Неточные совпадения
Когда
поезд подошел
к станции, Анна
вышла в толпе других пассажиров и, как от прокаженных, сторонясь от них, остановилась на платформе, стараясь вспомнить, зачем она сюда приехала и что намерена была делать.
Вьюга все еще бесилась, можно было думать, что это она дергает и раскачивает вагон, пытается сорвать его с рельс. Локомотив, натужно посвистев, осторожно подтащил
поезд к перрону дачного поселка. Самгин
вышел из вагона в кипящую холодную пену, она тотчас залепила его очки, заставила снять их.
Самгин постоял у двери на площадку, послушал речь на тему о разрушении фабрикой патриархального быта деревни, затем зловещее чье-то напоминание о тройке Гоголя и
вышел на площадку в холодный скрип и скрежет
поезда. Далеко над снежным пустырем разгоралась неприятно оранжевая заря, и
поезд заворачивал
к ней. Вагонные речи утомили его, засорили настроение, испортили что-то. У него сложилось такое впечатление, как будто
поезд возвращает его далеко в прошлое,
к спорам отца, Варавки и суровой Марьи Романовны.
Это была сторожиха при железнодорожной будке, присужденная
к трем месяцам тюрьмы за то, что не
вышла с флагом
к поезду, с
поездом же случилось несчастье.
Они были сильно испуганы и всю ночь не спали, ожидая каждую минуту, что
к ним постучат, но не решились выдать ее жандармам, а утром вместе с нею смеялись над ними. Однажды она, переодетая монахиней, ехала в одном вагоне и на одной скамье со шпионом, который выслеживал ее и, хвастаясь своей ловкостью, рассказывал ей, как он это делает. Он был уверен, что она едет с этим
поездом в вагоне второго класса, на каждой остановке
выходил и, возвращаясь, говорил ей...
— Да вот так же, вам всегда везет, и сейчас тоже! Вчера приехал ко мне мой бывший денщик, калмык, только что из полка отпущенный на льготу! Прямо с
поезда, проездом в свой улус, прежде ко мне повидаться,
к своему командиру… Я еду на
поезд — а он навстречу на своем коне… Триста монет ему давали в Москве — не отдал! Ну, я велел ему дожидаться, — а
вышло кстати… Вот он вас проводит, а потом и мою лошадь приведет… Ну, как, довольны? — и хлопнул меня по плечу.
Нилов, снимая свой узел, еще раз пристально и как будто в нерешимости посмотрел на Матвея, но, заметив острый взгляд Дикинсона, взял узел и попрощался с судьей. В эту самую минуту Матвей открыл глаза, и они с удивлением остановились на Нилове, стоявшем
к нему в профиль. На лице проснувшегося проступило как будто изумление. Но, пока он протирал глаза,
поезд, как всегда в Америке, резко остановился, и Нилов
вышел на платформу. Через минуту
поезд несся дальше.
Раздался последний свисток, пассажиры зашевелились, начали собирать вещи, и через минуту
поезд уже остановился. Колесов
вышел из вагона на платформу. Его тотчас окружили «вызывалы» из мелких гостиниц и дурных номеров, насильно таща каждый
к себе. Один прямо вырвал из руки Колесова его чемодан.
К следующему дню снег наполовину стаял. Кое-где проглянула черная земля, а
к вечеру прихватило чуть-чуть изморозью. Воздух стал прозрачнее для света и звуков. Шум
поездов несся так отчетливо и ясно, что, казалось, можно различить каждый удар поршней локомотива, а когда
поезд выходил из лощины, то было видно мелькание колес. Он тянулся черной змеей над пестрыми полями, и под ним что-то бурлило, варилось и клокотало…
Дядя
вышел в лисьем архалуке и в лисьей остроконечной шапке, и как только он сел в седло, покрытое черною медвежью шкурою с пахвами и паперсями, убранными бирюзой и «змеиными головками», весь наш огромный
поезд тронулся, а через десять или пятнадцать минут мы уже приехали на место травли и выстроились полукругом. Все сани были расположены полуоборотом
к обширному, ровному, покрытому снегом полю, которое было окружено цепью верховых охотников и вдали замыкалось лесом.
Кстати: меня все называют превосходительством, хотя я лишь коллежский советник, камер-юнкер. Сторож сказал, что
поезд еще не
выходил из соседней станции. Надо было ждать. Я
вышел наружу и, с тяжелой от бессонной ночи головой и едва передвигая ноги от утомления, направился без всякой цели
к водокачке. Кругом не было ни души.
Вспомнили кстати, что в понедельник вечером Сергей Никанорыч не
выходил к товаро-пассажирскому
поезду, а уходил куда-то.
Слышен сиплый пронзительный свист…
Поезд начинает идти всё тише и тише и наконец останавливается.
Выхожу из вагона и иду
к буфету выпить для храбрости. У буфета теснится публика и поездная бригада.
—
Поезд стоит две минуты… — бормочет сиплый, надтреснутый бас вне вагона. Проходят две минуты, проходят еще две…Проходит пять, десять, двадцать, а
поезд всё еще стоит. Что за чёрт?
Выхожу из вагона и направляюсь
к локомотиву.
Через полчаса Павел Николаевич, заняв место в первоклассном вагоне Петербургской железной дороги,
вышел к перилам, у которых, в ожидании отхода
поезда, стояла по другой стороне Бодростина.
Висленев это видел и понимал, что путешественница чем-то сильно взволнована, но он этого не приписывал своим словам, — до того он сам привык
к их ничтожеству, — не соединял он этого и с резким ответом, с которым Глафира
вышла из вагона, — это тоже для него была не новость и даже не редкость; но он очень испугался, когда послышался последний звонок и вслед затем
поезд тронулся одновременно с кондукторским свистком, а Глафира не входила.
С моими русскими я съездил в Гамбург, в дешевом Bummelzug'e (
поезде малой скорости), и там мы прожили дня два-три, вкусили всех тогдашних чувственных приманок, но эта поездка повела
к размолвке с У. — из-за чего, я уже теперь не припомню, но у нас
вышло бурное объяснение, до поздней ночи. И с тех пор нас судьба развела в разные стороны, и когда мы встретились с ним (он тогда профессорствовал) в Москве в зиму 1877–1878 года, то прежнее приятельство уже не могло восстановиться.
В седьмом часу утра я услышал кругом шум и ходьбу. Это сажали в санитарный
поезд больных из гунчжулинских госпиталей. Я
вышел на платформу. В подходившей
к вокзалу новой партии больных я увидел своего приятеля с ампутированной рукой. Вместе с другими его отправляли в Харбин. Мы проговорили с ним часа полтора, пока стоял санитарный
поезд.
Поезд тянулся непрерывною полосою, и в нем, в одной из повозок, находился князь Стрига-Оболенский со своими гостями Назарием и Захарием. Не доезжая до высоких, настежь отворенных дворцовых ворот, все поезжане
вышли из колымаг и возков и отправились пешком с непокрытыми головами
к воротам, около которых по обеим сторонам стояли на карауле дюжие копейщики, в светлых шишаках и крепких кольчугах, держа в руках иные бердыши, а иные — копья.
Поезд тянулся непрерывною полосою, и в нем, в одной из повозок, находился князь Стрига-Оболенский с своими гостями Назарием и Захарием. Не доезжая до высоких, настежь отворенных дворцовых ворот, все поезжане
вышли из колымаг и возков и отправились пешком с непокрытыми головами
к воротам, около которых по обеим сторонам стояли на карауле дюжие копейщики, в светлых шишаках и крепких кольчугах, держа в руках иные бердыши, а иные — копья.