Неточные совпадения
Голоса двух
женщин. Милости твоей, отец, прошу!
Повели, государь, выслушать!
Но таково было ослепление этой несчастной
женщины, что она и слышать не хотела о мерах строгости и даже приезжего чиновника
велела перевести из большого блошиного завода в малый.
— То есть как тебе сказать… Стой, стой в углу! — обратилась она к Маше, которая, увидав чуть заметную улыбку на лице матери, повернулась было. — Светское мнение было бы то, что он
ведет себя, как
ведут себя все молодые люди. Il fait lа сour à une jeune et jolie femme, [Он ухаживает зa молодой и красивой
женщиной,] a муж светский должен быть только польщен этим.
— Она очень милая, очень, очень жалкая, хорошая
женщина, — говорил он, рассказывая про Анну, ее занятия и про то, что она
велела сказать.
— Э-эх! Посидите, останьтесь, — упрашивал Свидригайлов, — да
велите себе принести хоть чаю. Ну посидите, ну, я не буду болтать вздору, о себе то есть. Я вам что-нибудь расскажу. Ну, хотите, я вам расскажу, как меня
женщина, говоря вашим слогом, «спасала»? Это будет даже ответом на ваш первый вопрос, потому что особа эта — ваша сестра. Можно рассказывать? Да и время убьем.
И вдруг Раскольникову ясно припомнилась вся сцена третьего дня под воротами; он сообразил, что, кроме дворников, там стояло тогда еще несколько человек, стояли и
женщины. Он припомнил один голос, предлагавший
вести его прямо в квартал. Лицо говорившего не мог он вспомнить и даже теперь не признавал, но ему памятно было, что он даже что-то ответил ему тогда, обернулся к нему…
— Господи, сохрани! — проговорила одна
женщина, крестясь. — Девчоночку-то с парнишкой зловили ли? Вона-ка,
ведут, старшенькая перехватила… Вишь, сбалмошные!
Гаврило (потирая руки). Так ступайте, усаживайтесь!
Женщинам велю чаю подать; а вы к буфету — закусите!
Самгин, подхватив
женщину под руку, быстро
повел ее; она шла покорно, молча, не оглядываясь, навертывая на голову шаль, смотрела под ноги себе, но шагала тяжело, шаркала подошвами, качалась, и Самгин почти тащил ее.
«Как нелепо способен я
вести себя», — подумал он почти со стыдом, затем спросил себя: верил ли он кому-нибудь так, как верит этой
женщине?
«Это — опасное уменье, но — в какой-то степени — оно необходимо для защиты против насилия враждебных идей, — думал он. — Трудно понять, что он признает, что отрицает. И — почему, признавая одно, отрицает другое? Какие люди собираются у него? И как
ведет себя с ними эта странная
женщина?»
— Какая красота, — восторженно шептала она. — Какая милая красота! Можно ли было ждать, после вчера! Смотри:
женщина с ребенком на осле, и человек
ведет осла, — но ведь это богоматерь, Иосиф! Клим, дорогой мой, — это удивительно!
«Извозчики — самый спокойный народ», — вспомнил Самгин. Ему загородил дорогу человек в распахнутой шубе, в мохнатой шапке, он
вел под руки двух
женщин и сочно рассказывал...
Пышно украшенный цветами, зеленью, лентами, осененный красным знаменем гроб несли на плечах, и казалось, что несут его люди неестественно высокого роста. За гробом
вели под руки черноволосую
женщину, она тоже была обвязана, крест-накрест, красными лентами; на черной ее одежде ленты выделялись резко, освещая бледное лицо, густые, нахмуренные брови.
Она стояла пред ним в дорогом платье, такая пышная, мощная, стояла, чуть наклонив лицо, и хорошие глаза ее смотрели строго, пытливо. Клим не успел ответить, в прихожей раздался голос Лютова. Алина обернулась туда, вошел Лютов,
ведя за руку маленькую
женщину с гладкими волосами рыжего цвета.
В день похорон с утра подул сильный ветер и как раз на восток, в направлении кладбища. Он толкал людей в спины, мешал шагать
женщинам, поддувая юбки, путал прически мужчин, забрасывая волосы с затылков на лбы и щеки. Пение хора он относил вперед процессии, и Самгин,
ведя Варвару под руку, шагая сзади Спивак и матери, слышал только приглушенный крик...
Француз не сказал, каковы эти признаки, но в минуты ожидания другой
женщины Самгин решил, что они уже замечены им в поведении Варвары, — в ее движениях явилась томная ленца и набалованность, раньше не свойственная ей, так набалованно и требовательно должна
вести себя только
женщина, которую сильно и нежно любят.
По тротуару величественно плыл большой коричневый ком сгущенной скуки, — пышно одетая
женщина вела за руку мальчика в матроске, в фуражке с лентами; за нею шел клетчатый человек, похожий на клоуна, и шумно сморкался в платок, дергая себя за нос.
Крылатая
женщина в белом поет циничные песенки, соблазнительно покачивается, возбуждая, разжигая чувственность мужчин, и заметно, что
женщины тоже возбуждаются,
поводят плечами; кажется, что по спинам их пробегает судорога вожделения. Нельзя представить, что и как могут думать и думают ли эти отцы, матери о студентах, которых предположено отдавать в солдаты, о России, в которой кружатся, все размножаясь, люди, настроенные революционно, и потомок удельных князей одобрительно говорит о бомбе анархиста.
— Сбоку, — подхватила Пелагея Ивановна, — означает
вести; брови чешутся — слезы; лоб — кланяться; с правой стороны чешется — мужчине, с левой —
женщине; уши зачешутся — значит, к дождю, губы — целоваться, усы — гостинцы есть, локоть — на новом месте спать, подошвы — дорога…
Редко судьба сталкивала его с
женщиною в обществе до такой степени, чтоб он мог вспыхнуть на несколько дней и почесть себя влюбленным. От этого его любовные интриги не разыгрывались в романы: они останавливались в самом начале и своею невинностью, простотой и чистотой не уступали
повестям любви какой-нибудь пансионерки на возрасте.
Впрочем, он никогда не отдавался в плен красавицам, никогда не был их рабом, даже очень прилежным поклонником, уже и потому, что к сближению с
женщинами ведут большие хлопоты. Обломов больше ограничивался поклонением издали, на почтительном расстоянии.
Зато Обломов был прав на деле: ни одного пятна, упрека в холодном, бездушном цинизме, без увлечения и без борьбы, не лежало на его совести. Он не мог слушать ежедневных рассказов о том, как один переменил лошадей, мебель, а тот —
женщину… и какие издержки
повели за собой перемены…
«…на его место, — шепотом читал он дальше, — прочат в министры князя И. В., а товарищем И. Б — а…
Женщины подняли гвалт… П. П. проиграл семьдесят тысяч… X — ие уехали за границу… Тебе скучно, вижу, что морщишься — спрашиваешь — что Софья Николаевна (начал живее читать Райский): сейчас, сейчас, я берег
вести о ней pour la bonne bouch [на закуску (фр.).]…»
— Что вы за
женщина, бабушка! я только что подумал, а вы уж и
велели!..
Я схватил шубу и шапку и
велел ей передать Ламберту, что я вчера бредил, что я оклеветал
женщину, что я нарочно шутил и чтоб Ламберт не смел больше никогда приходить ко мне…
Двух
женщин, закрытых с головы до ног кисейным покрывалом,
вели под руки.
Я видел наконец японских дам: те же юбки, как и у мужчин, закрывающие горло кофты, только не бритая голова, и у тех, которые попорядочнее, сзади булавка поддерживает косу. Все они смуглянки, и куда нехороши собой! Говорят, они нескромно
ведут себя — не знаю, не видал и не хочу чернить репутации японских
женщин. Их нынче много ездит около фрегата: все некрасивые, чернозубые; большею частью смотрят смело и смеются; а те из них, которые получше собой и понаряднее одеты, прикрываются веером.
Но глядя на ту тяжелую жизнь, которую
вели женщины-прачки, жившие у тетки, Маслова медлила и отыскивала в конторах место в прислуги.
Вагон, в котором было место Нехлюдова, был до половины полон народом. Были тут прислуга, мастеровые, фабричные, мясники, евреи, приказчики,
женщины, жены рабочих, был солдат, были две барыни: одна молодая, другая пожилая с браслетами на оголенной руке и строгого вида господин с кокардой на черной фуражке. Все эти люди, уже успокоенные после размещения, сидели смирно, кто щелкая семечки, кто куря папиросы, кто
ведя оживленные разговоры с соседями.
Когда подводы тронулись, Нехлюдов сел на дожидавшегося его извозчика и
велел ему обогнать партию с тем, чтобы рассмотреть среди нее, нет ли знакомых арестантов среди мужчин, и потом, среди
женщин найдя Маслову, спросить у нее, получила ли она посланные ей вещи.
Нехлюдов отошел и пошел искать начальника, чтоб просить его о рожающей
женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться ответа от конвойных. Они были в большой суете: одни
вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать себе провизию и размещали свои вещи по вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
— А я все-таки знаю и желаю, чтобы Nicolas хорошенько подобрал к рукам и Привалова и опекунов… Да. Пусть Бахаревы останутся с носом и любуются на свою Nadine, а мы женим Привалова на Алле… Вот увидите. Это только нужно
повести дело умненько: tete-a-tete, [свидание наедине (фр.).] маленький пикник, что-нибудь вроде нервного припадка… Ведь эти мужчины все дураки: увидали
женщину, — и сейчас глаза за корсет. Вот мы…
— Добрые
вести не лежат на месте! — весело проговорила высокая, полная
женщина, показываясь в дверях спальни; за ее плечом виднелось розовое бойкое лицо Верочки, украшенное на лбу смешным хохолком.
Таким образом, проработали месяц, получая в свое время условленную плату, Вера Павловна постоянно была в мастерской, и уже они успели узнать ее очень близко как
женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего не было и не предвиделось, а только то, что хозяйка — хорошая хозяйка, у которой дело пойдет: умеет
вести.
— Мне жаль вас, — сказала Верочка: — я вижу искренность вашей любви (Верочка, это еще вовсе не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь не то; не всякий тот любит
женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе не то, — но Верочка еще не знает этого, и растрогана), — вы хотите, чтобы я не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни к чему не
поведет: я никогда не дам вам другого ответа, кроме того, какой дала нынче.
— Марья Алексевна, ты умная
женщина, только дело-то опасное: не слишком ли круто хочешь
вести!
— «Содержание
повести — любовь, главное лицо —
женщина, — это хорошо, хотя бы сама
повесть и была плоха», — говорит читательница.
Уехав из Вятки, меня долго мучило воспоминание об Р. Мирясь с собой, я принялся писать
повесть, героиней которой была Р. Я представил барича екатерининских времен, покинувшего
женщину, любившую его, и женившегося на другой.
Он взошел к губернатору, это было при старике Попове, который мне рассказывал, и сказал ему, что эту
женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону; губернатор вскочил с своего места и, бешеный от злобы, бросился на исправника с поднятым кулаком: «Я вас сейчас
велю арестовать, я вас отдам под суд, вы — изменник!» Исправник был арестован и подал в отставку; душевно жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние грехи за эту минуту — скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать человеческое чувство.
Утром рано подходит офицер и всех мужчин забрал, и вашего папеньку тоже, оставил одних
женщин да раненого Павла Ивановича, и
повел их тушить окольные домы, так до самого вечера пробыли мы одни; сидим и плачем, да и только.
— Ей-богу, не знаю, — говорил офицер, — как это случилось и что со мной было, но я сошел с чердака и
велел унтеру собрать команду. Через два часа мы его усердно искали в другом поместье, пока он пробирался за границу. Ну,
женщина! Признаюсь!
Оставя жандармов внизу, молодой человек второй раз пошел на чердак; осматривая внимательно, он увидел небольшую дверь, которая
вела к чулану или к какой-нибудь каморке; дверь была заперта изнутри, он толкнул ее ногой, она отворилась — и высокая
женщина, красивая собой, стояла перед ней; она молча указывала ему на мужчину, державшего в своих руках девочку лет двенадцати, почти без памяти.
Старорусский исправник, человек, привычный к ужасам, наконец изнемог и, когда ему
велели допрашивать под розгами молодую
женщину, беременную во второй половине, у него недостало сил.
Встанет заинтересовавшийся со скамейки, подойдет к дому — и секрет открылся: в стене ниже тротуара широкая дверь, куда
ведут ступеньки лестницы. Навстречу выбежит, ругаясь непристойно,
женщина с окровавленным лицом, и вслед за ней появляется оборванец, валит ее на тротуар и бьет смертным боем, приговаривая...
По городу грянула
весть, что крест посадили в кутузку. У полиции весь день собирались толпы народа. В костеле
женщины составили совет, не допустили туда полицмейстера, и после полудня женская толпа, все в глубоком трауре, двинулась к губернатору. Небольшой одноэтажный губернаторский дом на Киевской улице оказался в осаде. Отец, проезжая мимо, видел эту толпу и седого старого полицмейстера, стоявшего на ступенях крыльца и уговаривавшего дам разойтись.
Был великий шум и скандал, на двор к нам пришла из дома Бетленга целая армия мужчин и
женщин, ее
вел молодой красивый офицер и, так как братья в момент преступления смирно гуляли по улице, ничего не зная о моем диком озорстве, — дедушка выпорол одного меня, отменно удовлетворив этим всех жителей Бетленгова дома.
Теперь, когда прибывает партия
женщин в Александровск, то ее прежде всего торжественно
ведут с пристани в тюрьму.
Рассказывают, что в прежние годы, когда бедность в Ново-Михайловке была вопиющая, из селения
вела в Дуэ тропинка, которую протоптали каторжные и свободные
женщины, ходившие в Дуйскую и Воеводскую тюрьмы продавать себя арестантам за медные гроши.
Женщин запирают на ночь в камере, заранее для того приготовленной, и потом всю ночь в тюрьме и в посту идут разговоры о новой партии, о прелестях семейной жизни, о невозможности
вести хозяйство без бабы и т. п.