Неточные совпадения
Заботы Марины, заставляя Нехаеву смущенно улыбаться,
трогали ее, это Клим
видел по благодарному блеску глаз худенькой и жалкой девицы. Прозрачной рукой Нехаева гладила румяную щеку подруги, и
на бледной коже тыла ее ладони жилки, налитые кровью, исчезали.
— Да, — невольно сказал Самгин,
видя, что темные глуповатые глаза взмокли и как будто тают. К его обиде
на этого человека присоединилось удивление пред исповедью Митрофанова. Но все-таки эта исповедь немножко
трогала своей несомненной искренностью, и все-таки было лестно слышать сердечные изъявления Митрофанова; он стал менее симпатичен, но еще более интересен.
—
Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не
тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно
на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
— Что ты затеваешь? Боже тебя сохрани! Лучше не
трогай! Ты станешь доказывать, что это неправда, и, пожалуй, докажешь. Оно и не мудрено, стоит только справиться, где был Иван Иванович накануне рожденья Марфеньки. Если он был за Волгой, у себя, тогда люди спросят, где же правда!.. с кем она в роще была? Тебя Крицкая
видела на горе одного, а Вера была…
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки
на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание
на нем, если б он был не граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я
вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже
тронул, пошевелил и… и… да, да?
«
Видел я, — говорил он, — Маккавея, Гедеона… орудие в руках промысла, его меч, его пращ… и чем более я смотрел
на него, тем сильнее был
тронут и со слезами твердил: меч господень! меч господень!
Буссе пишет, что айно,
увидев в первый раз в жизни свиней, испугались; да и Миддендорф говорит, что когда
на Амуре в первый раз были разведены овцы, то волки не
трогали их.
Тогда Ноздрин
потрогал змей палкой. Я думал, что они разбегутся во все стороны, и готовился уже спрыгнуть вниз под обрыв, но, к удивлению своему,
увидел, что они почти вовсе не реагировали
на столь фамильярное, к ним отношение. Верхние пресмыкающиеся чуть шевельнулись и вновь успокоились. Стрелок
тронул их сильнее. Эффект получился тот же самый. Тогда он стал бросать в них камнями, но и это не помогло вывести их из того состояния неподвижности, лени и апатии, в которой они находились.
Как праотец, изгнанный из рая, вышел из ворот маркизиного дома Пархоменко
на улицу и,
увидев на балконе маркизино общество, самым твердым голосом сторговал за пятиалтынный извозчика в гостиницу Шевалдышева. Когда успокоившаяся маркиза возвратилась и села
на свой пружинный
трон, Бычков ткнул человек трех в ребра и подступил к ней с словами...
Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он говорил проще всех, и его слова сильнее
трогали сердце. Павел никогда не говорил о том, что
видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех
на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех товарищей его.
Было ли все это
на самом деле? Не знаю. Узнаю послезавтра. Реальный след только один:
на правой руке —
на концах пальцев — содрана кожа. Но сегодня
на «Интеграле» Второй Строитель уверял меня, будто он сам
видел, как я случайно
тронул этими пальцами шлифовальное кольцо — в этом и все дело. Что ж, может быть, и так. Очень может быть. Не знаю — ничего не знаю.
А теперь — к матери. Ему стыдно и радостно
видеть, как она то смеется, то плачет и совсем не
трогает персикового варенья
на имбире. «Ведь подумать — Алешенька, друг мой, в животе ты у меня был, и вдруг какой настоящий офицер, с усами и саблей». И тут же сквозь слезы она вспоминает старые-престарые песни об офицерах, созданные куда раньше Севастопольской кампании.
Мне было странно
видеть в его тетрадке, рядом с хорошими стихами, которые
трогали душу, множество грязных стихотворений, возбуждавших только стыд. Когда я говорил ему о Пушкине, он указывал
на «Гаврилиаду», списанную в его тетрадке…
На дне, в репьях, кричат щеглята, я
вижу в серых отрепьях бурьяна алые чепчики
на бойких головках птиц. Вокруг меня щелкают любопытные синицы; смешно надувая белые щеки, они шумят и суетятся, точно молодые кунавинские мещанки в праздник; быстрые, умненькие, злые, они хотят все знать, все
потрогать — и попадают в западню одна за другою. Жалко
видеть, как они бьются, но мое дело торговое, суровое; я пересаживаю птиц в запасные клетки и прячу в мешок, — во тьме они сидят смирно.
— Я сегодня тоже интересный сон
видел, — объявил Володин, — а к чему он, не знаю. Сижу это я будто
на троне, в золотой короне, а передо мною травка, а
на травке барашки, все барашки, все барашки, бе-бе-бе. Так вот все барашки ходят, и так головой делают, и все этак бе-бе-бе.
— И вот,
вижу я — море! — вытаращив глаза и широко разводя руками, гудел он. — Океан! В одном месте — гора, прямо под облака. Я тут, в полугоре, притулился и сижу с ружьём, будто
на охоте. Вдруг подходит ко мне некое человечище, как бы без лица, в лохмотье одето, плачет и говорит: гора эта — мои грехи, а сатане —
трон! Упёрся плечом в гору, наддал и опрокинул её. Ну, и я полетел!
— Она
тронула бахрому
на груди и продолжала: — Войдя туда, я
увидела свой костюм среди нескольких других; в общем оставалось уже немного.
— Вы меня ударили, — сказал Гез. — Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне
на шею, а теперь пытались убить. Я вас не
трону. Я мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз — я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу
видеть вас здесь.
— Сошки-то? Известно,
на чтò сошки, батюшка, ваше сиятельство. Хоть маломальски подпереть хотелось, сами изволите
видеть; вот анадысь угол завалился, еще помиловал Бог, что скотины в ту пору не было. Всё-то еле-еле висит, говорил Чурис, презрительно осматривая свои раскрытые, кривые и обрушенные сараи. — Теперь и стропила, и откосы, и перемёты только
тронь, глядишь, дерева дельного не выйдет. А лесу где нынче возьмешь? сами изволите знать.
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа.
С тобою, князь, она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И
вижу вновь Димитрия. Но — слушай:
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди полки скорее
на Москву —
Очисти Кремль, садись
на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но — слышит бог — пока твоя нога
Не оперлась
на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
Я знал донцов. Не сомневался
видетьВ своих рядах казачьи бунчуки.
Благодарим Донское наше войско.
Мы ведаем, что ныне казаки
Неправедно притеснены, гонимы;
Но если бог поможет нам вступить
На трон отцов, то мы по старине
Пожалуем наш верный вольный Дон.
— Эге, это я знаю! Хорошо знаю, как дерево говорит… Дерево, хлопче, тоже боится… Вот осина, проклятое дерево, все что-то лопочет, — и ветру нет, а она трясется. Сосна
на бору в ясный день играет-звенит, а чуть подымется ветер, она загудит и застонет. Это еще ничего… А ты вот слушай теперь. Я хоть глазами плохо
вижу, а ухом слышу: дуб зашумел, дуба уже
трогает на поляне… Это к буре.
Xлынов. Никакого я в тебе, братец, ума не
вижу. Какая мне может быть честь перед другими, если я его выкуплю! Все эти твои слова ни к чему. А все дело состоит: так как Васька
на бубне даже очень хорошо стал понимать, и мне чрез это самое от него утешение, значит, я сам в одну минуту это дело кончаю. Потому, если кто мне по нраву, тех
трогать не смей.
Публика
увидела двух губернаторов: одного в ложе, а другого (с такими же точно баками) заседавшего
на декорации
на троне Вельзевула…
— Ах… пес! Вот, гляди, каковы есть люди: его грабят, а он кланяется — мое вам почтение! Положим, взяли-то у него, может,
на копейку, да ведь эта копейка ему — как мне рубль… И не в копейке дело, а в том, что моя она и никто не смей ее
тронуть, ежели я сам не брошу… Эх! Ну их! Ну-ка говори — где был, что
видел?
Фоме было жалко
видеть веселого и бойкого школьного товарища таким изношенным, живущим в этой конуре. Он смотрел
на него, грустно мигал глазами и
видел, как лицо Ежова подергивается, а глазки пылают раздражением. Ежов откупоривал бутылку с водой и, занятый этим, молчал, сжав бутылку коленями и тщетно напрягаясь, чтобы вытащить из нее пробку. И это его бессилие тоже
трогало Фому.
Когда он воротился, то
увидел, что труп хозяина накрыт с головой одеялом, а Раиса осталась, как была, полуодетой, с голыми плечами; это
тронуло его. Они, не торопясь, прибрали комнату, и Евсей чувствовал, что молчаливая возня ночью, в тесной комнате, крепко связывает его с женщиной, знающей страх. Он старался держаться ближе к ней, избегая смотреть
на труп хозяина.
Постойте, — сказала Надежда Николаевна, схватив меня за руку, когда
увидела, что я вскочил
на ноги, — он не
тронул меня…
Мольер. Я не постигаю, за что вы бросились
на меня? Я вас и видел-то только два раза в жизни. Вы деньги приносили?.. Но ведь это было давно. Я болен… уж вы, пожалуйста, меня не
трогайте…
Сеет он потихоньку слова свои, осыпаются они
на меня, как пепел дальнего пожара, и не нужны мне, не
трогают души. Как будто чёрный сон
вижу, непонятный, тягостно-скучный.
— И зачем я ее
тронул с того места! — каялся Коновалов. — Эхма! ведь как она теперь
на меня… Я пойду туда, в полицию, и похлопочу…
Увижу ее… и прочее такое. Скажу ей… что-нибудь. Идти?
— Они, как в Новгороде были, — продолжал он,
трогая рукой притолку, — с одной, примерно сказать, девушкой знакомство свели. Так вот эта девушка вас
видеть желают-с. Я ее намедни
на улице встретил. Я ей сказал: «Приходи; коли барин прикажет, я пущу».
Анна Устиновна.
На какие, батюшко, деньги? Есть у нас заветные,
на приданое отложены, — так тех
трогать не хотим. Только
тронь и не
увидишь, как истратишь, а ей-то ничего не останется. Дорого достались нам эти деньги: из-за них отец ее рассудок потерял.
Кое-как уселись.
Тронул я… Храпят мои кони, не идут… Что тут делать?.. «Посади-ко, — говорю опять, — младенца
на козлы». Посадила она мальчонку, держит его руками. Хлестнул я вожжой — пошли, так и несутся… Вот как теперь же, сам ты
видел. От крови бегут…
—
Видел уже, — торжествующе ответил Сашка. — Думаешь, слепой? А ты
на крылышки глянь. Цыц, не
трогай!
«Экая славная девочка! — подумал граф, снова вставив стеклышко, глядя
на нее, и, как будто усаживаясь
на окне, стараясь ногой
тронуть ее ножку. — И как она хитро дала мне почувствовать, что я могу
увидеть ее в саду у окна, коли захочу». Лиза даже потеряла в его глазах большую часть прелести: так легка ему показалась победа над нею.
Видит, что у него с одного боку — щука, с другого — окунь; думает: вот-вот сейчас или та, или другой его съедят, а они — не
трогают… «В ту пору не до еды, брат, было!» У всех одно
на уме: смерть пришла! а как и почему она пришла — никто не понимает.
Ну, и здесь, как вы
видите, народ не бойкий, а там еще простее: смиренница такая, что не только дел каких-нибудь, а рассыпь, кажется, в любой деревнюшке кучу золота
на улице, поставь палочку да скажи, чтоб не
трогали, так версты за две обходить станут.
Стали рассматривать, для удобства прислонив виноватого к печке, и
увидели, что действительно хмелю тут не было, да и кондрашка не
трогал, а был другой какой ни есть грех, затем что Семен Иванович и языком не ворочал, а как будто судорогой его какой дергало, и только хлопал глазами, в недоумении установляясь то
на того, то
на другого ночным образом костюмированного зрителя.
Теперь, когда я пишу эти строки, в мои теплые окна злобно стучит осенний дождь и где-то надо мной воет ветер. Я гляжу
на темное окно и
на фоне ночного мрака силюсь создать силою воображения мою милую героиню… И я
вижу ее с ее невинно-детским, наивным, добрым личиком и любящими глазами. Мне хочется бросить перо и разорвать, сжечь то, что уже написано. К чему
трогать память этого молодого, безгрешного существа?
— Совсем была здорова! — выкрикнул муж. — Вечером из гостей приехали… Ночью просыпаюсь,
вижу — лежит как-то боком.
Тронул ее за плечо — не шевелится, холодная… Господи, господи, господи, — повторил он, крутя
на себе волосы. — Оо-оо-оо!.. Ваня, да что же это такое?!
— Про лошадь узнать было труднее. Калека так же, как и ты, из двадцати лошадей сейчас же указал
на лошадь. Да я не для того приводил вас обоих в конюшню, чтобы
видеть, узнаете ли вы лошадь, а для того, чтобы
видеть — кого из вас двоих узнает лошадь. Когда ты подошел к ней, она обернула голову, потянулась к тебе; а когда калека
тронул ее, она прижала уши и подняла ногу. По этому я узнал, что ты настоящий хозяин лошади.
Плетня, однако же, парни не
тронули; следа бы не оставить после себя, а перелезли через него, благо ни души нигде не было, обошли палатку кругом и
видят, что без большого шума нельзя через дверь в нее попасть, дверь двойного железа,
на ней три замка.
Есть в семействе иглокожих странные существа, называемые голотуриями. Если
тронуть голотурию, схватить ее рукою, она судорожно сокращается и распадается
на куски. Вследствие этого до сих пор никто никогда не
видел целого экземпляра голотурии.
В это время в поле моего зрения попал какой-то посторонний предмет. Я повернул голову и
увидел рысенка. Он вышел из травы, внимательно смотрел
на меня и, вероятно, недоумевал, почему его мать не может двигаться и позволяет себя
трогать.
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой
трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию
вижу.
Читают
на твоём челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрёк ты Богу
на земле.
Федор Иванович. Слушаю-с… (Идет и возвращается.) Я
тронут… Будем рассуждать мирно.
Видите ли…
На этом свете я все испытал, даже уху из золотых рыбок два раза ел… Только вот еще
на шарах не летал и ни разу еще у ученых профессоров жен не уводил.
Отец мой не слышит. Он всматривается в движения толпы и провожает глазами каждого прохожего… По его глазам я
вижу, что он хочет сказать что-то прохожим, но роковое слово тяжелой гирей висит
на его дрожащих губах и никак не может сорваться. За одним прохожим он даже шагнул и
тронул его за рукав, но когда тот обернулся, он сказал «виноват», сконфузился и попятился назад.
Андрея Ивановича — отзывчивого, действительно готового для товарищей
на все, — невыразимо
трогало малейшее проявление товарищеского чувства к нему: в простом слове участия к его горю он был готов
видеть торжество какого-то широкого братства.
— Мы
на столе ничего не
трогали… Изволите сами
видеть… Вот около лампы пакет… Как будто только что написан был и положен. Кровинка и
на него угодила.