Неточные совпадения
Но
вспомнив, что ожидает ее одну дома, если она не
примет никакого решения,
вспомнив этот страшный для нее и в воспоминании жест, когда она взялась обеими руками за волосы, она простилась и уехала.
Но ему во всё это время было неловко и досадно, он сам не знал отчего: оттого ли, что ничего не выходило из каламбура: «было дело до Жида, и я дожида-лся», или от чего-нибудь другого. Когда же наконец Болгаринов с чрезвычайною учтивостью
принял его, очевидно торжествуя его унижением, и почти отказал ему, Степан Аркадьич поторопился как можно скорее забыть это. И, теперь только
вспомнив, покраснел.
Как ни часто и много слышали оба о
примете, что кто первый ступит на ковер, тот будет главой в семье, ни Левин, ни Кити не могли об этом
вспомнить, когда они сделали эти несколько шагов.
— Берегитесь! — закричал я ему, — не падайте заранее; это дурная
примета.
Вспомните Юлия Цезаря!? [По преданию, Юлий Цезарь оступился по дороге в сенат, где был убит заговорщиками.]
Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я
вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные
принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!..
Но потом,
вспомнивши, что он не один, притихнул вдруг, постарался кое-как замять неумеренный порыв восторгновенья, и когда Платонов,
принявши кое-какие из этих звуков за обращенную к нему речь, спросил у него: «Чего?» — он отвечал: «Ничего».
Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос, подымался выше,
принял неведомую силу, — и смутились все от пророческих слов): перед смертным часом своим вы
вспомните меня!
Знаю, что вы слова мои как рацею теперь
принимаете заученную; да, может, после
вспомните, пригодится когда-нибудь; для того и говорю.
Самгин
принял все это как попытку Варвары выскользнуть из-под его влияния, рассердился и с неделю не ходил к ней, уверенно ожидая, что она сама придет. Но она не шла, и это беспокоило его, Варвара, как зеркало, была уже необходима, а кроме того он
вспомнил, что существует Алексей Гогин, франт, похожий на приказчика и, наверное, этим приятный барышням. Тогда, подумав, что Варвара, может быть, нездорова, он пошел к ней и в прихожей встретил Любашу в шубке, в шапочке и, по обыкновению ее, с книгами под мышкой.
Его ночные думы о девицах
принимали осязаемый характер, возбуждая в теле тревожное, почти болезненное напряжение, оно заставило Клима
вспомнить устрашающую книгу профессора Тарновского о пагубном влиянии онанизма, — книгу, которую мать давно уже предусмотрительно и незаметно подсунула ему.
Лидия села в кресло, закинув ногу на ногу, сложив руки на груди, и как-то неловко тотчас же начала рассказывать о поездке по Волге, Кавказу, по морю из Батума в Крым. Говорила она, как будто торопясь дать отчет о своих впечатлениях или
вспоминая прочитанное ею неинтересное описание пароходов, городов, дорог. И лишь изредка вставляла несколько слов, которые Клим
принимал как ее слова.
Клим замолчал,
вспомнив пожарного и танцора, которых он
принял за рабочих.
«Я… художником хочу быть…» — думал было он сказать, да
вспомнил, как
приняли это опекун и бабушка, и не сказал.
Разумеется, покончили тем, что я перестал возражать, а он всучил-таки мне пятьдесят рублей: до сих пор
вспоминаю с краской в лице, что их
принял!
Опять дорогой ему пришла мысль о том, как
примет Катюша свое помилование. Где поселят ее? Как он будет жить с нею? Что Симонсон? Какое ее отношение к нему?
Вспомнил о той перемене, которая произошла в ней.
Вспомнил при этом и ее прошедшее.
И только что
вспомнил о нем, как тотчас же и
приметил его в самом отдаленном углу скита, у ограды, сидящего на могильном камне одного древле почившего и знаменитого по подвигам своим инока.
Принял я его полтину, поклонился ему и супруге его и ушел обрадованный и думаю дорогой: «Вот мы теперь оба, и он у себя, и я, идущий, охаем, должно быть, да усмехаемся радостно, в веселии сердца нашего, покивая головой и
вспоминая, как Бог привел встретиться».
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею на
примете», но
вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
…Гарибальди
вспомнил разные подробности о 1854 годе, когда он был в Лондоне, как он ночевал у меня, опоздавши в Indian Docks; я напомнил ему, как он в этот день пошел гулять с моим сыном и сделал для меня его фотографию у Кальдези, об обеде у американского консула с Бюхананом, который некогда наделал бездну шума и, в сущности, не имел смысла. [В ненапечатанной части «Былого и дум» обед этот рассказан. (
Прим. А. И. Герцена.)]
Анекдотам и шалостям Чеботарева не было конца; прибавлю еще два. [Эти два анекдота не были в первом издании, я их
вспомнил, перечитывая листы для поправки (1858). (
Прим. А. И. Герцена.)]
Проповедник умолк; но мичман поднялся в моих глазах, он с таким недвусмысленным чувством отвращения смотрел на взошедшую депутацию, что мне пришло в голову,
вспоминая проповедь его приятеля, что он
принимает этих людей если не за мечи и кортики сатаны, то хоть за его перочинные ножики и ланцеты.
А он, вообрази ты себе, верно тут свою теорию насчет укрощения нравов
вспомнил; вдруг
принял на себя этакой какой-то смешной, даже вовсе не свойственный ему, серьезный вид и этаким, знаешь, внушающим тоном и так, что всем слышно, говорит: «Извините, mademoiselle, я вам скажу франшеман, [откровенно (франц.)] что вы слишком резки».
Мать подумала и отвечала: «Они
вспомнили, что целый век были здесь полными хозяйками, что теперь настоящая хозяйка — я, чужая им женщина, что я только не хочу
принять власти, а завтра могу захотеть, что нет на свете твоего дедушки — и оттого стало грустно им».
— Ах, кстати, — перебил его Павел,
вспомнив при слове «с приданым» о деньгах, которыми так великодушно снабжал его Макар Григорьев в продолжение последнего времени, — не угодно ли вам
принять от меня мой долг!
Министр
принимал в свой обыкновенный час. Он обошел трех просителей,
принял губернатора и подошел к черноглазой, красивой, молодой женщине в черном, стоявшей с бумагой в левой руке. Ласково-похотливый огонек загорелся в глазах министра при виде красивой просительницы, но,
вспомнив свое положение, министр сделал серьезное лицо.
И что же! несмотря на прозрение, барина сейчас же начала угнетать тоска:"Куда я теперь денусь? Все был Иван Фомич — и вдруг его нет! все у него на руках было; все он знал, и подать и
принять; знал привычки каждого гостя, чем кому угодить, — когда все это опять наладится?"И долго тосковал барин, долго пересчитывал оставшуюся после Ивана Фомича посуду, белье,
вспоминал о каких-то исчезнувших пиджаках, галстухах, жилетах; но наконец махнул рукой и зажил по-старому.
Торжество той или другой идеи производит известные изменения в политических сферах и в то же время представляет собой торжество журналистики соответствующего оттенка. Журналистика не стоит в стороне от жизни страны, считая подписчиков и рассчитывая лишь на то, чтобы журнальные воротилы были сыты, а
принимает действительное участие в жизни. Стоит
вспомнить июльскую монархию и ее представителя, Луи-Филиппа, чтобы убедиться в этом.
Проснувшись около десяти часов, он вдруг дико вскочил с постели, разом
вспомнил всё и плотно ударил себя ладонью по лбу: ни завтрака, ни Блюма, ни полицеймейстера, ни чиновника, явившегося напомнить, что члены — ского собрания ждут его председательства в это утро, он не
принял, он ничего не слышал и не хотел понимать, а побежал как шальной на половину Юлии Михайловны.
— И это знаю. Да не об том мы думать должны. Подвиг мы на себя
приняли — ну, и должны этот подвиг выполнить. Кончай-ка кофей, да идем гулять!
Вспомни, какую нам палестину выходить предстоит!
Эта неожиданная и невольная смелость Серебряного озадачила Иоанна. Он
вспомнил, что уже не в первый раз Никита Романович говорит с ним так откровенно и прямо. Между тем он, осужденный на смерть, сам добровольно вернулся в Слободу и отдавался на царский произвол. В строптивости нельзя было обвинить его, и царь колебался, как
принять эту дерзкую выходку, как новое лицо привлекло его внимание.
Бизюкина сконфузилась. Она как нарочно нынче забыла послать за вином и теперь
вспомнила, что со стола от обеда
приняли последнюю, чуть не совсем пустую, бутылку хересу. Термосесов заметил это смущение и сказал...
С безжизненным взглядом, с выпяченною грудью и перетянутым и выступающим из-за перетяжки и сверху и снизу животом, он вышел к ожидавшим, и, чувствуя, что все взгляды с трепетным подобострастием обращены на него, он
принял еще более торжественный вид. Встречаясь глазами с знакомыми лицами, он,
вспоминая кто — кто, останавливался и говорил иногда по-русски, иногда по-французски несколько слов и, пронизывая их холодным, безжизненным взглядом, слушал, что ему говорили.
И он
вспомнил сказку тавлинскую о соколе, который был пойман, жил у людей и потом вернулся в свои горы к своим. Он вернулся, но в путах, и на путах остались бубенцы. И соколы не
приняли его. «Лети, — сказали они, — туда, где надели на тебя серебряные бубенцы. У нас нет бубенцов, нет и пут». Сокол не хотел покидать родину и остался. Но другие соколы не
приняли и заклевали его.
Большую часть времени она сидела перед портретом старого помпадура и все
вспоминала, все
вспоминала. Случалось иногда, что люди особенно преданные успевали-таки проникать в ее уединение и уговаривали ее
принять участие в каком-нибудь губернском увеселении. Но она на все эти уговоры отвечала презрительною улыбкой. Наконец это сочтено было даже опасным. Попробовали призвать на совет надворного советника Бламанже и заставили его еще раз стать перед ней на колени.
С болью я
вспоминал о Биче, пока воспоминание о ней не остановилось,
приняв характер печальной и справедливой неизбежности…
— Нет, я ведь не в укор тебе говорю, — так, к слову пришлось… Теперь я понимаю, почему это было… А ведь сначала — право, даже смешно и
вспомнить — я подумал, что ты обиделась на меня из-за урядника. И эта мысль меня сильно огорчала. Мне казалось, что ты меня таким далеким, чужим человеком считаешь, что даже простую дружескую услугу тебе от меня трудно
принять… Очень мне это было горько… Я ведь и не подозревал, Олеся, что все это от бабушки идет…
— Знаешь что? Хочется старинку
вспомнить, разок еще гульнуть. Ты, я гляжу, тоже гулящий… Хошь и молод, а из тебя прок выйдет. Дойдем до Рыбны, соберем станицу да махнем на низ, а там уж у меня кое-что на
примете найдется. С деньгами будем.
Актер(останавливается, не затворяя двери, на пороге и, придерживаясь руками за косяки, кричит). Старик, эй! Ты где? Я —
вспомнил… слушай. (Шатаясь, делает два шага вперед и,
принимая позу, читает.)
Он
вспоминал длинные московские разговоры, в которых сам
принимал участие еще так недавно, — разговоры о том, что без любви жить можно, что страстная любовь есть психоз, что, наконец, нет никакой любви, а есть только физическое влечение полов — и все в таком роде; он
вспоминал и думал с грустью, что если бы теперь его спросили, что такое любовь, то он не нашелся бы, что ответить.
Сидя потом у сестры и читая исторический роман, он
вспоминал все это, и ему было обидно, что на его великолепное, чистое, широкое чувство ответили так мелко; его не любили, но предложение его
приняли, вероятно, только потому, что он богат, то есть предпочли в нем то, что сам он ценил в себе меньше всего.
Я
вспомнил недавние слова хозяина «теперь мы
принимаем всех», и в уме моем опять мелькнуло: скотина!
— И любви к отечеству, — перервал полковник. — Конечно, в этом вовсе не европейском поступке россиян есть что-то непросвещенное, дикое; но когда я
вспомню, как
принимали нас в других столицах, и в то же время посмотрю на пылающую Москву… то, признаюсь, дивлюсь и завидую этим скифам.
Грохов сделал над собою усилие, чтобы
вспомнить, кто такая это была г-жа Олухова, что за дело у ней, и — странное явление: один только вчерашний вечер и ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой, но все прошедшее было совершенно ясно в его уме, так что он, встав, сейчас же нашел в шкафу бумаги с заголовком: «Дело г. г. Олуховых» и положил их на стол, отпер потом свою конторку и, вынув из нее толстый пакет с надписью: «Деньги г-жи Олуховой», положил и этот пакет на стол; затем поправил несколько перед зеркалом прическу свою и, пожевав, чтоб не так сильно пахнуть водкой, жженого кофе, нарочно для того в кармане носимого, опустился на свой деревянный стул и, обратясь к письмоводителю, разрешил ему
принять приехавшую госпожу.
Не говоря уже о его беспримерной доброте, — и голос ее
принимает какое-то трогательное выражение, —
вспомните, что это остаток, так сказать, обломок нашей аристократии.
…Когда Саша предложил себя для совершения террористического акта над губернатором, он и сам как-то не верил в возможность убийства и отказ комитета
принял как нечто заранее известное, такое, чего и следовало ожидать. И только на другой день, проснувшись и
вспомнив о вчерашнем отказе, он понял значение того, что хотел сделать, и почувствовал ужас перед самим собою. И особенно испугала его та легкость, почти безумие, с каким пришел он к решению совершить убийство, полное отсутствие сомнений и колебаний.
Вы
вспомните, из всех здешних дам только я одна
принимала вас.
Я
принял это известие очень спокойно и даже не
вспомнил, кажется, в эту минуту о Мане, а только спросил Истомина — как же быть с квартирой?
Вспомним, что и такого человека, как Тиммерман, с трудом могли отыскать для Петра;
вспомним, что первый учитель Петра, Зотов, избранный к нему из подьячих, вероятно, как лучший человек, едва мог научить его грамоте и не мог приучить к орфографии, какая тогда была принята;
примем в соображение, что и Карштен Брант был выписан в Россию при Алексее Михайловиче для участия в постройке корабля как для такого дела, к которому способных людей у нас в то время не находилось.
Почему-то, в свою очередь, о ней думали, что она непременно и в скором времени должна выйти замуж, и это обижало ее, — никакого мужа она не хотела. И,
вспоминая эти полушутливые разговоры свои с Мусей и то, что Муся теперь действительно обречена, она задыхалась от слез, от материнской жалости. И всякий раз, как били часы, поднимала заплаканное лицо и прислушивалась, — как там, в тех камерах,
принимают этот тягучий, настойчивый зов смерти.
После игры я упросил Кокошкина и уговорил других, чтоб завтра воротиться в Москву не к вечеру, как предполагали, а к обеду. Все
приняли мое предложение без всякого затруднения, даже охотно, как мне показалось. Я
вспомнил, что у меня было нужное дело. Итак, решились на другой день только позавтракать в Бедрине. Писарев, сначала споривший со мною, соглашался с одним условием, чтобы завтра, часов в пять утра, я поехал с ним удить на большой лодке туда, где он удил сегодня. Я охотно согласился.