Неточные совпадения
— Н-да, так вот этот щедрословный
человек внушал, конечно, «сейте разумное, доброе» и прочее такое, да вдруг, знаете, женился на
вдове одного адвоката, домовладелице, и тут, я вам скажу, в два года такой скучный стал, как будто и родился и всю жизнь прожил в Орле.
Рядом с Мариной — Кормилицын, писатель по вопросам сектантства,
человек с большой седоватой бородой на мягком лице женщины, — лицо его всегда выражает уныние одинокой, несчастной
вдовы; сходство с женщиной добавляется его выгнутой грудью.
— Нуте-с, не будем терять время зря.
Человек я как раз коммерческий, стало быть — прямой. Явился с предложением, взаимно выгодным. Можете хорошо заработать, оказав помощь мне в серьезном деле. И не только мне, а и клиентке вашей, сердечного моего приятеля почтенной
вдове…
Полина Карповна
вдова. Она все вздыхает, вспоминая «несчастное супружество», хотя все говорят, что муж у ней был добрый, смирный
человек и в ее дела никогда не вмешивался. А она называет его «тираном», говорит, что молодость ее прошла бесплодно, что она не жила любовью и счастьем, и верит, что «час ее пробьет, что она полюбит и будет любить идеально».
— Этого я уж не знаю… что, собственно, тут ему не понравится; но поверь, что Анна Андреевна и в этом смысле — в высшей степени порядочный
человек. А какова, однако, Анна-то Андреевна! Как раз справилась перед тем у меня вчера утром: «Люблю ли я или нет госпожу
вдову Ахмакову?» Помнишь, я тебе с удивлением вчера передавал: нельзя же бы ей выйти за отца, если б я женился на дочери? Понимаешь теперь?
Исправник наш Михаил Макарович Макаров, отставной подполковник, переименованный в надворные советники, был
человек вдовый и хороший.
А надо заметить, что жил я тогда уже не на прежней квартире, а как только подал в отставку, съехал на другую и нанял у одной старой женщины,
вдовы чиновницы, и с ее прислугой, ибо и переезд-то мой на сию квартиру произошел лишь потому только, что я Афанасия в тот же день, как с поединка воротился, обратно в роту препроводил, ибо стыдно было в глаза ему глядеть после давешнего моего с ним поступка — до того наклонен стыдиться неприготовленный мирской
человек даже иного справедливейшего своего дела.
Какой-то генерал просит со мною увидеться: милости просим; входит ко мне
человек лет тридцати пяти, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий портрет Кульнева, рекомендуется мне как друг и сослуживец покойного мужа Ивана Андреевича; он-де ехал мимо и не мог не заехать к его
вдове, зная, что я тут живу.
Дней за пять до приезда наследника в Орлов городничий писал Тюфяеву, что
вдова, у которой пол сломали, шумит и что купец такой-то, богатый и знаемый в городе
человек, похваляется, что все наследнику скажет.
Вдова начала громко жаловаться на судьбу. Все у них при покойном муже было: и чай, и ром, и вино, и закуски… А лошади какие были, особливо тройка одна! Эту тройку покойный муж целых два года подбирал и наконец в именины подарил ей… Она сама, бывало, и правит ею. Соберутся соседи, заложат тележку, сядет
человека четыре кавалеров, кто прямо, кто сбоку, и поедут кататься. Шибко-шибко. Кавалеры, бывало, трусят, кричат: «Тише, Калерия Степановна, тише!» — а она нарочно все шибче да шибче…
Неизвестно, досыта ли кормила
вдова дочерей, но все четыре были настолько в теле, что ничто не указывало на недостаток питания; неизвестно, в каких платьях они ходили дома, но в
люди показывались одетыми не хуже других.
Из «жены судьи», одного из первых
людей в городишке, она превратилась в бедную
вдову с кучей детей и без средств (пенсию удалось выхлопотать только через год).
Подобралась дружная ватага: десятилетний сын нищей мордовки Санька Вяхирь, мальчик милый, нежный и всегда спокойно веселый; безродный Кострома, вихрастый, костлявый, с огромными черными глазами, — он впоследствии, тринадцати лет, удавился в колонии малолетних преступников, куда попал за кражу пары голубей; татарчонок Хаби, двенадцатилетний силач, простодушный и добрый; тупоносый Язь, сын кладбищенского сторожа и могильщика, мальчик лет восьми, молчаливый, как рыба, страдавший «черной немочью», а самым старшим по возрасту был сын портнихи-вдовы Гришка Чурка,
человек рассудительный, справедливый и страстный кулачный боец; все —
люди с одной улицы.
Люди добрые ей поверили,
С нею вместе горько плакали:
— Ой же ты, молодая
вдова!
Настасья Карповна была женщина самого веселого и кроткого нрава,
вдова, бездетная, из бедных дворянок; голову имела круглую, седую, мягкие белые руки, мягкое лицо с крупными, добрыми чертами и несколько смешным, вздернутым носом; она благоговела перед Марфой Тимофеевной, и та ее очень любила, хотя подтрунивала над ее нежным сердцем: она чувствовала слабость ко всем молодым
людям и невольно краснела, как девочка, от самой невинной шутки.
— Не женись на молоденькой… Ваша братья, старики, больно льстятся на молодых, а ты бери
вдову или девицу в годках. Молодая-то хоть и любопытнее, да от
людей стыдно, да еще она же рукавом растрясет все твое богатство…
Она и мне никогда об этом не говорит. Тут какая-то семейная тайна. При всей мнимой моей близости со
вдовою, я не считал себя вправе спрашивать и допрашивать. Между тем на меня делает странное впечатление эта холодная скрытость с близким ей
человеком. Воображение худо как-то при этом рисует ее сердце.
— Плохая пища, фермер. У меня нет дома. Я
вдова, я работаю
людям из хлеба. Мне некуда идти с моим дитятей, я кормлю его тем, чего не съедят хозяйские дети.
— Это гадко, а не просто нехорошо. Парень слоняется из дома в дом по барынькам да сударынькам, везде ему рады. Да и отчего ж нет?
Человек молодой, недурен, говорить не дурак, — а дома пустые комнаты да женины капризы помнятся; эй, глядите, друзья, попомните мое слово: будет у вас эта милая Зиночка ни девушка, ни
вдова, ни замужняя жена.
Зарницын, единственный сын мелкопоместной дворянской
вдовы, был
человек другого сорта. Он жил в одной просторной комнате с самым странным убранством, которое всячески давало посетителю чувствовать, что квартирант вчера приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его здесь не стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
«
Вдова рабочего
человека Пелагея Власова».
— Горничные девицы, коли не врут, балтывали… — проговорил он, горько усмехнувшись. — И все бы это, сударь, мы ему простили, по пословице: «
Вдова — мирской
человек»; но, батюшка, Яков Васильич!.. Нам барышни нашей тут жалко!.. — воскликнул он, прижимая руку к сердцу. — Как бы теперь старый генерал наш знал да ведал, что они тут дочери его единородной не поберегли и не полелеяли ее молодости и цветучести… Батюшка! Генерал спросит у них ответа на страшном суде, и больше того ничего не могу говорить!
Старуха матроска, стоявшая на крыльце, как женщина, не могла не присоединиться тоже к этой чувствительной сцене, начала утирать глаза грязным рукавом и приговаривать что-то о том, что уж на что господа, и те какие муки принимают, а что она, бедный
человек,
вдовой осталась, и рассказала в сотый раз пьяному Никите о своем горе: как ее мужа убили еще в первую бандировку и как ее домишко на слободке весь разбили (тот, в котором она жила, принадлежал не ей) и т. д. и т.д. — По уходе барина, Никита закурил трубку, попросил хозяйскую девочку сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а, напротив, побранился с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.
— Все, что произошло сегодня! И причина… мне тоже известна! Вы поступили, как благородный
человек; но какое несчастное стечение обстоятельств! Недаром мне не нравилась эта поездка в Соден… недаром! (Фрау Леноре ничего подобного не говорила в самый день поездки, но теперь ей казалось, что уже тогда она «все» предчувствовала.) Я и пришла к вам, как к благородному
человеку, как к другу, хотя я увидала вас в первый раз пять дней тому назад… Но ведь я
вдова, одинокая… Моя дочь…
Санин узнал от нее, что имя ее — Леонора Розелли; что она осталась
вдовою после мужа своего, Джиованни Баттиста Розелли, который двадцать пять лет тому назад поселился во Франкфурте в качестве кондитера; что Джиованни Баттиста был родом из Виченцы, и очень хороший, хотя немного вспыльчивый и заносчивый
человек, и к тому республиканец!
Беседуя с молодыми
людьми, Миропа Дмитриевна заметно старалась им нравиться и, между прочим, постоянно высказывала такого рода правило, чтобы богатые девушки или
вдовы с состоянием непременно выходили за бедных молодых
людей, какое ее мнение было очень на руку офицерам карабинерного полка, так как все почти они не были наделены благами фортуны; с другой стороны, Миропа Дмитриевна полагала, что и богатые молодые
люди должны жениться на бедных невестах.
Погоревала-погоревала бедная
вдова, посоветовалась с добрыми
людьми — и вдруг нашлась.
— Ведаю себя чистым пред богом и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю душу мою господу Иисусу Христу, у государя же прошу единой милости: что останется после меня добра моего, то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии и на помин души моей; другую — нищей братии; а третью — верным слугам и холопям моим; а кабальных
людей и рабов отпускаю вечно на волю!
Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого похочет!
— Конечно, иногда по нужде… — поправляется он, — коли ежели
человек в силах и притом
вдовый… по нужде и закону перемена бывает!
Муж у нее —
человек легкомысленный и пьяненький (Арина Петровна охотно говорит об себе, что она — ни
вдова, ни мужняя жена); дети частью служат в Петербурге, частью — пошли в отца и, в качестве «постылых», не допускаются ни до каких семейных дел.
— А ежели при этом еще так поступать, как другие… вот как соседушка мой, господин Анпетов, например, или другой соседушка, господин Утробин… так и до греха недалеко. Вон у господина Утробина: никак, с шесть
человек этой пакости во дворе копается… А я этого не хочу. Я говорю так: коли Бог у меня моего ангела-хранителя отнял — стало быть, так его святой воле угодно, чтоб я вдовцом был. А ежели я, по милости Божьей, вдовец, то, стало быть, должен
вдоветь честно и ложе свое нескверно содержать. Так ли, батя?
Боялись ее, может быть, потому, что она была
вдовою очень знатного
человека, — грамоты на стенах комнаты ее были жалованы дедам ее мужа старыми русскими царями: Годуновым, Алексеем и Петром Великим, — это сказал мне солдат Тюфяев,
человек грамотный, всегда читавший Евангелие. Может быть,
люди боялись, как бы она не избила своим хлыстом с лиловым камнем в ручке, — говорили, что она уже избила им какого-то важного чиновника.
Остальная же игра вся по-языческому с открытостью до самых пор, и
вдовому или одинокому
человеку это видеть неспокойно».
Или, что еще поразительнее, вполне в остальном здоровый душевно, молодой, свободный и даже обеспеченный
человек только оттого, что он назвался и его назвали судебным следователем или земским начальником, хватает несчастную
вдову от ее малолетних детей и запирает или устраивает ее заключение в тюрьме, оставляя без матери ее детей, и всё это из-за того, что эта несчастная тайно торговала вином и этим лишила казну 25 рублей дохода, и не чувствует при этом ни малейшего раскаяния.
Я никогда не мог узнать настоящую причину, побудившую такого, по-видимому, рассудительного
человека, как покойный генерал Крахоткин, к этому браку с сорокадвухлетней
вдовой.
Вдова Юрлова спасена была ее дворовыми
людьми.
Она была хорошего дворянского происхождения и с молодых лет
вдова; имение ее состояло из четырех душ крестьян, составлявших четырнадцатую часть наследства, выделенного ей родственниками ее,
людьми очень богатыми, которые, взойдя в ее вдовье положение, щедрой рукой нарезали для нее и для ее крестьян болото, обильное дупелями и бекасами, но не совсем удобное для мирных занятий хлебопашеством.
Расстройство дел ужаснуло
вдову; она плакала, плакала, наконец утерла слезы и с мужеством великого
человека принялась за поправку имения.
— А та, которая с письмами… Раньше-то Агафон Павлыч у ней комнату снимал, ну, и обманул. Она
вдова, живет на пенсии… Еще сама как-то приходила. Дуры эти бабы… Ну, чего лезет и
людей смешит? Ошиблась и молчи… А я бы этому Фоме невероятному все глаза выцарапала. Вон каким сахаром к девушке-то подсыпался… Я ее тоже знаю: швейка. Дама-то на Васильевском острове живет, далеко к ней ходить, ну, а эта ближе…
Его мамаша, Ольга Ивановна,
вдова коллежского секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных
людей и благородное общество, умолила своего брата, ехавшего продавать шерсть, взять с собою Егорушку и отдать его в гимназию; и теперь мальчик, не понимая, куда и зачем он едет, сидел на облучке рядом с Дениской, держался за его локоть, чтоб не свалиться, и подпрыгивал, как чайник на конфорке.
Вот что рассказывают про этого
человека: она
вдова, муж ее, рыбак, вскоре после свадьбы уехал ловить рыбу и не вернулся, оставив ее с ребенком под сердцем.
Нунча в двадцать три года осталась
вдовою с пятилетней дочерью на руках, с парой ослов, огородом и тележкой, — веселому
человеку не много нужно, и для нее этого вполне достаточно. Работать она умела, охотников помочь ей было много; когда же у нее не хватало денег, чтоб заплатить за труд, — она платила смехом, песнями и всем другим, что всегда дороже денег.
Было ясно, что для приобретения этого
человека существовало одно средство — женить его на православной девушке; но, к сожалению, граф находил эту мысль уже слишком для себя запоздалою, так как он был
вдов и ему было уже около пятидесяти лет.
— Нет, вы не замужняя женщина, вы — разводка, даже больше того: вы —
вдова, потому что муж ваш для вас невозвратим; и что бы вы теперь ни делали, вас извинят не только что
люди, но и бог!
Беркутов. Нет, для винокуренного завода. Признаюсь тебе — грешный
человек, я уж давно подумывал: Купавин — старик старый, не нынче, завтра умрет, останется отличное имение, хорошенькая
вдова… Я уж поработал-таки на своем веку, думаю об отдыхе; а чего ж лучше для отдыха, как такая усадьба, красивая жена, какая-нибудь почетная должность…
— А что ты думаешь, сестра? Конечно! ты молодая
вдова, русская барыня, он француз, любезен,
человек не старый; в самом деле, это очень будет прилично. Ступай, матушка, ступай!..
Длинный нос с горбиной, большие неподвижные глаза навыкате, крупные красные губы, покатый лоб, черные как смоль волосы — все в нем изобличало восточное происхождение; но молодой
человек именовался по фамилии Пандалевским и называл своею родиной Одессу, хотя и воспитывался где-то в Белоруссии, на счет благодетельной и богатой
вдовы.
Лишь только вдовьины дела пошли в гору,
вдову обложили таким налогом, что куроводство чуть-чуть не прекратилось, кабы не добрые
люди.
Дельно и кратко рассказал, что он
человек князей Ратских из курской их вотчины на реке Рати; был у князя Георгия приказчиком, а, по воле, отошёл от него, награждён хорошо и решил своё дело ставить: фабрику полотна.
Вдов, детей зовут: старшего — Пётр, горбатого — Никита, а третий — Олёшка, племянник, но — усыновлён им, Ильёй.
А суконщик Помялов, по прозвищу
Вдовый Таракан, суетливый сластолюбец, любитель злых слов,
человек рябой, и безобразный, недоброжелательно выговорил...