Неточные совпадения
И тут настала каторга
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот
был прост; накинется
Со всей воинской
силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
Ни дать ни взять раздувшийся
В собачьем ухе клещ.
У немца — хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
Между тем дела в Глупове запутывались все больше и больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца жила
у какого-то градоначальника в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как
были остановлены именитым гражданином
Силой Терентьевым Пузановым.
Она благодарна
была отцу за то, что он ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела по особенной нежности его после визита, во время обычной прогулки, что он
был доволен ею. Она сама
была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб
у нее нашлась эта
сила задержать где-то в глубине души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и
быть к нему вполне равнодушною и спокойною.
У всех
было то же отношение к его предположениям, и потому он теперь уже не сердился, но огорчался и чувствовал себя еще более возбужденным для борьбы с этою какою-то стихийною
силой, которую он иначе не умел назвать, как «что Бог даст», и которая постоянно противопоставлялась ему.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он
был мрачен и молчалив. Ему нужно
было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни формы, ни времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил
у него в комнате, говоря о разных пустяках и не
будучи в
силах спросить, что хотел.
— Он? — нет. Но надо иметь ту простоту, ясность, доброту, как твой отец, а
у меня
есть ли это? Я не делаю и мучаюсь. Всё это ты наделала. Когда тебя не
было и не
было еще этого, — сказал он со взглядом на ее живот, который она поняла, — я все свои
силы клал на дело; а теперь не могу, и мне совестно; я делаю именно как заданный урок, я притворяюсь…
— Да это совершенно напрасно. Эта
сила сама находит, по степени своего развития, известный образ деятельности. Везде
были рабы, потом metayers; [арендаторы;] и
у нас
есть испольная работа,
есть аренда,
есть батрацкая работа, — чего ты ищешь?
— Я только хочу сказать, что те права, которые меня… мой интерес затрагивают, я
буду всегда защищать всеми
силами; что когда
у нас,
у студентов, делали обыск и читали наши письма жандармы, я готов всеми
силами защищать эти права, защищать мои права образования, свободы. Я понимаю военную повинность, которая затрагивает судьбу моих детей, братьев и меня самого; я готов обсуждать то, что меня касается; но судить, куда распределить сорок тысяч земских денег, или Алешу-дурачка судить, — я не понимаю и не могу.
Надо
было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это
у нее не
было силы.
На втором приеме
было то же. Тит шел мах за махом, не останавливаясь и не уставая. Левин шел за ним, стараясь не отставать, и ему становилось всё труднее и труднее: наступала минута, когда, он чувствовал,
у него не остается более
сил, но в это самое время Тит останавливался и точил.
Все
было бы спасено, если б
у моего коня достало
сил еще на десять минут!
— Попробую, приложу старанья, сколько хватит
сил, — сказал Хлобуев. И в голосе его
было заметно ободренье, спина распрямилась, и голова приподнялась, как
у человека, которому светит надежда. — Вижу, что вас Бог наградил разуменьем, и вы знаете иное лучше нас, близоруких людей.
Известно, что
есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ
был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в
силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол печки, или на дверь.
— Теперь тот самый,
у которого в руках участь многих и которого никакие просьбы не в
силах были умолить, тот самый бросается теперь к ногам вашим, вас всех просит.
— Стало
быть, вы молитесь затем, чтобы угодить тому, которому молитесь, чтобы спасти свою душу, и это дает вам
силы и заставляет вас подыматься рано с постели. Поверьте, что если <бы> вы взялись за должность свою таким образом, как бы в уверенности, что служите тому, кому вы молитесь,
у вас бы появилась деятельность, и вас никто из людей не в
силах <
был бы> охладить.
На это Плюшкин что-то пробормотал сквозь губы, ибо зубов не
было, что именно, неизвестно, но, вероятно, смысл
был таков: «А побрал бы тебя черт с твоим почтением!» Но так как гостеприимство
у нас в таком ходу, что и скряга не в
силах преступить его законов, то он прибавил тут же несколько внятнее: «Прошу покорнейше садиться!»
— Ну нет, в
силах!
У тетушки натура крепковата. Это старушка — кремень, Платон Михайлыч! Да к тому ж
есть и без меня угодники, которые около нее увиваются. Там
есть один, который метит в губернаторы, приплелся ей в родню… бог с ним! может
быть, и успеет! Бог с ними со всеми! Я подъезжать и прежде не умел, а теперь и подавно: спина уж не гнется.
Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором
были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне.
У меня недоставало
сил взглянуть в лицо доброй старушке; я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже не от злости, а от любви и стыда.
Володя заметно важничал: должно
быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей лошади, и притворялся, что очень устал. Может
быть, и то, что
у него уже
было слишком много здравого смысла и слишком мало
силы воображения, чтобы вполне наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен из «Robinson Suisse», [«Швейцарского Робинзона» (фр.).] которого мы читали незадолго пред этим.
Они поворотили в улицы и
были остановлены вдруг каким-то беснующимся, который, увидев
у Андрия драгоценную ношу, кинулся на него, как тигр, вцепился в него, крича: «Хлеба!» Но
сил не
было у него, равных бешенству; Андрий оттолкул его: он полетел на землю.
Если же выйдет уже так и ничем — ни
силой, ни молитвой, ни мужеством — нельзя
будет отклонить горькой судьбы, то мы умрем вместе; и прежде я умру, умру перед тобой,
у твоих прекрасных коленей, и разве уже мертвого меня разлучат с тобою.
— Стой, стой! — прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в тишине совокупляли грозную
силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве
у вас сабель не
было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
А мы тем временем
были бы наготове, и
силы у нас
были бы свежие, и никого б не побоялись.
— Если бы только толчок ему какой-нибудь благоприятный, вот бы чего! Давеча он
был в
силах… Знаешь,
у него что-то
есть на уме! Что-то неподвижное, тяготящее… Этого я очень боюсь; непременно!
А сама-то весь-то день сегодня моет, чистит, чинит, корыто сама, с своею слабенькою-то
силой, в комнату втащила, запыхалась, так и упала на постель; а то мы в ряды еще с ней утром ходили, башмачки Полечке и Лене купить, потому
у них все развалились, только
у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие миленькие ботиночки выбрала, потому
у ней вкус
есть, вы не знаете…
— Но напротив же, напротив! Если б
у них
была эта безмозглая мысль, так они бы всеми
силами постарались ее припрятать и скрыть свои карты, чтобы потом поймать… А теперь — это нагло и неосторожно!
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не
было, и
было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по
силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме.
— Бросила! — с удивлением проговорил Свидригайлов и глубоко перевел дух. Что-то как бы разом отошло
у него от сердца, и, может
быть, не одна тягость смертного страха; да вряд ли он и ощущал его в эту минуту. Это
было избавление от другого, более скорбного и мрачного чувства, которого бы он и сам не мог во всей
силе определить.
Я льстил безбожно, и только что, бывало, добьюсь пожатия руки, даже взгляда, то укоряю себя, что это я вырвал его
у нее
силой, что она сопротивлялась, что она так сопротивлялась, что я наверное бы никогда ничего не получил, если б я сам не
был так порочен; что она, в невинности своей, не предусмотрела коварства и поддалась неумышленно, сама того не зная, не ведая, и прочее и прочее.
У него
был еще складной садовый ножик; но на нож, и особенно на свои
силы, он не надеялся, а потому и остановился на топоре окончательно.
Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь, не делаю, а говорю вам потому, что, может
быть, вы и вздумаете когда что-нибудь для города сделать.
Силы у вас, ваше степенство, много;
была б только воля на доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем:
у нас грозы частые, а не заведем мы громовых отводов.
Вот Мишенька, не говоря ни слова,
Увесистый булыжник в лапы сгрёб,
Присел на корточки, не переводит духу,
Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!»
И,
у друга на лбу подкарауля муху,
Что
силы есть — хвать друга камнем в лоб!
Я вышел из кибитки. Буран еще продолжался, хотя с меньшею
силою.
Было так темно, что хоть глаз выколи. Хозяин встретил нас
у ворот, держа фонарь под полою, и ввел меня в горницу, тесную, но довольно чистую; лучина освещала ее. На стене висела винтовка и высокая казацкая шапка.
— Нет, я ведь сказал: под кожею. Можете себе представить радость сына моего? Он же весьма нуждается в духовных радостях, ибо
силы для наслаждения телесными — лишен. Чахоткой страдает, и ноги
у него не действуют. Арестован
был по Астыревскому делу и в тюрьме растратил здоровье. Совершенно растратил. Насмерть.
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но — все это
было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей
силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею, целовал ее ноги. Какое строгое лицо
было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет
быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
— «То, что прежде, в древности,
было во всеобщем употреблении всех людей, стало,
силою и хитростию некоторых, скопляться в домах
у них.
Думая об этом подвиге, совершить который
у него не
было ни дерзости, ни
силы, Клим вспоминал, как он в детстве неожиданно открыл в доме комнату, где
были хаотически свалены вещи, отжившие свой срок.
— Разве мужик может верить им? Видел ты когда-нибудь с их стороны заботу об нас? Одна
у них забота — шкуру драть с мужика. Какую выгоду себе получил? Нам от них — нет выгоды,
есть только убыток
силы.
— Сочинил — Савва Мамонтов, миллионер, железные дороги строил, художников подкармливал, оперетки писал.
Есть такие французы? Нет таких французов. Не может
быть, — добавил он сердито. — Это только
у нас бывает.
У нас, брат Всеволод, каждый рядится… несоответственно своему званию. И —
силам. Все ходят в чужих шляпах. И не потому, что чужая — красивее, а… черт знает почему! Вдруг — революционер, а — почему? — Он подошел к столу, взял бутылку и, наливая вино, пробормотал...
Чугунные руки парня бестолково дробили ломом крепко слежавшийся кирпич старой стены;
сила у парня
была большая, он играл, хвастался ею, а старичок подзадоривал его, взвизгивая...
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в
силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся
у стола, теряя туфли с босых ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя
было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Травник оказался такой жгучей
силы, что
у Самгина перехватило дыхание и померкло в глазах. Оказалось, что травник этот необходимо закусывать маринованным стручковым перцем. Затем нужно
было выпить «для осадки» рюмку простой водки с «рижским бальзамом» и закусить ее соловецкой селедкой.
Он ударил себя кулаком в грудь и закашлялся; лицо
у него
было больное, желто-серое, глаза — безумны, и
был он как бы пьян от брожения в нем гневной
силы; она передалась Климу Самгину.
— В кусочки, да! Хлебушка
у них — ни
поесть, ни посеять. А в магазее хлеб
есть, лежит. Просили они на посев — не вышло, отказали им. Вот они и решили самосильно взять хлеб
силою бунта, значит. Они еще в среду хотели дело это сделать, да приехал земской, напугал. К тому же и день будний, не соберешь весь-то народ, а сегодня — воскресенье.
Возвратясь домой, он увидал
у ворот полицейского, на крыльце дома — другого; оказалось, что полиция желала арестовать Инокова, но доктор воспротивился этому; сейчас приедут полицейский врач и судебный следователь для проверки показаний доктора и допроса Инокова, буде он окажется в
силах дать показание по обвинению его «в нанесении тяжких увечий, последствием коих
была смерть».
— Да, — говорил он задумчиво, —
у тебя недостало бы
силы взглянуть стыду в глаза. Может
быть, ты не испугалась бы смерти: не казнь страшна, но приготовления к ней, ежечасные пытки, ты бы не выдержала и зачахла — да?
— Не брани меня, Андрей, а лучше в самом деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя,
у тебя бы упрек не сошел с языка. Все знаю, все понимаю, но
силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня куда хочешь. За тобой я, может
быть, пойду, а один не сдвинусь с места. Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно
будет!
Перед этим опасным противником
у ней уж не
было ни той
силы воли и характера, ни проницательности, ни уменья владеть собой, с какими она постоянно являлась Обломову.
Он и среди увлечения чувствовал землю под ногой и довольно
силы в себе, чтоб в случае крайности рвануться и
быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства мужчины, не
был рабом, «не лежал
у ног» красавиц, хотя не испытывал огненных радостей.
Она показалась Обломову в блеске, в сиянии, когда говорила это. Глаза
у ней сияли таким торжеством любви, сознанием своей
силы; на щеках рдели два розовые пятна. И он, он
был причиной этого! Движением своего честного сердца он бросил ей в душу этот огонь, эту игру, этот блеск.