Неточные совпадения
Он, как Алексей говорит, один из тех людей, которые очень приятны, если их принимать за то, чем они
хотят казаться, et puis, il est comme il faut, [и затем — он порядочен,] как говорит княжна
Варвара.
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна
Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама
хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
Когда Вронский опять навел в ту сторону бинокль, он заметил, что княжна
Варвара особенно красна, неестественно смеется и беспрестанно оглядывается на соседнюю ложу; Анна же, сложив веер и постукивая им по красному бархату, приглядывается куда-то, но не видит и, очевидно, не
хочет видеть того, что происходит в соседней ложе. На лице Яшвина было то выражение, которое бывало на нем, когда он проигрывал. Он насупившись засовывал всё глубже и глубже в рот свой левый ус и косился на ту же соседнюю ложу.
— Если вы приехали к нам, вы, единственная женщина из прежних друзей Анны — я не считаю княжну
Варвару, — то я понимаю, что вы сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и
хотите помочь ей. Так ли я вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
Но дело в том, ― она, ожидая этого развода здесь, в Москве, где все его и ее знают, живет три месяца; никуда не выезжает, никого не видает из женщин, кроме Долли, потому что, понимаешь ли, она не
хочет, чтобы к ней ездили из милости; эта дура княжна
Варвара ― и та уехала, считая это неприличным.
— Ну вот вам и Долли, княжна, вы так
хотели ее видеть, — сказала Анна, вместе с Дарьей Александровной выходя на большую каменную террасу, на которой в тени, за пяльцами, вышивая кресло для графа Алексея Кирилловича, сидела княжна
Варвара. — Она говорит, что ничего не
хочет до обеда, но вы велите подать завтракать, а я пойду сыщу Алексея и приведу их всех.
Варвара. Сейчас с мужем на бульвар пошли, и маменька с ними. Пройди и ты, коли
хочешь. Да нет, лучше не ходи, а то она, пожалуй, и вовсе растеряется.
Варвара. Ты какая-то мудреная, Бог с тобой! А по-моему: делай, что
хочешь, только бы шито да крыто было.
— Господин Долганов — есть такой! — доказывал мне, что Христа не было, выдумка — Христос. А —
хотя бы? Мне-то что? И выдумка, а — все-таки есть, живет! Живет,
Варвара Кирилловна, в каждом из нас кусочек есть, вот в чем суть! Мы, голубушка, плохи, да не так уж страшно…
Затем он очень обрадовался, когда
Варвара сказала, что она не
хочет ребенка и вообще ничем не
хочет стеснять его; она сказала это очень просто и решительно.
— Сколько раз я говорила тебе это, — отозвалась
Варвара; вышло так, как будто она окончила его фразу. Самгин посмотрел на нее,
хотел что-то сказать, но не сказал ничего, отметил только, что жена пополнела и, должно быть, от этого шея стала короче у нее.
Самгин завидовал уменью Маракуева говорить с жаром,
хотя ему казалось, что этот человек рассказывает прозой всегда одни и те же плохие стихи.
Варвара слушает его молча, крепко сжав губы, зеленоватые глаза ее смотрят в медь самовара так, как будто в самоваре сидит некто и любуется ею.
— А я приехала третьего дня и все еще не чувствую себя дома, все боюсь, что надобно бежать на репетицию, — говорила она, набросив на плечи себе очень пеструю шерстяную шаль,
хотя в комнате было тепло и кофточка
Варвары глухо, до подбородка, застегнута.
Сказал он это лишь потому, что
хотел охладить неиссякаемые восторги
Варвары, они раздражали его, он даже спросил иронически...
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног
Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и
хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
Держа в руках чашку чая,
Варвара слушала ее почтительно и с тем напряжением, которое является на лице человека, когда он и
хочет, но не может попасть в тон собеседника.
Она плакала и все более задыхалась, а Самгин чувствовал — ему тоже тесно и трудно дышать, как будто стены комнаты сдвигаются, выжимая воздух, оставляя только душные запахи. И время тянулось так медленно, как будто
хотело остановиться. В духоте, в полутьме полубредовая речь
Варвары становилась все тяжелее, прерывистей...
—
Варвара? — спросила она. — Представь, поехала играть; «
Хочу, говорит, проверить себя…»
Самгин был настроен благодушно и думал, что, пожалуй, ему следует переехать жить к
Варваре, она очень
хотела этого, и это было бы удобно, — и она и Анфимьевна так заботливо ухаживали за ним.
— Милый мой, — говорила
Варвара, играя пальцами его руки, — я
хочу побеседовать с тобою очень… от души! Мне кажется, что роль, которую ты играешь, тяготит тебя…
— Ну, — живо! — вполголоса сказала Сомова, толкая его в столовую; там сидела
Варвара, непричесанная, в широком пестром балахоне. Вскричав «Ай!» — она
хотела убежать, но Сомова строго прикрикнула...
Толкнув
Варвару и не извинясь пред нею, Лютов подскочил к нему, открыл рот, но тотчас судорожно чмокнул губами и выговорил явно не те слова, какие
хотел сказать.
— Конечно, если это войдет в привычку — стрелять, ну, это — плохо, — говорил он, выкатив глаза. — Тут, я думаю, все-таки сокрыта опасность,
хотя вся жизнь основана на опасностях. Однако ежели молодые люди пылкого характера выламывают зубья из гребня — чем же мы причешемся? А нам,
Варвара Кирилловна, причесаться надо, мы — народ растрепанный, лохматый. Ах, господи! Уж я-то знаю, до чего растрепан человек…
Жизнь очень похожа на
Варвару, некрасивую, пестро одетую и — неумную. Наряжаясь в яркие слова, в стихи, она, в сущности,
хочет только сильного человека, который приласкал бы и оплодотворил ее. Он вспомнил, с какой смешной гордостью рассказывала
Варвара про обыск у нее Лидии и Алине, вспомнил припев дяди Миши...
Варвара сидела у борта, держась руками за перила, упираясь на руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи о море, говорить громко было неловко,
хотя все пассажиры давно уже пошли спать. Стихов он знал не много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
В искренность ее комплиментов Самгин остерегался верить, подозревая, что
хотя Варвара и не умна, но играет роль, забавляющую ее так же, как забавляется он, издеваясь над нею.
Вообще с нею не плохо жить, но, например, с Никоновой было бы, вероятно, мягче, приятней,
хотя Никонова и старше
Варвары.
— Любовь тоже требует героизма. А я — не могу быть героиней.
Варвара — может. Для нее любовь — тоже театр. Кто-то, какой-то невидимый зритель спокойно любуется тем, как мучительно любят люди, как они
хотят любить. Маракуев говорит, что зритель — это природа. Я — не понимаю… Маракуев тоже, кажется, ничего не понимает, кроме того, что любить — надо.
Через месяц Клим Самгин мог думать, что театральные слова эти были заключительными словами роли, которая надоела
Варваре и от которой она отказалась, чтоб играть новую роль — чуткой подруги, образцовой жены. Не впервые наблюдал он, как неузнаваемо меняются люди, эту ловкую их игру он считал нечестной, и
Варвара, утверждая его недоверие к людям, усиливала презрение к ним. Себя он видел не способным притворяться и фальшивить, но не мог не испытывать зависти к уменью людей казаться такими, как они
хотят.
Самгин
хотел сказать «это — жестоко» и еще много
хотел бы сказать, но
Варвара допрашивала все жаднее и уже волнуясь почему-то. Кутузов, с наслаждением прихлебывая чай, говорил как-то излишне ласково...
Самгин слушал философические изъявления Митрофанова и хмурился, опасаясь, что
Варвара догадается о профессии постояльца. «Так вот чем занят твой человек здравого смысла», — скажет она. Самгин искал взгляда Ивана Петровича,
хотел предостерегающе подмигнуть ему, а тот, вдохновляясь все более, уже вспотел, как всегда при сильном волнении.
«Эти люди чувствуют меня своим, — явный признак их тупости… Если б я
хотел, — я, пожалуй, мог бы играть в их среде значительную роль. Донесет ли на них Диомидов? Он должен бы сделать это. Мне, конечно, не следует ходить к
Варваре».
Любашу все-таки выслали из Москвы. Уезжая, она возложила часть своей работы по «Красному Кресту» на
Варвару. Самгину это не очень понравилось, но он не возразил, он
хотел знать все, что делается в Москве. Затем Любаша нашла нужным познакомить
Варвару с Марьей Ивановной Никоновой, предупредив Клима...
— Я — не
хочу, — откликнулась
Варвара.
Варвара присматривалась к неожиданной нахлебнице своей сквозь ресницы и
хотя молчала, но Клим видел, что она нервничает. Маракуев сосредоточенно пил чай, возражал нехотя; его, видимо, смущал непривычный костюм, и вообще он был настроен необычно для него угрюмо. Никто не мешал Сомовой рассказывать задорным и упрямым голоском.
Самгин видел, что Маракуеву тоже скучно слушать семинарскую мудрость Дьякона, студент нетерпеливо барабанил пальцами по столу, сложив губы так, как будто
хотел свистнуть.
Варвара слушала очень внимательно, глаза ее были сдвинуты в сторону философа недоверчиво и неприязненно. Она шепнула Климу...
— Все мужчины и женщины, идеалисты и материалисты,
хотят любить, — закончила
Варвара нетерпеливо и уже своими словами, поднялась и села, швырнув недокуренную папиросу на пол. — Это, друг мой, главное содержание всех эпох, как ты знаешь. И — не сердись! — для этого я пожертвовала ребенком…
Варвара смотрела на него изумленно, даже как бы очарованно, она откинулась на спинку стула, заложив руки за шею, грудь ее неприлично напряглась. Самгин уже не
хотел остановить излияния агента полиции, находя в них некий иносказательный смысл.
Варвара возвратилась около полуночи. Услышав ее звонок, Самгин поспешно зажег лампу, сел к столу и разбросал бумаги так, чтоб видно было: он давно работает. Он сделал это потому, что не
хотел говорить с женою о пустяках. Но через десяток минут она пришла в ночных туфлях, в рубашке до пят, погладила влажной и холодной ладонью его щеку, шею.
Дома на него набросилась
Варвара, ее любопытство было разогрето до кипения, до ярости, она перелистывала Самгина, как новую книгу, стремясь отыскать в ней самую интересную, поражающую страницу, и легко уговорила его рассказать в этот же вечер ее знакомым все, что он видел. Он и сам
хотел этого, находя, что ему необходимо разгрузить себя и что полезно будет устроить нечто вроде репетиции серьезного доклада.
Клим видел, что в ней кипит детская радость жить, и
хотя эта радость казалась ему наивной, но все-таки завидно было уменье Сомовой любоваться людями, домами, картинами Третьяковской галереи, Кремлем, театрами и вообще всем этим миром, о котором
Варвара тоже с наивностью, но лукавой, рассказывала иное.
— Я зашел предупредить вас, — вам бы следовало уехать из Москвы. Это — между нами, я не
хочу тревожить
Варвару Кирилловну, но — в некоторых кругах вы пользуетесь репутацией…
«Да, она умнеет», — еще раз подумал Самгин и приласкал ее. Сознание своего превосходства над людями иногда возвышалось у Клима до желания быть великодушным с ними. В такие минуты он стал говорить с Никоновой ласково, даже пытался вызвать ее на откровенность;
хотя это желание разбудила в нем
Варвара, она стала относиться к новой знакомой очень приветливо, но как бы испытующе. На вопрос Клима «почему?» — она ответила...
Варвара молча кивала головой, попросив чаю, ушла к себе, а через несколько минут явилась в черном платье, причесанная, с лицом
хотя и печальным, но успокоенным.
Варвара прежде всего удивила его тем, что она оказалась девушкой, чего он не ожидал да и не
хотел.
По вечерам, не часто, Самгин шел к
Варваре, чтоб отдохнуть часок в привычной игре с нею, поболтать с Любашей, которая,
хотя несколько мешала игре, но становилась все более интересной своей осведомленностью о жизни различных кружков, о росте «освободительного», — говорила она, — движения.
Предполагая на другой же день отправиться домой, с вокзала он проехал к
Варваре, не потому, что
хотел видеть ее, а для того, чтоб строго внушить Сомовой: она не имеет права сажать ему на шею таких субъектов, как Долганов, человек, несомненно, из того угла, набитого невероятным и уродливым, откуда вылезают Лютовы, Дьякона, Диомидовы и вообще люди с вывихнутыми мозгами.
Освобождать лицо из крепких ее ладоней не хотелось,
хотя было неудобно сидеть, выгнув шею, и необыкновенно смущал блеск ее глаз. Ни одна из женщин не обращалась с ним так, и он не помнил, смотрела ли на него когда-либо
Варвара таким волнующим взглядом. Она отняла руки от лица его, села рядом и, поправив прическу свою, повторила...
— Повремените немного,
Варвара Николавна, позвольте выдержать направление, — крикнул ей отец,
хотя и повелительным тоном, но, однако, весьма одобрительно смотря на нее. — Это уж у нас такой характер-с, — повернулся он опять к Алеше.
Я заметил очень хорошо, что в нем боролись два чувства, он понял всю несправедливость дела, но считал обязанностью директора оправдать действие правительства; при этом он не
хотел передо мной показать себя
варваром, да и не забывал вражду, которая постоянно царствовала между министерством и тайной полицией.