Неточные совпадения
— Нет, каково мы окончили! —
рассказывал Петрицкий. —
Волков залез на крышу и говорит, что ему грустно. Я говорю: давай музыку, погребальный марш! Он так и заснул на крыше под погребальный марш.
— Pardon, [Извините (фр.).] некогда, — торопился
Волков, — в другой раз! — А не хотите ли со мной есть устриц? Тогда и
расскажете. Поедемте, Миша угощает.
Потом смотритель
рассказывал, что по дороге нигде нет ни
волков, ни медведей, а есть только якуты; «еще ушканов (зайцев) дивно», да по Охотскому тракту у него живут, в своей собственной юрте, две больные, пожилые дочери, обе девушки, что, «однако, — прибавил он, — на Крестовскую станцию заходят и медведи — и такое чудо, — говорил смотритель, — ходят вместе со скотом и не давят его, а едят рыбу, которую достают из морды…» — «Из морды?» — спросил я. «Да, что ставят на рыбу, по-вашему мережи».
Воодушевясь, он
рассказал несколько случаев удачной охоты и через неделю пошёл с Пётром и Алексеем в лес, убил матёрого медведя, старика. Потом пошли одни братья и подняли матку, она оборвала Алексею полушубок, оцарапала бедро, братья всё-таки одолели её и принесли в город пару медвежат, оставив убитого зверя в лесу,
волкам на ужин.
Рассказав не менее ста раз, всем и каждому, счастливое событие со всеми его подробностями, я своими руками стащил
волка к старому скорняку и заставил при себе снять с него шкуру. Я положил
волку двадцать четыре дробины под левую лопатку.
Волк был необыкновенно велик и сыт; в одной его ноге нашли два железных жеребья, давно заросшие в теле. Очевидно, что он был стрелян.
В старину, как
рассказывали мне тоже старые охотники, к волчьим капканам привязывали веревку с чурбаном или рычагом для того, чтобы попавшийся
волк, задевая ими за кочки, кусты и деревья, скорее утомлялся и не мог уходить далеко; но потом этот способ был совершенно оставлен, ибо, кроме хлопот зарывать в снег веревку и чурбан, они оказывались бесполезными:
волк перегрызал веревку — и охотники начали ставить капканы на
волков и лис, ничего к ним не привязывая.
Войдя однажды в гостиную, она при всех неожиданно объявила, что сочинила маленькую басню и тут же, нимало не смущаясь, с самым убежденным видом принялась
рассказывать историю про
волка и мальчика, делая очевидные усилия, чтобы некоторые слова выходили в рифму.
— А у нас Мусенька — умница, грамотная, — говорила нянька, меня не любившая, но при случае мною хваставшаяся, когда исчерпаны были все разговоры о господах и выпиты были все полагающиеся чашки. — А ну-ка, Мусенька,
расскажи про
волка и овечку. Или про того (барабанщика).
Так и так:
рассказал ему
волк, как было дело. Взял доктор трубку и говорит...
Тогда мальчик стал
рассказывать, как было дело: из оврага выскочил большой
волк, схватил ягненка, зарезал его и понес.
Собаки упустили
волка. «Когда мы прибежали к канаве,
волка уже не было, и обе собаки вернулись к нам с поднятыми хвостами и рассерженными лицами. Булька рычал и толкал меня головой — он, видно, хотел что-то
рассказать, но не умел» («Булька и
волк»).
— Недавно в тюремную палату к нам перевели из особого отдела одного генерала с крупозным воспалением легких. Смирный такой старичок, тихий. Швабрин этот так и ест его глазами. Молчит, ничего не говорит, а смотрит, как будто тот у него сына зарезал. Как у
волка глаза горят, — злые, острые. И вчера мне
рассказал генерал: Швабрин по ночам приходит — и бьет его!.. Вы подумайте: больного, слабого старика!
Севши в коляску, Нилов опять стал с самого начала и с большими подробностями
рассказывать о том, как он на плотине боролся с
волком.
И Нилов стал доказывать, что нет ничего легче, как убить
волка прикладом, и
рассказал один случай, когда он одним ударом обыкновенной трости уложил на месте напавшую на него большую бешеную собаку.
Человека, о котором наступает речь, знали здесь с самого дня его рождения. Теперь ему было около шестидесяти шести или шестидесяти семи лет. Имя его Ефим Дмитриевич, а фамилия
Волков. Он тут родился и здесь же в Меррекюле умер по закончании летнего сезона 1893 года. Всю свою жизнь он пьянствовал и
рассказывал о себе и о других разные вздоры. За это он пользовался репутациею человека «пустого». Местные жители не ставили его ни в грош и называли самыми дрянными именами.
— Ступай, но коня уж оставь
волкам на закуску, а то к копытам мои земляки чутки, как медведи к меду; услышат и захватят опять. Выберись отсюда лучше на змеиных ногах, то есть ползком;
расскажи своим, что русские наступают на них, поведи их проселками на наших и кроши их вдребезги! Ступай, а мне еще надо докончить свое дело.
О нем, между прочим, ходил следующий анекдот: однажды в Шестове он
рассказывал о том, как раз он ехал где-то в Северо-Западном крае по местности, отличающейся обилием
волков.