Неточные совпадения
Одну свечку погасили, другая освещала медную голову рыжего плотника, каменные лица слушающих его и маленькое, в серебряной бородке, лицо Осипа, оно
выглядывало из-за самовара, освещенное огоньком свечи более ярко, чем остальные, Осип жевал хлеб, прихлебывая чай, шевелился,
все другие сидели неподвижно. Самгин, посмотрев на него несколько секунд, закрыл
глаза, но ему помешала дремать, разбудила негромкая четкая речь Осипа.
Боже мой! Как
все мрачно, скучно смотрело в квартире Обломова года полтора спустя после именин, когда нечаянно приехал к нему обедать Штольц. И сам Илья Ильич обрюзг, скука въелась в его
глаза и
выглядывала оттуда, как немочь какая-нибудь.
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в ее
глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и
выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из
всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Бойкость
выглядывала из ее позы,
глаз,
всей фигуры. А
глаза по-прежнему мечут искры, тот же у ней пунцовый румянец, веснушки, тот же веселый, беспечный взгляд и, кажется, та же девическая резвость!
Но за ширмами сторожила меня Альфонсинка: я это тотчас заметил, потому что она раза два
выглянула и приглядывалась, но я каждый раз закрывал
глаза и делал вид, что
все еще сплю.
Я поспешно вылез наружу и невольно закрыл
глаза рукой. Кругом
все белело от снега. Воздух был свежий, прозрачный. Морозило. По небу плыли разорванные облака; кое-где виднелось синее небо. Хотя кругом было еще хмуро и сумрачно, но уже чувствовалось, что скоро
выглянет солнце. Прибитая снегом трава лежала полосами. Дерсу собрал немного сухой ветоши, развел небольшой огонек и сушил на нем мои обутки.
В растворенные двери реставрированного атриума, без лар и пенат, видится уже не анархия, не уничтожение власти, государства, а строгий чин, с централизацией, с вмешательством в семейные дела, с наследством и с лишением его за наказание;
все старые римские грехи
выглядывают с ними из щелей своими мертвыми
глазами статуи.
Окно тихо отворилось, и та же самая головка, которой отражение видел он в пруде,
выглянула, внимательно прислушиваясь к песне. Длинные ресницы ее были полуопущены на
глаза.
Вся она была бледна, как полотно, как блеск месяца; но как чудна, как прекрасна! Она засмеялась… Левко вздрогнул.
В гостиной были низкие потолки. Они давили Передонова. Мебель тесно жалась к стенке. На полу лежали веревочные маты. Справа и слева из-за стены слышались шопоты и шорохи. Из дверей
выглядывали бледные женщины и золотушные мальчики,
все с жадными, блестящими
глазами. Из шопота иногда выделялись вопросы и ответы погромче.
Впереди стояли двумя рядами степенные русаки-каменщики,
все до одного в белых фартуках, почти
все со льняными волосами и рыжими бородами, сзади них литейщики и кузнецы в широких темных блузах, перенятых от французских и английских рабочих, с лицами, никогда не отмываемыми от железной копоти, — между ними виднелись и горбоносые профили иноземных увриеров; [Рабочих (от франц. ouvier).] сзади, из-за литейщиков,
выглядывали рабочие при известковых печах, которых издали можно было узнать по лицам, точно обсыпанным густо мукою, и по воспаленным, распухшим, красным
глазам…
На бечевке, протянутой от выступа печи до верхнего косяка двери, висела грубая посконная занавеска, скрывавшая правое окно и постель рыбаковой дочки; узковатость занавески позволяла, однако ж, различить полотенце, висевшее в изголовьях, и крошечное оловянное зеркальце, испещренное зелеными и красными пятнышками, одно из тех зеркальцев, которые продаются ходебщиками — «офенями» — и в которых можно только рассматривать один
глаз, или нос, или подбородок, но уж никак не
все лицо; тут же
выглядывал синий кованый сундучок, хранивший, вероятно, запонку, шелк-сырец, наперсток, сережки, коты, полотно, две новые понявы и другие части немногосложного приданого крестьянской девушки.
Старшая девочка как будто остолбенела при этом вопросе и начала
всё более и более открывать
глаза, ничего не отвечая; меньшая же открыла рот и собиралась плакать. Небольшая старушонка, в изорванной клетчатой панёве, низко подпоясанной стареньким, красноватым кушаком,
выглядывала из-за двери и тоже ничего не отвечала. Нехлюдов подошел к сеням и повторил вопрос.
— Молчи, а то еще услышат, и обоим достанется, — уговаривал Зайчик,
выглядывая косым
глазом из дырочки в носке. — Ах, какой разбойник этот Петрушка!..
Всех колотит и сам же орет благим матом. Хорош гость, нечего сказать… А я едва убежал от Волка, ах! Даже вспомнить страшно… А вон Уточка лежит кверху ножками. Убили бедную…
Уши шапки
выглядели отчаянно, но
все же возница полез вперед. Ковыляя и проваливаясь, он добрался до первой лошади. Наш выезд показался мне бесконечно длинным. Фигуру возницы размыло в
глазах, в
глаза мне мело сухим вьюжным снегом.
Или луч солнца, внезапно
выглянув из-за тучи, опять спрятался под дождевое облако, и
все опять потускнело в
глазах моих; или, может быть, передо мною мелькнула так неприветно и грустно
вся перспектива моего будущего, и я увидел себя таким, как я теперь, ровно через пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так же одиноким, с той же Матреной, которая нисколько не поумнела за
все эти годы.
Даже Глаша и та находила нужным почему-то фукать на меня, как кошка, а когда случайно встречалась со мной, не успев скрыться, как молния, она опускала
глаза и делала сердитое лицо; в течение лета девушка совсем сформировалась и
выглядела почти красавицей, если бы не резкие, угловатые движения, которые
все еще отзывались детским возрастом.
«Вот это то кушанье, — сказал Афанасий Иванович, когда подали нам мнишки [Мнишки — сырники.] со сметаною, — это то кушанье, — продолжал он, и я заметил, что голос его начал дрожать и слеза готовилась
выглянуть из его свинцовых
глаз, но он собирал
все усилия, желая удержать ее.
Нос его был прямой, одинаковой толщины во
всей своей длине, а нижняя оконечность как бы отрублена,
глаза, серые и маленькие, имели дерзкое выражение, брови были густы, лоб узок и высок, волосы черны и острижены под гребенку, из-за-галстуха его
выглядывала борода à la St.
Тут стояли мужики с возами, мельники из соседних деревень с мукою и рожью, высовывались кое-где даже бабы; виден был и купчик с своею бородкою и коновал с своими блестящими на ременном поясе доспехами, но более
всех бросался в
глаза долговязый рыжий пономарь с его широкою шапкою, забрызганною восковыми крапинами, который, взгромоздившись, бог весть для чего, на высокий воз свой,
выглядывал оттуда настоящею каланчою.
По временам ослабевший свет лучины вдруг угасал от невнимания присутствующих, развлекаемых интересными повествованиями и рассказами, и тогда бедному ребенку казалось, что вот-вот
выглядывает из-за печурки домовой, или, как называют его в простонародье, «хозяин», или всматривается в нее огненными
глазами какое-то рогатое, безобразное чудовище;
все в избе принимало в
глазах ее страшные образы, пробуждавшие в ней дрожь.
— Что-с? — переспросил Степан. Густая щетина на его лице разошлась, и опять из нее
выглянули добрые усталые
глаза. — Больная, вы спрашиваете?
Все мы тут больные. И жена, и эта вот, и те, что на печке.
Все. Во вторник третье дитя хоронили. Конечно, местность у нас сырая, эта главное. Трясемся вот, и шабаш!..
В желтом свете фонаря лицо Степана резко и выпукло выделялось из мрака.
Все оно сплошь заросло русыми, курчавыми, мягкими волосами бороды, усов и бровей. Из этого леса
выглядывали только маленькие голубые
глаза, вокруг которых лучами расходились тонкие морщинки, придававшие им всегдашнее выражение ласковой, усталой и в то же время детской улыбки.
Я
выглянул наружу. Снег продолжал валить хлопьями, в воздухе белело. За горами занималась уже, вероятно, заря, но сюда, в глубокую теснину, свет чуть-чуть преломился, и темнота становилась молочной. Возок покачивался, ныряя в этом снежном море, и трудно было бы представить себе, что мы действительно подвигаемся вперед, если бы сквозь мглу не проступали призрачные вершины высокого берегового хребта, тихо уплывавшего назад и развертывавшего перед
глазами все новые и новые очертания…
Рожа юноши-критика опять
выглянула из-за огненного знака и ехидно улыбнулась. Перекладин поднялся и сел на кровати. Голова его болела, на лбу выступил холодный пот… В углу ласково теплилась лампадка, мебель глядела празднично, чистенько, от
всего так и веяло теплом и присутствием женской руки, но бедному чиноше было холодно, неуютно, точно он заболел тифом. Знак восклицательный стоял уже не в закрытых
глазах, а перед ним, в комнате, около женина туалета и насмешливо мигал ему…
Она стояла передо мной — стройная, темноволосая, презрительно щуря
глаза, с бледным гордым лицом. Я в своей короткой сорочке, босая, чужая
всем — каким ничтожеством, должно быть, я
выглядела в сравнении с ней!..
Огромные черные
глаза, занимавшие теперь чуть ли не целую треть лица, смотрели
все так же тускло и устало, а следы безобразной стрижки несказанно уродовали это до сих пор прелестное в своей неправильности личико. Теперь оно
выглядело ужасно. Бледное-бледное, без тени румянца. Губы сжатые и запекшиеся. Заострившиеся, словно от болезни, черты… И в них полная, абсолютная апатия и усталость.
Перечитал я написанное вчера… Меня опьянили яркое утро, запах леса, это радостное, молодое лицо; я смотрел вчера на Наташу и думал: так будет
выглядеть она, когда полюбит. Тут была теперь не любовь, тут было нечто другое; но мне не хотелось об этом думать, мне только хотелось, чтоб подольше на меня смотрели так эти сиявшие счастьем
глаза. Теперь мне досадно, и злость берет: к чему
все это было? Я одного лишь хочу здесь, — отдохнуть, ни о чем не думать. А Наташа стоит передо мною, — верящая, ожидающая.
Когда пришли в Изворовку, солнце уже встало. Сергей и Катя обыскали буфет, нашли холодные яйца всмятку и полкувшина молока.
Все жадно принялись есть. В свете солнечного утра лица
выглядели серыми и помятыми,
глаза странно блестели.
Стояла середина сентября. День был тихий, облачный и жаркий. На горизонте со
всех сторон неподвижно синели тучи, в воздухе томило. Сергей с утра
выглядел странным. В
глазах был необычайный, уже знакомый Токареву блеск, он дышал тяжело, смотрел угрюмо и с отвращением.
Сидел я на крылечке двора. По обледенелой тропинке, под веревками с развешанным бельем, катался на одном коньке Гаврик, братишка Прасковьи. Феня надрала ему вихры, —
все тесемки на белье он завязал узлами, и так они замерзли. Он катался, — худой, с остреньким, вынюхивающим носом, и плутовские
глаза выглядывали, где бы опять наколобродить.
Все выглядело так ново, необычно и невиданно, будто перед
глазами развернулся какой-то буйно-фантастический сон.
Следовавший за ним чернец был средних лет, среднего роста и сухощав; из-под каптыря выпадали темные волосы, в которых сквозил красный цвет; на лице его пост и умиление разыгрывали очень искусно чужую роль; бегающими туда и сюда
глазами он успевал исподлобья
все выглядеть кругом себя; даже по двору шел он на цыпочках.
Все в комнате примолкло; самые шуты не шевелились, будто страшась нарушить это занимательное зрелище. Волынской стоял, как вкопанный: он пожирал Мариорицу
глазами, он
весь был у ног ее. На беду, княжна сидела по-восточному, и одна ножка ее, обутая в башмачок, шитый золотом, уютная, как воробышек,
выглядывала из-под платья и дразнила его пылкое воображение. Государыня заметила силу его взглядов и сказала шутя, закрыв рукою лицо княжны...
Нарядный человечек отошел несколько от палатки фельдмаршальской, стал на бугор, важно раскланялся шляпою на
все стороны, вытянул шею и, приставив к одному из сверкающих
глаз своих бумагу, сложенную в трубку, долго и пристально смотрел на Муннамегги. Солдаты
выглядывали сначала из палаток, как лягушки из воды, потом выползли из них и составили около него кружок.
Княгиня лежала в кресле, m-llе Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными
глазами,
всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только-что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и
выглянула строгая фигура старика в белом халате.
Здесь была полная тишина и безлюдье, но, окинувши
глазом берег, Нефора заметила невдалеке низкую хижину, сбитую из топтанного тростника, смешанного с нильскою глиной. Она направилась к этому убогому жилищу и постучала рукой в окно. Оттуда
выглянул человек,
весь измаранный в угольной пыли. Он был египтянин.