Неточные совпадения
Почитав еще книгу
о евгюбических надписях и возобновив интерес к ним, Алексей Александрович в 11
часов пошел спать, и когда он, лежа в постели,
вспомнил о событии с женой, оно ему представилось уже совсем не в таком мрачном виде.
Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и ели, он в четверть
часа с небольшим доехал его всего, так что когда полицеймейстер
вспомнил было
о нем и, сказавши: «А каково вам, господа, покажется вот это произведенье природы?» — подошел было к нему с вилкою вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего один хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку.
Вспоминать о Лидии он запрещал себе, воспоминания
о ней раздражали его. Как-то, в ласковый
час, он почувствовал желание подробно рассказать Варваре свой роман; он испугался, поняв, что этот рассказ может унизить его в ее глазах, затем рассердился на себя и заодно на Варвару.
Ибо пусть нет времени, пусть он справедливо говорит, что угнетен все время работой и требами, но не все же ведь время, ведь есть же и у него хоть
час один во всю-то неделю, чтоб и
о Боге
вспомнить.
Наконец, покончив свою работу, я закрыл тетрадь и хотел было лечь спать, но
вспомнил про старика и вышел из фанзы. На месте костра осталось только несколько угольков. Ветер рвал их и разносил по земле искры. А китаец сидел на пне так же, как и
час назад, и напряженно
о чем-то думал.
Но ничего этого не вспомнилось и не подумалось ему, потому что надобно было нахмурить лоб и, нахмурив его, думать
час и три четверти над словами: «кто повенчает?» — и все был один ответ: «никто не повенчает!» И вдруг вместо «никто не повенчает» — явилась у него в голове фамилия «Мерцалов»; тогда он ударил себя по лбу и выбранил справедливо: как было с самого же начала не
вспомнить о Мецалове? А отчасти и несправедливо: ведь не привычно было думать
о Мерцалове, как
о человеке венчающем.
Струнников начинает расхаживать взад и вперед по анфиладе комнат. Он заложил руки назад; халат распахнулся и раскрыл нижнее белье. Ходит он и ни
о чем не думает. Пропоет «Спаси, Господи, люди Твоя», потом «Слава Отцу», потом
вспомнит, как протодьякон в Успенском соборе, в Москве, многолетие возглашает, оттопырит губы и старается подражать. По временам заглянет в зеркало, увидит: вылитый мопс! Проходя по зале, посмотрит на
часы и обругает стрелку.
В последний
час моей жизни я, наверное,
вспомню о моих многочисленных грехах, слабостях и падениях, но, может быть, и дана будет мне благодатная возможность
вспомнить, что я принадлежал к алчущим и жаждущим правды.
А Лаврецкий опять не спал всю ночь. Ему не было грустно, он не волновался, он затих весь; но он не мог спать. Он даже не
вспоминал прошедшего времени; он просто глядел в свою жизнь: сердце его билось тяжело и ровно,
часы летели, он и не думал
о сне. По временам только всплывала у него в голове мысль: «Да это неправда, это все вздор», — и он останавливался, поникал головою и снова принимался глядеть в свою жизнь.
И тайная вражда к Любке уже грызла его. Все чаще и чаще приходили ему в голову разные коварные планы освобождения. И иные из них были настолько нечестны, что через несколько
часов или на другой день,
вспоминая о них, Лихонин внутренне корчился от стыда.
Другой раз,
вспомнив вдруг, что смерть ожидает меня каждый
час, каждую минуту, я решил, не понимая, как не поняли того до сих пор люди, что человек не может быть иначе счастлив, как пользуясь настоящим и не помышляя
о будущем, — и я дня три, под влиянием этой мысли, бросил уроки и занимался только тем, что, лежа на постели, наслаждался чтением какого-нибудь романа и едою пряников с кроновским медом, которые я покупал на последние деньги.
Санин не заметил, как пролетел вечер, — и только тогда
вспомнил о предстоявшем путешествии, когда
часы пробили десять
часов. Он вскочил со стула, как ужаленный.
Вспоминались ему какие-то несвязные вещи, ни к чему не подходящие: то он думал, например,
о старых стенных
часах, которые были у него лет пятнадцать назад в Петербурге и от которых отвалилась минутная стрелка; то
о развеселом чиновнике Мильбуа и как они с ним в Александровском парке поймали раз воробья, а поймав,
вспомнили, смеясь на весь парк, что один из них уже коллежский асессор.
«Ба!» — воскликнул он вдруг, ударив себя по лбу и тем тоном, каким некогда Архимед произнес эврика! — и эврика Аггея Никитича состояла в том, что он
вспомнил о тяжелейших карманных золотых
часах покойного отца, а также
о дюжине столовых ложек и предположил
часы продать, а ложки заложить.
Друзья мои! а наша дева?
Оставим витязей на
час;
О них опять я
вспомню вскоре.
А то давно пора бы мне
Подумать
о младой княжне
И об ужасном Черноморе.
И мы ждали, ни разу даже не
вспомнив о происшествии, когда-то случившемся на Рогожском кладбище, где тоже приехали неизвестные мужчины, взяли кассу и уехали… Мы терпеливо просидели у меня в нумере до вечера. В восемь
часов ровно, когда зажглись на улице фонари, за нами явилась четвероместная карета, нам завязали глаза и повезли.
Около
часу пришла Линочка; и хотя сразу с ужасом заговорила
о трудностях экзамена, но пахло от нее весною, и в глазах ее была Женя Эгмонт, глядела оттуда на Сашу. «И зачем она притворяется и ни слова не говорит
о Эгмонт!.. Меня бережет?» — хмурился Саша, хотя Линочка и не думала притворяться и совершенно забыла и
о самой Жене, и
о той чудесной близости, которая только что соединяла их. Впрочем,
вспомнила...
— Как хочешь, это пренебрежение. Сидеть в кабинете три
часа и не
вспомнить о нас. Впрочем, как ей угодно.
Он старался придумать способ к бегству, средство, какое бы оно ни было… самое отчаянное казалось ему лучшим; так прошел
час, прошел другой… эти два удара молотка времени сильно отозвались в его сердце; каждый свист неугомонного ветра заставлял его вздрогнуть, малейший шорох в соломе, произведенный торопливостию большой крысы или другого столь же мирного животного, казался ему топотом злодеев… он страдал, жестоко страдал! и то сказать: каждому свой черед; счастие — женщина: коли полюбит вдруг сначала, так разлюбит под конец; Борис Петрович также иногда
вспоминал о своей толстой подруге… и волос его вставал дыбом: он понял молчание сына при ее имени, он объяснил себе его трепет… в его памяти пробегали картины прежнего счастья, не омраченного раскаянием и страхом, они пролетали, как легкое дуновение, как листы, сорванные вихрем с березы, мелькая мимо нас, обманывают взор золотым и багряным блеском и упадают… очарованы их волшебными красками, увлечены невероятною мечтой, мы поднимаем их, рассматриваем… и не находим ни красок, ни блеска: это простые, гнилые, мертвые листы!..
Почему-то, в свою очередь,
о ней думали, что она непременно и в скором времени должна выйти замуж, и это обижало ее, — никакого мужа она не хотела. И,
вспоминая эти полушутливые разговоры свои с Мусей и то, что Муся теперь действительно обречена, она задыхалась от слез, от материнской жалости. И всякий раз, как били
часы, поднимала заплаканное лицо и прислушивалась, — как там, в тех камерах, принимают этот тягучий, настойчивый зов смерти.
Мелькал предо мною и образ Полины; я помнил и сознавал, что иду к ней, сейчас с нею сойдусь и буду ей рассказывать, покажу… но я уже едва
вспомнил о том, что она мне давеча говорила, и зачем я пошел, и все те недавние ощущения, бывшие всего полтора
часа назад, казались мне уж теперь чем-то давно прошедшим, исправленным, устаревшим, —
о чем мы уже не будем более поминать, потому что теперь начнется все сызнова.
Чудная она женщина!» Когда Павел
вспомнил о сестре, ему сделалось как-то грустно, и он с нетерпением начал поглядывать на
часы: до назначенного Владимиром Андреичем срока оставалось еще с
час…
После обеда, в семь
часов, в комнату его вошла Прасковья Федоровна, одетая как на вечер, с толстыми, подтянутыми грудями и с следами пудры на лице. Она еще утром напоминала ему
о поездке их в театр. Была приезжая Сарра Бернар, и у них была ложа, которую он настоял, чтоб они взяли. Теперь он забыл про это, и ее наряд оскорбил его. Но он скрыл свое оскорбление, когда
вспомнил, что он сам настаивал, чтоб они достали ложу и ехали, потому что это для детей воспитательное эстетическое наслаждение.
— Когда видишь людей и как всё это гадко у них и потом
вспомнишь о боге,
о страшном суде — даже сердце сожмётся! Потому что ведь он может всегда — сегодня, завтра, через
час — потребовать ответов… И знаете, иногда мне кажется — это будет скоро! Днём это будет… сначала погаснет солнце… а потом вспыхнет новое пламя, и в нём явится он.
Последняя неприятность от генеральши, невольными свидетелями которой были Савелий и Сосунов, произвела на Мишку удручающее впечатление настолько, что
о сообщении Сосунова, как генеральша с Мотькой ездили к гадалке Секлетинье, он
вспомнил только через день. Зачем было ей шляться к ворожее? Генерал в ней души не чает, дом — полная чаша, сама толстеет по
часам. Что-нибудь да дело неспроста.
Напротив, присутствие Кистера облегчало ее и располагало к веселости, хотя не радовало ее и не волновало; с ним она могла болтать по
часам, опираясь на руку его, как на руку брата, дружелюбно глядела ему в глаза, смеялась от его смеха — и редко
вспоминала о нем.
О! милый! — как мне грустно! будто
Свинец в груди наместо сердца…
Как
вспомню, что в последний раз тебя
Здесь вижу — слезы остановятся, дыханье
Редеет… то боюсь, чтоб не пришел отец мой,
То — чтобы
час прощанья не пришел…
Ко мне ужасные теснятся мысли;
Вчерась я видела во сне, что ты
Меня хотел зарезать.
— Нельзя, брат, дела! — сказал Василий Андреич. —
Час упустишь, годом не наверстаешь, — добавил он,
вспоминая о роще и
о купцах, которые могли перебить у него эту покупку. — Доедем ведь? — обратился он к Никите.
Он напоминал мне
о широком и вольном божием свете,
о полях и холмах, которые я видел так недавно,
о том, что через несколько
часов на него так же будут смотреть глаза дорогих и близких мне людей и, может быть,
вспомнят обо мне.
После этого собрания повадился ко мне Кузин и сидит, бывало,
часа два-три, интересно рассказывая
о старине. Мешает, а слушаешь внимательно, оторваться нельзя. Пьёт чай стакан за стаканом без конца, потеет, расстёгивает одёжу до ворота рубахи и
вспоминает горькую старинку, страшную в простоте своей русскую мужичью жизнь. Неустанно гудит его крепкий, привычный к речам голос. Надо сказать, что, когда мужик тронется влево сердцем и умом, он немедля начинает говорить
о себе как об известном бунтаре.
И случалось, что по целым
часам шагал он, глубоко и сурово задумавшись, ничего вокруг не видя и не слыша — и потом не мог
вспомнить,
о чем думал.
— Есть! Смо-о-о-трим! — тотчас же ответили протяжными голосами и в одно время оба часовые на баке и вновь продолжали свою тихую беседу, которой они коротали свое часовое дежурство на
часах: рассказывали сказки друг другу,
вспоминали про Кронштадт или про «свои места».
Мы сохранили с Острогорским очень хорошие отношения, и каждый раз, когда он (особенно под веселый
час)
вспоминал о 60-х годах, он непременно указывал на меня бывшим тут общим знакомым и своим удушливо-зычным голосом восклицал...
И в то время, как доктор и вдовушка толковали
о предчувствиях, Ежов и следователь Гришуткин то и дело вставали из-за карт и подходили к столу с закуской. В два
часа ночи проигравшийся Ежов вдруг
вспомнил о завтрашнем съезде и хлопнул себя по лбу.
Он
вспомнил о Полине,
о их взаимных мечтах
о будущем, мечтах, окончательно разрушенных в течение последних нескольких
часов.
— Я пришла к вам! — продолжала она дрожащим голосом. — Мне можно простить это безумство! Разве мать, которая теряет дочь, не должна изыскивать все средства… Вы врач, даже знаменитый врач. Всюду говорят
о вас, вся Россия полна вашим именем. Я
вспомнила прошлое,
вспомнила те ужасные
часы, в которые я познакомилась с вами под Киевом. В эти
часы, вы после Бога, спасли мою дочь, мою Кору.
Он не понимал, что она осталась такою же, а изменился он сам, его взгляд на нее, и теперь восторженно
вспоминал о той, разлуке с которой был рад несколько
часов тому назад, как освобождению из душной тюрьмы.
Он знал, что государь именно в этот
час выходит из своей опочивальни, и хотя ему не было назначено
часа, но его величество мог
о нем
вспомнить и счесть неаккуратным, а последнее свойство людей особенно гневило государя.
Граф Казимир
вспомнил о своем тощем бумажнике. Он решился. Был уже поздний
час ночи, когда он перебрался в спальню, лег в постель и заснул.
Александр Васильевич на свободе присел к столу и стал читать. Занимаясь, он нет-нет да и
вспоминал о Глаше,
о проведенных с нею в роще
часах,
о том, как она доехала, но вскоре усилием воли он заставил себя сосредоточиться на книге, которая лежала перед ним, и читал до «зари», по прибытии которой и лег спать.
Порою в ее головке мелькала тревожная мысль, что
о ней
вспомнят при исполнении обещаний — в том, что их исполнять, она ни на минуту не сомневалась, слепо веря в людей — и ей придется вместе с сестрою и матерью являться на пышные балы, где она будет проводить — это она знала по московским балам — скучнейшие
часы ее жизни.
Плавикова со своим Спинозой болтала у меня битый
час Бог знает
о чем, опять прослезилась,
вспоминая своего Тимофея Николаевича, и хоть бы слово
о туалете. Просто дура.
Читая эти правила, на меня находила всегда радостная уверенность, что я могу сейчас, с этого
часа, сделать всё это. И я хотел и пытался делать это; но как только я испытывал борьбу при исполнении, я невольно
вспоминал учение церкви
о том, что человек слаб и не может сам сделать этого, и ослабевал.
«Встал в восемь
часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю
о Б., и только тогда
вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.