иногда нелепые и неприличные для дитяти вопросы; иногда заставляла она меня читать что-нибудь наизусть из «Россиады» или сумароковских трагедий.
Сад с яблоками, которых мне и есть не давали, меня не привлекал; ни уженья, ни ястребов, ни голубей, ни свободы везде ходить, везде гулять и все говорить, что захочется; вдобавок ко всему, я очень знал, что мать не будет заниматься и разговаривать со мною так, как
в Багрове, потому что ей будет некогда, потому что она или будет сидеть
в гостиной, на балконе, или будет гулять
в саду с
бабушкой и
гостями, или
к ней станут приходить
гости; слово «
гости» начинало делаться мне противным…
Но вот
в одно воскресенье, после обеда,
в комнате
бабушки собираются все учители, два профессора и
в присутствии папа и некоторых
гостей делают репетицию университетского экзамена,
в котором Володя,
к великой радости
бабушки, выказывает необыкновенные познания.
Прасковья Ивановна была очень довольна,
бабушке ее стало сейчас лучше, угодник майор привез ей из Москвы много игрушек и разных гостинцев,
гостил у Бактеевой
в доме безвыездно, рассыпался перед ней мелким бесом и скоро так привязал
к себе девочку, что когда
бабушка объявила ей, что он хочет на ней жениться, то она очень обрадовалась и, как совершенное дитя, начала бегать и прыгать по всему дому, объявляя каждому встречному, что «она идет замуж за Михаила Максимовича, что как будет ей весело, что сколько получит она подарков, что она будет с утра до вечера кататься с ним на его чудесных рысаках, качаться на самых высоких качелях, петь песни или играть
в куклы, не маленькие, а большие, которые сами умеют ходить и кланяться…» Вот
в каком состоянии находилась голова бедной невесты.
Сейчас послали грамоту
к Степану Михайловичу и просили позволения, чтоб внучка, во время отсутствия своего опекуна и брата приехала
погостить к бабушке, но получили короткий ответ; «что Параше и здесь хорошо и что если желают ее видеть, то могут приехать и прогостить
в Троицком сколько угодно».
После смерти отца она сначала жила у
бабушки Бактеевой, потом приезжала и
гостила подолгу
в Троицком и, наконец, Степан Михайлович перевез ее на житье
к себе.
Губернатору и графу Функендорфу угрожало то же самое:
в зале пробило уже два часа, а они еще не жаловали. Обладавшие аппетитом
гости напрасно похаживали около окон и посматривали на открытую дорогу, на которой должен был показаться экипаж, — однако его не было. Проходила уже и отсроченная четверть часа, и княгиня готовилась привстать и подать руку Рогожину, который имел привилегию водить
бабушку к столу, как вдруг кто-то крикнул: «Едут!»
Как ни долог был срок,
в течение которого
бабушка ее приучала
к занятию этой позиции, скромная Марья Николаевна никак
к ней не могла привыкнуть и обыкновенно терялась при входе каждого нового
гостя и для смелости улыбалась и окручивала свои руки
в жгутик свитым носовым платочком.
Бабушку в этот свой первый приезд
в Протозаново наш чудак не видал: они, конечно, знали нечто друг о друге по слухам, но свидеться им не приходилось.
В этот раз
бабушке тоже было не до свидания с
гостем, потому что княгиня занялась больным и даже не имела времени обстоятельно вникнуть, кем он спасен и доставлен. Но зато, похоронив Грайворону, она сию же минуту откомандировала Патрикея
к Рогожину отблагодарить его и просить
к княгине
погостить и хлеба-соли откушать.
В бедных хибарах мелкого сошки все перепугались наезда такого важного
гостя, сам старик Честунов едва решился вылезть
к князю из боковуши
в низенькую комнату, исправлявшую должность зальцы, но через какие-нибудь полчаса это все изменилось: неравенство исчезло, князь обласкал Честунова, обдарил прислугу и вернулся домой, привезя рядом с собой
в коляске самого дворянина, а на коленях его пятилетнюю дочку, из которой потом вышла моя
бабушка, княгиня Варвара Никаноровна Протозанова, некогда замечательная придворная красавица, пользовавшаяся всеобщим уважением и расположением императрицы Марии Феодоровны.
— Послушайте, — говорит, — вы добрая девушка! Извините, что я с вами так говорю, но, уверяю вас, я вам лучше
бабушки вашей желаю добра. У вас подруг нет никаких,
к которым бы можно было
в гости пойти?
Потом сидели и молча плакали. Видно было, что и
бабушка и мать чувствовали, что прошлое потеряно навсегда и бесповоротно: нет уже ни положения
в обществе, ни прежней чести, ни права приглашать
к себе
в гости; так бывает, когда среди легкой, беззаботной жизни вдруг нагрянет ночью полиция, сделает обыск, и хозяин дома, окажется, растратил, подделал, — и прощай тогда навеки легкая, беззаботная жизнь!
К обеду ожидали
гостей.
Бабушка приказала мне надеть белое кисейное платье и собственноручно пригладила мои черные,
в беспорядке разбросанные вдоль спины, косы.
И сделалась она этим нам невыносима, а между тем
в особые семейные дни, когда собирались все родные и приезжали важные
гости,
бабушку вспоминали, о ней спрашивали, и потому ее выводили и сажали
к столу, — что было и красиво, потому что она была кавалерственная дама, но тут от нее и начиналось «сокрушение», а именно, привыкши одна вязать чулок, она уже не могла сидеть без дела, и пока она ела вилкой или ложкой, то все шло хорошо, но чуть только руки у нее освободятся, она сейчас же их и потащит
к своему носу…