Неточные совпадения
Лариса. Ах, как я устала. Я теряю силы, я насилу взошла на
гору. (Садится
в глубине сцены на скамейку у решетки.)
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее
в землю кирпичное здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены. Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с конюшней;
в остатке верхнего тускло светились два окна, а под ними,
в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за стеклом его
горел костер.
Райский обогнул весь город и из
глубины оврага поднялся опять на
гору,
в противоположном конце от своей усадьбы. С вершины холма он стал спускаться
в предместье. Весь город лежал перед ним как на ладони.
Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену,
в глубине которой, верстах
в трех от вас, видны высокие холмы, почти
горы, и у подошвы их куча домов с белыми известковыми стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий на берегу полукруглой бухты. От бухты идет пролив, широкий, почти как Нева, с зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
И теперь помню, как скорлупка-двойка вдруг пропадала из глаз, будто проваливалась
в глубину между двух водяных
гор, и долго не видно было ее, и потом всползала опять боком на гребень волны.
Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия не попали под ферулу риторики, и писатель свободен пробираться
в недра
гор, или опускаться
в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры, — словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику.
Это печальное время совпало как раз с открытием богатейших золотоносных россыпей
в глубине Саянских
гор, что было уже делом Бахарева, который теперь вел дело
в компании с Приваловым.
Это был знаменитый
в летописях сибирской золотопромышленности Варваринский прииск, открытый Василием Бахаревым и Александром Приваловым
в глубине Саянских
гор, на какой-то безыменной горной речке.
Его железная натура, кажется, не знала, что такое усталость, и жить по целым месяцам
в глубине тайги, по неделям спать под прикрытием полотняной палатки на снегу
в горах, делать тысячеверстные экскурсии верхом — во всех этих подвигах Данила Шелехов не знал соперников.
Долина последней речки непропорционально широка,
в особенности
в верхней части.
Горы с левой стороны так размыты, что можно совершенно незаметно перейти
в соседнюю с ней реку Кулумбе. Здесь я наблюдал такие же каменные россыпи, как и на реке Аохобе. Воронки среди них, диаметром около 2 м и
глубиной 1,5 м, служат водоприемниками. Через них вода уходит
в землю и вновь появляется на поверхности около устья.
Залив Рында находится под 44° 41' с. ш. и 136° 31'
в. д. от Гринвича и состоит из двух заливов: северного, именуемого Джигитом, и южного — Пластун. Оба они открыты со стороны моря и потому во время непогоды не всегда дают судам защиту. Наибольшая
глубина их равна 25–28 м. Горный хребет, разделяющий оба упомянутых залива, состоит из кварцевого порфира и порфирита с включением вулканического стекла. Чем ближе к морю, тем
горы становятся ниже и на самом берегу представляются холмами высотой от 400 до 580 м.
Я спал плохо, раза два просыпался и видел китайцев, сидящих у огня. Время от времени с поля доносилось ржание какой-то неспокойной лошади и собачий лай. Но потом все стихло. Я завернулся
в бурку и заснул крепким сном. Перед солнечным восходом пала на землю обильная роса. Кое-где
в горах еще тянулся туман. Он словно боялся солнца и старался спрятаться
в глубине лощины. Я проснулся раньше других и стал будить команду.
Река Ното порожистая, и плавание по ней считается опасным.
В нижнем течении она около 60 м ширины, 1 м
глубины и имеет быстроту течения до 8 км
в час
в малую воду.
В дождливый период года вода, сбегающая с
гор, переполняет реку и производит внизу большие опустошения.
Ферро — астрономический пункт находится на мысе Орехова) представляет собой огромный водоем
глубиной до 12 м, обставленный со всех сторон гранитными
горами высотой
в среднем около 230 м.
Вид был точно чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, между зелеными берегами;
в одном месте он
горел багряным золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразила чистота и
глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.
Начало весны. Полночь. Красная горка, покрытая снегом. Направо кусты и редкий безлистый березник; налево сплошной частый лес больших сосен и елей с сучьями, повисшими от тяжести снега;
в глубине, под
горой, река; полыньи и проруби обсажены ельником. За рекой Берендеев посад, столица царя Берендея; дворцы, дома, избы, все деревянные, с причудливой раскрашенной резьбой;
в окнах огни. Полная луна серебрит всю открытую местность. Вдали кричат петухи.
Ярилина долина: слева (от зрителей) отлогая покатость, покрытая невысокими кустами; справа сплошной лес;
в глубине озеро, поросшее осокой и водяными растениями с роскошными цветами; по берегам цветущие кусты с повисшими над водой ветвями; с правой стороны озера голая Ярилина
гора, которая оканчивается острою вершиной. Утренняя заря.
Горами поднимаются заморские фрукты; как груда ядер, высится пирамида кокосовых орехов, с голову ребенка каждый; необъятными, пудовыми кистями висят тропические бананы; перламутром отливают разноцветные обитатели морского царства — жители неведомых океанских
глубин, а над всем этим блещут электрические звезды на батареях винных бутылок, сверкают и переливаются
в глубоких зеркалах, вершины которых теряются
в туманной высоте.
Преломление света
в водах этих озер до того обманчиво, что во время купанья, идя от берега и постепенно погружаясь
в глубину, кажется идешь на
гору, и при каждом шаге поднимаешь ногу выше.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы.
В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано, не
в силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее
в своей душе и побеждал души этой толпы
глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма на фоне яркого света, напоминание о
горе среди полноты счастливой жизни…
И ему казалось, что все
горе смолкло
в глубине сердца и что у него нет никаких порывов и желаний, а есть только настоящая минута.
Ни слез, ни жалоб, ни упреков, а то молчаливое
горе, которое лежит
в душевной
глубине бесформенной тяжестью.
Старик обошел меховой корпус и повернул к пудлинговому, самому большому из всех;
в ближайшей половине, выступавшей внутрь двора глаголем, ослепительным жаром
горели пудлинговые печи, середину корпуса занимал обжимочный молот, а
в глубине с лязгом и змеиным шипеньем работала катальная машина.
Честной купец призадумался и сказал потом: «Хорошо, дочь моя милая, хорошая и пригожая: привезу я тебе таковой венец; знаю я за морем такова человека, который достанет мне таковой венец; а и есть он у одной королевишны заморския, а и спрятан он
в кладовой каменной, а и стоит та кладовая
в каменной
горе,
глубиной на три сажени, за тремя дверьми железными, за тремя замками немецкими.
Работа «
в горе», на
глубине восьмидесяти сажен, по всей справедливости может назваться каторжной, чем она и была
в крепостное время, превратившись после эмансипации
в «вольный крестьянский труд».
Самым любимым наказанием, которое особенно часто практиковал старик, служила «
гора», то есть опальных отправляли
в медный рудник,
в шахты, где они, совсем голые, на
глубине восьмидесяти сажен, должны были копать медную руду.
Заозерный завод, раскидавший свои домики по берегу озера, был самым красивым
в Кукарском округе. Ряды крепких изб облепили низкий берег
в несколько рядов; крайние стояли совсем
в лесу. Выдавшийся
в средине озера крутой и лесистый мыс образовал широкий залив;
в глубине озера зелеными пятнами выделялись три острова. Обступившие кругом лесистые
горы образовали рельефную зеленую раму. Рассыпной Камень лежал массивной синевато-зеленой глыбой на противоположном берегу, как отдыхавший великан.
Он прошел дальше и завернул за угол.
В глубине палисадника, у Назанского
горел огонь. Одно из окон было раскрыто настежь. Сам Назанский, без сюртука,
в нижней рубашке, расстегнутой у ворота, ходил взад и вперед быстрыми шагами по комнате; его белая фигура и золотоволосая голова то мелькали
в просветах окон, то скрывались за простенками. Ромашов перелез через забор палисадника и окликнул его.
Он был смущен и тяжело обеспокоен ее сегодняшним напряженным молчанием, и, хотя она ссылалась на головную боль от морской болезни, он чувствовал за ее словами какое-то
горе или тайну. Днем он не приставал к ней с расспросами, думая, что время само покажет и объяснит. Но и теперь, когда он не перешел еще от сна к пошлой мудрости жизни, он безошибочно, где-то
в самых темных
глубинах души, почувствовал, что сейчас произойдет нечто грубое, страшное, не повторяющееся никогда вторично
в жизни.
На ней было белое платье с голубыми подковками, старенькое, но чистое, гладко причесанные волосы лежали на груди толстой, короткой косой. Глаза у нее — большие, серьезные,
в их спокойной
глубине горел голубой огонек, освещая худенькое, остроносое лицо. Она приятно улыбалась, но — не понравилась мне. Вся ее болезненная фигура как будто говорила...
Бугуруслан течет по долине; по обеим сторонам его тянутся, то теснясь, то отступая, отлогие, а иногда и крутые
горы; по скатам и отрогам их изобильно рос всякий черный лес; поднимешься на
гору, — там равнина — непочатая степь, чернозем
в аршин
глубиною.
Они не отрывали глаз от «луча», который ярко
горел посреди ночи и так отчетливо повторялся
в воде, окутанной темнотою наравне с лугами и ближним берегом, что издали казалось, будто два огненных глаза смотрели из
глубины реки.
Молодое лицо, встревоженное
горем, мало-помалу делалось покойнее; но, подобно озеру, утихающему после осенней бури, лицо Вани освещалось печальным, холодным светом; молодые черты его точно закалялись под влиянием какой-то непреклонной решимости, которая с каждой секундой все более и более созревала
в глубине души его.
Только что погасли звезды, но еще блестит белая Венера, одиноко утопая
в холодной высоте мутного неба, над прозрачною грядою перистых облаков; облака чуть окрашены
в розоватые краски и тихо
сгорают в огне первого луча, а на спокойном лоне моря их отражения, точно перламутр, всплывший из синей
глубины вод.
Наш лагерь раскинулся на высокой, обрывистой
горе; деревня была внизу,
в глубине долины, по которой извивалась узенькая речка.
— Видеть Кавказ, — внушает Серафим, — значит видеть истинное лицо земли, на коем — не противореча — сливаются
в одну улыбку и снежная чистота души ребёнка и гордая усмешка мудрости дьявольской. Кавказ — проба сил человека: слабый дух подавляется там и трепещет
в страхе пред силами земли, сильный же, насыщаясь ещё большей крепостью, становится высок и остр, подобно
горе, возносящей алмазную вершину свою во
глубину небесных пустынь, а вершина эта — престол молний.
Сии избранные мужи должны были от берегов Невы до
гор Рефейских, до морей Азовского, Каспийского и далее, видеть и описать Россию
в трех царствах Природы, проникнуть во внутренность пустынь, во
глубину пещер и лесов дремучих, где око наблюдателя еще никогда не примечало за творческою Натурою, где она искони действовала уединенно или пред свидетелями невнимательными; исчислить минералы
в недрах земли, растения на зеленых коврах ее, животных
в трех стихиях и, таким образом, собрать богатства для Российской Естественной Истории.
Но скоро
в глубине лесной
Из виду
горы потерял
И тут с пути сбиваться стал.
Когда она садилась
в сани, был седьмой час вечера. Окна во всех корпусах были ярко освещены, и оттого на громадном дворе казалось очень темно. У ворот и далеко
в глубине двора, около складов и рабочих бараков
горели электрические фонари.
А подавленное, но все же неотвязное
горе, спрятанное далеко-далеко
в глубине сердца, смело подымет теперь зловещую голову и среди мертвого затишья во мраке так явственно шепчет ужасные роковые слова: «Навсегда…
в этом гробу, навсегда!..»
Комната Яков а; он полулежит
в кресле, ноги окутаны пледом. Федосья, с вязаньем
в руках, сидит
в глубине комнаты, на фоне ширмы. Иван, возбуждённый, ходит.
В камине тлеют угли, на столе
горит лампа. Говорят тихо.
В соседней комнате у пианино стоит Любовь.
Часть столовой — скучный угол со старинными часами на стене. Солидный буфет и большой стол, уходящий наполовину за пределы сцены. Широкая арка, занавешенная тёмной драпировкой, отделяет столовую от гостиной; гостиная глубже столовой, тесно заставлена старой мебелью.
В правом углу
горит небольшая электрическая лампа; под нею на кушетке Вера с книгой
в руках. Между стульев ходит Пётр, точно ищет чего-то.
В глубине у окна Любовь, она встала коленями на стул, держится за спинку и смотрит
в окно.
В глубине его, на отлогом скате
горы виднелось догоравшее пожарище.
Несколько ярко-золотистых лучей брызнули беспорядочно
в глубине расселины между двумя
горами, пробив отверстия
в густой стене леса.
Горе, светившееся теперь
в глубине этих черных глаз, было только началом того страшного несчастья, которое, как внезапно налетевший поезд, стерло с лица земли эту девушку…
Мы измерили землю, солнце, звезды, морские
глубины, лезем
в глубь земли за золотом, отыскали реки и
горы на луне, открываем новые звезды и знаем их величину, засыпаем пропасти, строим хитрые машины; что ни день, то всё новые и новые выдумки. Чего мы только не умеем! Чего не можем! Но чего-то, и самого важного, все-таки не хватает нам. Чего именно, мы и сами не знаем. Мы похожи на маленького ребенка: он чувствует, что ему нехорошо, а почему нехорошо — он не знает.
Действительно, лицо его было страшно
в эту минуту. Мрачные глаза потухли, а на висках и
в щеках, словно железные, упруго и круто заходили старческие мускулы. Майор только уперся напряженными пальцами
в стол и стоял неподвижно. Он ломал себя нравственно, делал над собою какое-то страшное усилие, пряча
в самую сокровенную
глубину души великий груз своего неисходного
горя. Устинов, отвернувшись, слышал только, как раза два коротким, невыразимо-болезненным скрежетом заскрипели его зубы.
Крутой поворот корвета вправо — и громадный город засверкал на солнце среди зелени садов и парков,
в глубине бухты, с лесом мачт. Чем ближе подходил корвет, тем яснее вырисовывались красивые здания, раскинувшиеся по холмам, над которыми вдали возвышались пики
гор.
Все — и офицеры, и матросы, и даже отец Спиридоний, редко покидавший каюту, — были наверху и жадно всматривались
в глубину залива, чтобы поскорей увидать «жемчужину Тихого океана», как не без основания называют калифорнийцы Сан-Франциско, или «Фриски», по их фамильярно-ласковому сокращению, пока старший штурман не объяснил, что напрасно «пялят» глаза — все равно города не увидать: он
в глубине бухты, скрытый
горами.
Вдоль вала тянутся колеи,
глубиною в пол-аршина и более, эти перерезываются множеством поперечных, и, таким образом, весь вал представляет из себя ряд горных цепей, среди которых есть свои Казбеки и Эльборусы; вершины
гор уже высохли и стучат по колесам, у подножий же еще хлюпает вода.