Неточные совпадения
Она молча
села в карету Алексея Александровича и молча
выехала из толпы экипажей. Несмотря на всё, что он видел, Алексей Александрович всё-таки не позволял себе думать о настоящем положении своей жены. Он только видел внешние признаки. Он видел, что она вела себя неприлично, и считал своим долгом сказать ей это. Но ему очень трудно было не сказать более, а сказать только это. Он открыл рот, чтобы сказать ей, как она неприлично вела себя, но невольно сказал совершенно другое.
Наконец и бричка была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя в карман, бывший у кучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать, как
выезжает чужой барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд,
сел в экипаж, — и бричка, в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась в городе и так, может быть, надоела читателю, наконец
выехала из ворот гостиницы.
Я знал, что с Савельичем спорить было нечего, и позволил ему приготовляться в дорогу. Через полчаса я
сел на своего доброго коня, а Савельич на тощую и хромую клячу, которую даром отдал ему один
из городских жителей, не имея более средств кормить ее. Мы приехали к городским воротам; караульные нас пропустили; мы
выехали из Оренбурга.
Из облака радужной пыли
выехал бородатый извозчик, товарищи
сели в экипаж и через несколько минут ехали по улице города, близко к панели. Клим рассматривал людей; толстых здесь больше, чем в Петербурге, и толстые, несмотря на их бороды, были похожи на баб.
Он догнал жизнь, то есть усвоил опять все, от чего отстал давно; знал, зачем французский посланник
выехал из Рима, зачем англичане посылают корабли с войском на Восток; интересовался, когда проложат новую дорогу в Германии или Франции. Но насчет дороги через Обломовку в большое
село не помышлял, в палате доверенность не засвидетельствовал и Штольцу ответа на письма не послал.
В тот день, когда на выходе с этапа произошло столкновение конвойного офицера с арестантами из-за ребенка, Нехлюдов, ночевавший на постоялом дворе, проснулся поздно и еще засиделся за письмами, которые он готовил к губернскому городу, так что
выехал с постоялого двора позднее обыкновенного и не обогнал партию дорогой, как это бывало прежде, а приехал в
село, возле которого был полуэтап, уже сумерками.
Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькающее между деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию, общему и деревенским кучерам как и извозчикам, пустился во весь дух через мост и мимо
села.
Выехав из деревни, поднялись они на гору, и Владимир увидел березовую рощу и влево на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нем забилось; перед собою видел он Кистеневку и бедный дом своего отца.
1) Михаилом зовут меня, сыном Трофимовым, по прозванию Тебеньков, от роду имею лет, должно полагать, шестьдесят, а доподлинно сказать не умею; веры настоящей, самой истинной, «старой»; у исповеди и св. причастия был лет восемь тому назад, а в каком
селе и у какого священника, не упомню, потому как приехали мы в то
село ночью, и ночью же
из него
выехали; помню только, что
село большое, и указал нам туда дорогу какой-то мужичок деревенский; он же и про священника сказывал.
1833 года, в восьмой день февраля,
выехал с попадьей
из села Благодухова в Старгород и прибыл сюда 12-го числа о заутрене. На дороге чуть нас не съела волчья свадьба. В церкви застал нестроение. Раскол силен. Осмотревшись, нахожу, что противодействие расколу по консисторской инструкции дело не важное, и о сем писал в консисторию и получил за то выговор».
День отъезда
из села стёрся в памяти мальчика, он помнил только, что когда
выехали в поле — было темно и странно тесно, телегу сильно встряхивало, по бокам вставали чёрные, неподвижные деревья. Но чем дальше ехали, земля становилась обширнее и светлее. Дядя всю дорогу угрюмился, на вопросы отвечал неохотно, кратко и невнятно.
Приказание княжеское было исполнено в точности. Семья нечаянного восприемника новорожденного княжича, потихоньку голося и горестно причитывая, через день, оплаканная родственниками и свойственниками,
выехала из родного
села на доморощенных, косматых лошаденках и, гонимая страшным призраком грозного князя, потянулась от родных степей заволжских далеко-далеко к цветущей заднепровской Украине, к этой обетованной земле великорусского крепостного, убегавшего от своей горе-горькой жизни.
Бабушка в этот день была, по-видимому, не в таком покорном настроении духа: она как будто вспомнила что-то неприятное и за обедом, угощая у себя почетного гостя, преимущественно предоставляла занимать его дяде, князю Якову Львовичу, а сама была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во все колокола,
выехал из родного
села в карете, запряженной шестериком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику».
Узкая, извилистая дорога, по которой и днем не без труда можно было ехать, заставляла их почти на каждом шаге останавливаться; колеса поминутно цеплялись за деревья, упряжь рвалась, и ямщик стал уже громко поговаривать, что в
село Утешино нет почтовой дороги, что в другой раз он не повезет никого за казенные прогоны, и даже обещанный рубль на водку утешил его не прежде, как они
выехали совсем
из леса.
Сборской отправился на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой
сел на лошадь и в провожании уланского вахмистра поехал через город к Тверской заставе.
Выезжая на Красную площадь, он заметил, что густые толпы народа с ужасным шумом и криком бежали по Никольской улице. Против самых Спасских ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел
из Кремля.
Покормив лошадей подножным кормом и отдохнув, отряд приготовился к выступлению; а Зарецкой, простясь довольно холодно с бывшими своими товарищами,
выехал из леса прямо на большую дорогу, которая шла через
село Карачарово.
Так целый день и просидел Арефа в своей избушке, поглядывая на улицу из-за косяка. Очень уж тошно было, что не мог он сходить в монастырь помолиться. Как раз на игумена наткнешься, так опять сцапает и своим судом рассудит. К вечеру Арефа собрался в путь. Дьячиха приготовила ему котомку,
сел он на собственную чалую кобылу и, когда стемнело,
выехал огородами на заводскую дорогу. До Баламутских заводов считали полтораста верст, и все время надо было ехать берегом Яровой.
В эту же ночь, богатую событиями, Вадим,
выехав из монастыря, пустился блуждать по лесу, но конь, устав продираться сквозь колючий кустарник, сам вывез его на дорогу в
село Палицына.
Челкаш перешел через дорогу и
сел на тумбочку против дверей кабака.
Из ворот гавани с грохотом
выезжала вереница нагруженных телег. Навстречу им неслись порожние телеги с извозчиками, подпрыгивавшими на них. Гавань изрыгала воющий гром и едкую пыль…
Кибитчонка, в которой отправлялись в путь эти женщины,
выехав из околицы, взяла совсем в противоположную сторону от направления, принятого кибиткою Байцурова, и, колыхаясь по колеям топкой осенней грязи, потянула к
селу Плодомасову.
Между тем в
селе Плодомасовке, перед вечером того самого дня, в который
из Закромов
выехала оборонительная миссия, с вышек господского дома праздными холопами, ключником и дворецким на взгорье черных полей был усмотрен конный отряд их владыки.
Наконец был назначен суд. Старик
выехал дней за пять. Потом, слышно было,
из села погнали мужиков, вызванных свидетелями;
выехал и старый работник, получивший тоже повестку.
Когда
выезжали из оврага наверх, то Анисим всё оглядывался назад, на
село.
Наконец, дня через два (настоящего числа не знаю)
выехали мы
из Петербурга. Я взял два особых дилижанса: один четвероместный, называющийся фамильным, в котором
сели Вера, две сестры Гоголя и я, другой двуместный, в котором сидели Гоголь и Фед. Ив. Васьков. Впрочем, в продолжение дня Гоголь станции на две
садился к сестрам, а я — на место к Васькову.
На другой день, 18 мая, после завтрака, в 12 часов, Гоголь, простившись очень дружески и нежно с нами и с сестрой, которая очень плакала,
сел с Пановым в тарантас, я с Константином и Щепкин с сыном Дмитрием поместились в коляске, а Погодин с зятем своим Мессингом — на дрожках, и
выехали из Москвы.
Когда ей подавали экипаж или верховую лошадь, я подходил к окну и ждал, когда она выйдет
из дому, потом смотрел, как она
садилась в коляску или на лошадь и как
выезжала со двора.
Ну,
сели, поехали. До свету еще часа два оставалось.
Выехали на дорогу, с версту этак проехали; гляжу, пристяжка у меня шарахнулась. Что, думаю, такое тут? Остановил коней, оглядываюсь: Кузьма
из кустов ползет на дорогу. Встал обок дороги, смотрит на меня, сам лохмами своими трясет, смеется про себя… Фу ты, окаянная сила! У меня и то кошки по сердцу скребнули, а барыня моя, гляжу, ни жива ни мертва… Ребята спят, сама не спит, мается. На глазах слезы. Плачет… «Боюсь я, говорит, всех вас боюсь…»
Когда она
выехала из поляны, она увидела в двух-трех шагах от деревьев, окружавших поляну, всадника, который
садился на лошадь. Лошадь этого всадника, завидев графиню, весело заржала. Всадник был мужчина лет сорока пяти, высокий, тощий, бледный, с тщедушной бородкой.
Севши на лошадь, он погнался за графиней.
Из Пизы писали в это время в Варшаву, что граф Орлов,
выезжая с «знаменитою иностранкой», постоянно обходится с нею чрезвычайно почтительно: ни он и никто
из русских не
садится в ее присутствии; если же кто говорит с нею, то, кажется, стоит перед нею на коленях.
Гречихин, Шанцер и я, мы
выехали вместе
из Куанчендзы на Харбин. Ехало много офицеров и врачей, также отправлявшихся в Россию. Подвыпившие солдаты входили в купе,
садились, не спрашиваясь, рядом с офицерами, закуривали.
Китайцы
выезжали на поля. Начинался
сев. Начальников русских частей объезжали два китайских чиновника с шариками на шляпах, со свитою
из пестрых китайских полицейских с длинными палками. Чиновники предъявляли бумагу, в которой власти просили русских начальников не препятствовать китайцам к обработке полей. Русские начальники прочитывали бумагу, великодушно кивали головами и заявляли чиновникам, что, конечно, конечно… какой тут даже может быть разговор…
Иоанн молился с необычным усердием, принял от Афанасия благословение, милостиво допустил к своей руке бояр, чиновников и купцов и, вышедши
из церкви,
сел в приготовленные роскошные пошевни с царицей, двумя сыновьями, с Алексеем Басмановым, Михаилом Салтыковым, князем Афанасием Вяземским, Иваном Чеботовым и другими любимцами и, провожаемый целым полком вооруженных всадников,
выехал из столицы, оставив ее население ошеломленным неожиданностью.
Путешественники
сели в тарантас и
выехали из ворот высокого дома. Татьяну Петровну без чувств унесли в ее комнату.
По прибытии на службу в Восточную Сибирь мне вскоре пришлось
выехать в округ, или, по-нашему, уезд, в одно
из больших
сел, отстоящих от того города, где я имел пребывание, в ста верстах.
23 февраля Елизавета Петровна
выехала из Петербурга и 26-го числа, в начале часа пополудни, приехала в
село Всесвятское, находившееся в семи верстах от Москвы.
Было раннее утро, когда она с Семидаловым снова
села в повозку и
выехала из Рыбацкого.
Наконец экипаж
выехал за околицу
села и скрылся
из виду.
Выехав из города рано утром, я прибыл в
село, служившее конечной целью моего путешествия, когда уже стало смеркаться.
Я
выехал из Китая в Сурат на английском пароходе, обошедшем вокруг света. По пути мы пристали к восточному берегу острова Суматры, чтобы набрать воды. В полдень мы сошли на землю и
сели на берегу моря в тени кокосовых пальм, недалеко от деревни жителей острова. Нас сидело несколько человек
из различных земель.
На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился Богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял,
сел в коляску и
выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны.