Неточные совпадения
Было то время
года, перевал
лета, когда урожай нынешнего
года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего
года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые
в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до
половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
Об издательской-то деятельности и мечтал Разумихин, уже два
года работавший на других и недурно знавший три европейские языка, несмотря на то, что дней шесть назад сказал было Раскольникову, что
в немецком «швах», с целью уговорить его взять на себя
половину переводной работы и три рубля задатку: и он тогда соврал, и Раскольников знал, что он врет.
В тот
год зима запоздала, лишь во второй
половине ноября сухой, свирепый ветер сковал реку сизым льдом и расцарапал не одетую снегом землю глубокими трещинами.
В побледневшем, вымороженном небе белое солнце торопливо описывало короткую кривую, и казалось, что именно от этого обесцвеченного солнца на землю льется безжалостный холод.
— Вы этим — не беспокойтесь, я с юных
лет пьян и
в другом виде не помню, когда жил. А
в этом —
половине лучших московских кухонь известен.
— Да, вот и вас окрестили, — сказал редактор, крепко пожимая руку Самгина, и распустил обиженную губу свою широкой улыбкой. Робинзон радостно сообщил, что его обыскивали трижды, пять с
половиной месяцев держали
в тюрьме, полтора
года в ссылке,
в Уржуме.
— Да, — начал он говорить медленно, почти заикаясь, — видеться изредка; вчера опять заговорили у нас даже на хозяйской
половине… а я не хочу этого… Как только все дела устроятся, поверенный распорядится стройкой и привезет деньги… все это кончится
в какой-нибудь
год… тогда нет более разлуки, мы скажем все тетке, и… и…
Начал гаснуть я над писаньем бумаг
в канцелярии; гаснул потом, вычитывая
в книгах истины, с которыми не знал, что делать
в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше
половины своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул
в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах,
в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города на дачу, с дачи
в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными днями,
лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
Она прежде встречалась мне раза три-четыре
в моей московской жизни и являлась Бог знает откуда, по чьему-то поручению, всякий раз когда надо было меня где-нибудь устроивать, — при поступлении ли
в пансионишко Тушара или потом, через два с
половиной года, при переводе меня
в гимназию и помещении
в квартире незабвенного Николая Семеновича.
Раз заведя, я был уверен, что проношу долго; я два с
половиной года нарочно учился носить платье и открыл даже секрет: чтобы платье было всегда ново и не изнашивалось, надо чистить его щеткой сколь возможно чаще, раз по пяти и шести
в день.
С детьми тоже скоро меня посадили вместе и пускали играть, но ни разу,
в целые два с
половиной года, Тушар не забыл различия
в социальном положении нашем, и хоть не очень, а все же употреблял меня для услуг постоянно, я именно думаю, чтоб мне напомнить.
Что за плавание
в этих печальных местах! что за климат!
Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть не собственный нос. Вчера палили из пушек, били
в барабан, чтоб навести наши шлюпки с офицерами на место, где стоит фрегат. Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти не бывает, а
половина июля!
Но глаз — несмотря на все разнообразие лиц и пестроту костюмов, на наготу и разноцветность тел, на стройность и грацию индийцев, на суетливых желтоватых китайцев, на коричневых малайцев, у которых рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож на трубку, из которой
лет десять курили жуковский табак, на груды товаров, фруктов, на богатую и яркую зелень, несмотря на все это, или, пожалуй, смотря на все, глаз скоро утомляется, ищет чего-то и не находит:
в этой толпе нет самой живой ее
половины, ее цвета, роскоши — женщин.
Не стану исчислять всего, да и не сумею, отчасти потому, что забыл, отчасти не разобрал
половину английских названий хорошенько, хотя Вампоа, живущий
лет двадцать
в Сингапуре, говорит по-английски, как англичанин.
Но как весь привоз товаров
в колонию простирался на сумму около 1 1/2 миллиона фунт. ст., и именно:
в 1851
году через Капштат, Саймонстоун, порты Елизабет и Восточный Лондон привезено товаров на 1 277 045 фунт. ст.,
в 1852 г. на 1 675 686 фунт. ст., а вывезено через те же места
в 1851 г. на 637 282,
в 1852 г. на 651 483 фунт. ст., и таможенный годовой доход составлял
в 1849 г. 84 256,
в 1850 г. 102 173 и 1851 г. 111 260 фунт. ст., то нельзя и из этого заключить, чтобы англичане чересчур эгоистически заботились о своих выгодах, особенно если принять
в соображение, что большая
половина товаров привозится не на английских, а на иностранных судах.
Не успели мы расположиться
в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с
половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра,
лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на лице.
Обязанность его состояла
в том, чтобы содержать
в казематах,
в одиночных заключениях политических преступников и преступниц и содержать этих людей так, что
половина их
в продолжение 10
лет гибла, частью сойдя с ума, частью умирая от чахотки и частью убивая себя: кто голодом, кто стеклом разрезая жилы, кто вешая себя, кто сжигаясь.
Собственно говоря, такое разделение существовало только для одной Марьи Степановны, которая уже
в течение десяти
лет не переступала порога
половины мужа.
Публика начала съезжаться на воды только к концу мая. Конечно, только
половину этой публики составляли настоящие больные, а другая
половина ехала просто весело провести время, тем более что
летом жизнь
в пыльных и душных городах не представляет ничего привлекательного.
В результате оказалось, конечно, то, что заводское хозяйство начало хромать на обе ноги, и заводы, по всей вероятности, пошли бы с молотка Но счастливый случай спас их:
в половине сороковых
годов владельцу Шатровских заводов, Александру Привалову, удалось жениться на дочери знаменитого богача-золотопромышленника Павла Михайлыча Гуляева.
В их большом каменном доме было просторно и
летом прохладно,
половина окон выходила
в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда
в доме сидели гости, то
в кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
Во вторую
половину ночи все небо покрылось тучами. От Дерсу я научился распознавать погоду и приблизительно мог сказать, что предвещают тучи
в это время
года: тонкие слоистые облака во время штиля, если они лежат полосами на небе, указывают на ветер, и чем дольше стоит такая тишь, тем сильнее будет ветер.
Вследствие того что весна здесь наступает поздно, староверы пашут только
в мае, а косят
в августе. Та к как
лето туманное и холодное, то хлеба созревают тоже поздно. Уборка их производится
в конце сентября, а иногда затягивается и до
половины октября. Все овощи,
в особенности картофель, растут хорошо; не созревают только дыни и арбузы. Период цветения растений и созревания плодов по сравнению с бассейном Уссури, на одной и той же широте, отстает почти на целый месяц.
С января до апреля 1907
года я был занят составлением отчетов за прошлую экспедицию и только
в половине мая мог начать сборы
в новое путешествие.
В этих сборах есть всегда много прелести. Общий план экспедиции был давно уже предрешен, оставалось только разработать детали.
После нескольких колебаний определили считать за брата или сестру до 8
лет четвертую часть расходов взрослой девицы, потом содержание девочки до 12
лет считалось за третью долю, с 12 — за
половину содержания сестры ее, с 13
лет девочки поступали
в ученицы
в мастерскую, если не пристраивались иначе, и положено было, что с 16
лет они становятся полными участницами компании, если будут признаны выучившимися хорошо шить.
«Как отлично устроится, если это будет так, — думал Лопухов по дороге к ней: — через два, много через два с
половиною года, я буду иметь кафедру. Тогда можно будет жить. А пока она проживет спокойно у Б., — если только Б. действительно хорошая женщина, — да
в этом нельзя и сомневаться».
Это ему засело
в голову с
половины 17–го
года, потому что с этого времени и вообще начала развиваться его особенность.
65
лет надобно делить на 20
лет, сколько это будет? — да,
в частном немного больше 2 с
половиною — так, 2 целых и шесть десятых.
Это и была последняя перемена
в распределении прибыли, сделанная уже
в половине третьего
года, когда мастерская поняла, что получение прибыли — не вознаграждение за искусство той или другой личности, а результат общего характера мастерской, — результат ее устройства, ее цели, а цель эта — всевозможная одинаковость пользы от работы для всех, участвующих
в работе, каковы бы ни были личные особенности; что от этого характера мастерской зависит все участие работающих
в прибыли; а характер мастерской, ее дух, порядок составляется единодушием всех, а для единодушия одинаково важна всякая участница: молчаливое согласие самой застенчивой или наименее даровитой не менее полезно для сохранения развития порядка, полезного для всех, для успеха всего дела, чем деятельная хлопотливость самой бойкой или даровитой.
До этого дошли только
в половине третьего
года, а прежде того перешли через несколько разных ступеней, начиная с раздела прибыли пропорционально заработной плате.
— Что же делать, господин офицер. Он предлагает мне хорошее жалование, три тысячи рублей
в год и все готовое. Быть может, я буду счастливее других. У меня старушка мать,
половину жалования буду отсылать ей на пропитание, из остальных денег
в пять
лет могу скопить маленький капитал, достаточный для будущей моей независимости, и тогда bonsoir, [прощайте (фр.).] еду
в Париж и пускаюсь
в коммерческие обороты.
«Куда могла она пойти, что она с собою сделала?» — восклицал я
в тоске бессильного отчаяния… Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего
лет семьдесят тому назад, стоял до
половины вросший
в землю каменный крест с старинной надписью. Сердце во мне замерло… Я подбежал к кресту: белая фигура исчезла. Я крикнул: «Ася!» Дикий голос мой испугал меня самого — но никто не отозвался…
До
половины летаСнега лежат
в оврагах и лядинах,
Из них ползут туманы по утрам,
А к вечеру выходят злые сестры —
Трясучие и бледные кумохи.
В половине 1825
года Химик, принявший дела отца
в большом беспорядке, отправил из Петербурга
в шацкое именье своих братьев и сестер; он давал им господский дом и содержание, предоставляя впоследствии заняться их воспитанием и устроить их судьбу. Княгиня поехала на них взглянуть. Ребенок восьми
лет поразил ее своим грустно-задумчивым видом; княгиня посадила его
в карету, привезла домой и оставила у себя.
Наибольшее жалованье состояло из ста рублей ассигнациями
в год, другие получали
половину, некоторые тридцать рублей
в год.
— Что с вами сделалось? — спросил я ее с участием. Яркий пурпур покрывал ее исхудалые щеки, стыд ли это был или чахотка, не знаю, только, казалось, не румяны; она
в два
года с
половиной состарелась на десять.
Я забыл сказать, что «Вертер» меня занимал почти столько же, как «Свадьба Фигаро»;
половины романа я не понимал и пропускал, торопясь скорее до страшной развязки, тут я плакал как сумасшедший.
В 1839
году «Вертер» попался мне случайно под руки, это было во Владимире; я рассказал моей жене, как я мальчиком плакал, и стал ей читать последние письма… и когда дошел до того же места, слезы полились из глаз, и я должен был остановиться.
До семи
лет было приказано водить меня за руку по внутренней лестнице, которая была несколько крута; до одиннадцати меня мыла
в корыте Вера Артамоновна; стало, очень последовательно — за мной, студентом, посылали слугу и до двадцати одного
года мне не позволялось возвращаться домой после
половины одиннадцатого.
…Восемь
лет спустя,
в другой
половине дома, где была следственная комиссия, жила женщина, некогда прекрасная собой, с дочерью-красавицей, сестра нового обер-полицмейстера.
Лет до десяти я не замечал ничего странного, особенного
в моем положении; мне казалось естественно и просто, что я живу
в доме моего отца, что у него на
половине я держу себя чинно, что у моей матери другая
половина, где я кричу и шалю сколько душе угодно. Сенатор баловал меня и дарил игрушки, Кало носил на руках, Вера Артамоновна одевала меня, клала спать и мыла
в корыте, m-me Прово водила гулять и говорила со мной по-немецки; все шло своим порядком, а между тем я начал призадумываться.
В половине семидесятых
годов мне привелось провести зиму
в одной из так называемых stations d’hiver <зимних станций> на берегу Средиземного моря.
Я начал формироваться во вторую
половину 80
годов, когда
в России происходила подземная духовная работа.
И вместе с башней Троекуров начал строить свой дом, рядом с домом Голицына, чтобы «утереть ему нос», а материал, кстати, был под рукой — от Сухаревой башни. Проведал об этом Петр, назвал Троекурова казнокрадом, а все-таки
в 1691
году рядом с домом Голицына появились палаты, тоже
в два этажа. Потом Троекуров прибавил еще третий этаж со сводами
в две с
половиной сажени, чего не было ни до него, ни после.
Первая
половина шестидесятых
годов была началом буйного расцвета Москвы,
в которую устремились из глухих углов помещики проживать выкупные платежи после «освободительной» реформы.
— Эту лошадь — завтра
в деревню. Вчера на Конной у Илюшина взял за сорок рублей киргизку… Добрая. Четыре
года. Износу ей не будет… На той неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато
в долг. Каждый понедельник трешку плати. Легко разве? Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар
в Москву и
половину лошадей распродадут…
В этом дневнике, кстати сказать, попавшем
в редакционную корзину, был описан первый «электрический» бал
в Москве. Это было
в половине восьмидесятых
годов. Первое электрическое освещение провели
в купеческий дом к молодой вдове-миллионерше, и первый бал с электрическим освещением был назначен у нее.
Я помню одно необычайно сухое
лето в половине восьмидесятых
годов, когда
в один день было четырнадцать пожаров, из которых два — сбор всех частей. Горели Зарядье и Рогожская почти
в одно и то же время… А кругом мелкие пожары…
Они ютились больше
в «вагончике». Это был крошечный одноэтажный флигелек
в глубине владения Румянцева.
В первой
половине восьмидесятых
годов там появилась и жила подолгу красавица, которую звали «княжна». Она исчезала на некоторое время из Хитровки, попадая за свою красоту то на содержание, то
в «шикарный» публичный дом, но всякий раз возвращалась
в «вагончик» и пропивала все свои сбережения.
В «Каторге» она распевала французские шансонетки, танцевала модный тогда танец качучу.
Нарышкинский сквер, этот лучший из бульваров Москвы, образовался
в половине прошлого столетия. Теперь он заключен между двумя проездами Страстного бульвара, внутренним и внешним. Раньше проезд был только один, внутренний, а там, где сквер, был большой сад во владении князя Гагарина, и внутри этого сада был тот дворец, где с 1838
года помещается бывшая Екатерининская больница.
Такова была Садовая
в первой
половине прошлого века. Я помню ее
в восьмидесятых
годах, когда на ней поползла конка после трясучих линеек с крышей от дождя, запряженных парой «одров».
В линейке сидело десятка полтора пассажиров, спиной друг к другу. При подъеме на гору кучер останавливал лошадей и кричал...
После спектакля стояла очередью театральная публика. Слава Тестова забила Турина и «Саратов».
В 1876
году купец Карзинкин купил трактир Турина, сломал его, выстроил огромнейший дом и составил «Товарищество Большой Московской гостиницы», отделал
в нем роскошные залы и гостиницу с сотней великолепных номеров.
В 1878
году открылась первая
половина гостиницы. Но она не помешала Тестову, прибавившему к своей вывеске герб и надпись: «Поставщик высочайшего двора».