Неточные совпадения
Сработано было чрезвычайно много на сорок два человека. Весь
большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину хотелось как можно
больше скосить в этот день, и досадно было на
солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только хотелось еще и еще поскорее и как можно
больше сработать.
Левин надел
большие сапоги и в первый paз не шубу, а суконную поддевку, и пошел по хозяйству, шагая через ручьи, режущие глаза своим блеском на
солнце, ступая то на ледок, то в липкую грязь.
Дамы раскрыли зонтики и вышли на боковую дорожку. Пройдя несколько поворотов и выйдя из калитки, Дарья Александровна увидала пред собой на высоком месте
большое, красное, затейливой формы, уже почти оконченное строение. Еще не окрашенная железная крыша ослепительно блестела на ярком
солнце. Подле оконченного строения выкладывалось другое, окруженное лесами, и рабочие в фартуках на подмостках клали кирпичи и заливали из шаек кладку и равняли правилами.
Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка;
солнце ярко, небо синё — чего бы, кажется,
больше? — зачем тут страсти, желания, сожаления?..
Она села к столу, на котором Лонгрен мастерил игрушки, и попыталась приклеить руль к корме; смотря на эти предметы, невольно увидела она их
большими, настоящими; все, что случилось утром, снова поднялось в ней дрожью волнения, и золотое кольцо, величиной с
солнце, упало через море к ее ногам.
— Я с северной стороны над балконом
большую маркизу [Маркиза — здесь: навес из какой-либо плотной ткани над балконом для защиты от
солнца и дождя.] приделал, — промолвил Николай Петрович, — теперь и обедать можно на воздухе.
Заходило
солнце, снег на памятнике царя сверкал рубинами, быстро шли гимназистки и гимназисты с коньками в руках; проехали сани, запряженные парой серых лошадей; лошади были покрыты голубой сеткой, в санях сидел
большой военный человек, два полицейских скакали за ним, черные кони блестели, точно начищенные ваксой.
Солнце зимнего полудня двумя широкими лучами освещало по одну сторону зала гладко причесанную бронзовую голову прокурора и десять разнообразных профилей присяжных, десятый обладал такой
большой головой и пышной прической, что головы двух его товарищей не были видны.
Он остановился на углу, оглядываясь: у столба для афиш лежала лошадь с оторванной ногой, стоял полицейский, стряхивая перчаткой снег с шинели, другого вели под руки, а посреди улицы — исковерканные сани, красно-серая куча тряпок, освещенная
солнцем; лучи его все
больше выжимали из нее крови, она как бы таяла...
В одно из воскресений Борис, Лидия, Клим и сестры Сомовы пошли на каток, только что расчищенный у городского берега реки.
Большой овал сизоватого льда был обставлен елками, веревка, свитая из мочала, связывала их стволы. Зимнее
солнце, краснея, опускалось за рекою в черный лес, лиловые отблески ложились на лед. Катающихся было много.
В коридоре зашумели, дверь открылась, вошла с Дуняшей
большая женщина в черном и, остановясь против
солнца, сказала Дуняше густо и сочно...
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без
солнца,
большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
— Погиб ты, Илья: нечего тебе говорить, что твоя Обломовка не в глуши
больше, что до нее дошла очередь, что на нее пали лучи
солнца!
Утреннее
солнце ярко освещало суетливую группу птиц и самую девушку. Райский успел разглядеть
большие темно-серые глаза, кругленькие здоровые щеки, белые тесные зубы, светло-русую, вдвое сложенную на голове косу и вполне развитую грудь, рельефно отливавшуюся в тонкой белой блузе.
Перед окнами маленького домика пестрел на
солнце большой цветник, из которого вела дверь во двор, а другая, стеклянная дверь, с
большим балконом, вроде веранды, в деревянный жилой дом.
— Ну, хорошо, — сказал я, сунув письмо в карман. — Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как
солнца, которое все у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь — теперь
больше, чем когда-нибудь это надо!
День был удивительно хорош: южное
солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо
большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной
большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих с этой горы на город и залив.
Дом американского консула Каннингама, который в то же время и представитель здесь знаменитого американского торгового дома Россель и Ко, один из лучших в Шанхае. Постройка такого дома обходится ‹в› 50 тысяч долларов. Кругом его парк, или, вернее, двор с деревьями. Широкая веранда опирается на красивую колоннаду. Летом, должно быть, прохладно:
солнце не ударяет в стекла, защищаемые посредством жалюзи. В подъезде, под навесом балкона, стояла
большая пушка, направленная на улицу.
«Вот вы привыкли по ночам сидеть, а там, как
солнце село, так затушат все огни, — говорили другие, — а шум, стукотня какая, запах, крик!» — «Сопьетесь вы там с кругу! — пугали некоторые, — пресная вода там в редкость, все
больше ром пьют».
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но не жгучими лучами вечернего
солнца и на закате, вдруг прямо из кустов, въехали в Веллингтон. Это местечко построено в яме, тесно, бедно и неправильно. С сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и полями с маисом и другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и выехали на
большую улицу.
Звезды искрятся сильно, дерзко и как будто спешат пользоваться промежутком от
солнца до луны; их прибывает все
больше и
больше, они проступают сквозь небо.
Все жители Аяна столпились около нас: все благословляли в путь. Ч. и Ф., без сюртуков, пошли пешком проводить нас с версту. На одном повороте за скалу Ч. сказал: «Поглядите на море: вы
больше его не увидите». Я быстро оглянулся, с благодарностью, с любовью, почти со слезами. Оно было сине, ярко сверкало на
солнце серебристой чешуей. Еще минута — и скала загородила его. «Прощай, свободная стихия! в последний раз…»
Солнце всходило высоко; утренний ветерок замолкал; становилось тихо и жарко; кузнечики трещали, стрекозы начали реять по траве и кустам; к нам врывался по временам в карт овод или шмель, кружился над лошадьми и несся дальше, а не то так затрепещет крыльями над головами нашими
большая, как птица, черная или красная бабочка и вдруг упадет в сторону, в кусты.
За городом дорога пошла берегом. Я смотрел на необозримый залив, на наши суда, на озаряемые
солнцем горы, одни, поближе, пурпуровые, подальше — лиловые; самые дальние синели в тумане небосклона. Картина впереди — еще лучше: мы мчались по
большому зеленому лугу с декорацией индийских деревень, прячущихся в тени бананов и пальм. Это одна бесконечная шпалера зелени — на бананах нежной, яркой до желтизны, на пальмах темной и жесткой.
Жара в накаленном в продолжение целого дня
солнцем и полном народа
большом вагоне третьего класса была такая удушливая, что Нехлюдов не пошел в вагон, а остался на тормазе.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она не взяла ножа, не взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело у людей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то
большая, прямая, светлая, хрустальная, и
солнце в конце ее… А?.. что читают?»
Когда
солнце скрылось за горизонтом, по всему западному небосклону широко разлилась багровая заря. Потом взошла луна; вокруг нее опять было густое матовое пятно и
большой венец — верный признак, что завтра снова будет дождь.
Солнце прошло по небу уже
большую часть своего пути, когда стрелки втащили на перевал последнюю нарту.
Помнится, я видел однажды, вечером, во время отлива, на плоском песчаном берегу моря, грозно и тяжко шумевшего вдали,
большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив шелковистую грудь алому сиянью зари, и только изредка медленно расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю, навстречу низкому, багровому
солнцу: я вспомнил о ней, слушая Якова.
Он нагнал ее в двух верстах от своего дома, возле березовой рощицы, на
большой дороге в уездный город.
Солнце стояло низко над небосклоном — и все кругом внезапно побагровело: деревья, травы и земля.
Вы едете по зеленой, испещренной тенями дорожке;
большие желтые мухи неподвижно висят в золотистом воздухе и вдруг отлетают; мошки вьются столбом, светлея в тени, темнея на
солнце; птицы мирно поют.
По его словам, если после
большого ненастья нет ветра и сразу появится
солнце, то в этот день к вечеру надо снова ждать небольшого дождя. От сырой земли, пригретой солнечными лучами, начинают подыматься обильные испарения. Достигая верхних слоев атмосферы, пар конденсируется и падает обратно на землю мелким дождем.
Когда
солнце скрылось за горизонтом, на землю опустились сумерки, и чем темнее становилось в тайге, тем
больше ревели изюбры.
Нечего делать, пришлось остановиться здесь, благо в дровах не было недостатка. Море выбросило на берег много плавника, а
солнце и ветер позаботились его просушить. Одно только было нехорошо: в лагуне вода имела солоноватый вкус и неприятный запах. По пути я заметил на берегу моря каких-то куликов. Вместе с ними все время летал
большой улит. Он имел белое брюшко, серовато-бурую с крапинками спину и темный клюв.
Большое красное
солнце только что зашло, оставив за собой на горизонте тусклое сияние.
Долина Улахе является одной из самых плодородных местностей в крае. По ней растут в одиночку
большие старые вязы, липы и дубы. Чтобы они не заслоняли
солнца на огородах, с них снимают кору около корней. Деревья подсыхают и затем идут на топливо.
3 часа мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник.
Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало
солнце, тем
больше они проявляли жизни.
Нет, хоть и думается все это же, но думаются еще четыре слова, такие маленькие четыре слова: «он не хочет этого», и все
больше и
больше думаются эти четыре маленькие слова, и вот уж
солнце заходит, а все думается прежнее и эти четыре маленькие слова; и вдруг перед самым тем временем, как опять входит неотвязная Маша и требует, чтобы Вера Павловна пила чай — перед самым этим временем, из этих четырех маленьких слов вырастают пять других маленьких слов: «и мне не хочется этого».
День был жаркий. Преосвященный Парфений принял меня в саду. Он сидел под
большой тенистой липой, сняв клобук и распустив свои седые волосы. Перед ним стоял без шляпы, на самом
солнце, статный плешивый протопоп и читал вслух какую-то бумагу; лицо его было багрово, и крупные капли пота выступали на лбу, он щурился от ослепительной белизны бумаги, освещенной
солнцем, — и ни он не смел подвинуться, ни архиерей ему не говорил, чтоб он отошел.
Тихо выпустила меня горничная, мимо которой я прошел, не смея взглянуть ей в лицо. Отяжелевший месяц садился огромным красным ядром — заря занималась. Было очень свежо, ветер дул мне прямо в лицо — я вдыхал его
больше и
больше, мне надобно было освежиться. Когда я подходил к дому — взошло
солнце, и добрые люди, встречавшиеся со мной, удивлялись, что я так рано встал «воспользоваться хорошей погодой».
И вот в связи с этим мне вспоминается очень определенное и яркое настроение. Я стою на дворе без дела и без цели. В руках у меня ничего нет. Я без шапки. Стоять на
солнце несколько неприятно… Но я совершенно поглощен мыслью. Я думаю, что когда стану
большим, сделаюсь ученым или доктором, побываю в столицах, то все же никогда, никогда не перестану верить в то, во что так хорошо верит мой отец, моя мать и я сам.
В знании творческим, созидающим ценности фактором является Логос,
большой разум, смысл и
солнце мира.
Я помню в молодости моей странный случай, как на наш
большой камышистый пруд, середи уже жаркого лета, повадились ежедневно прилетать семеро лебедей; прилетали обыкновенно на закате
солнца, ночевали и на другой день поутру, как только народ просыпался, начинал шуметь, ходить по плотине и ездить по дороге, лежащей вдоль пруда, — лебеди улетали.
Знаю только, что как скоро начнет заходить
солнце, дупели слетаются на известное место, всегда довольно сухое, ровное и по
большей части находящееся на поляне, поросшей чемерикою, между
большими кустами, где в продолжение дня ни одного дупеля не бывает.
Хаос весенней неурядицы смолк. Под жаркими лучами
солнца работа природы входила все
больше и
больше в свою колею, жизнь как будто напрягалась, ее поступательный ход становился стремительнее, точно бег разошедшегося поезда. В лугах зазеленела молодая травка, в воздухе носился запах березовых почек.
Часа через два начало смеркаться.
Солнце только что скрылось за облаками, столпившимися на горизонте, и окрасило небо в багрянец. Над степью пробегал редкий ветер. Он шелестел засохшею травою, пригибая верхушки ее к сугробам. Снежная равнина безмолвствовала. Вдруг над головой мелькнуло что-то белесоватое,
большое. По бесшумному полету я узнал полярную сову открытых пространств.
И чем сильнее пекло
солнце, тем
больше они проявляли жизни.
Между тем
солнце по небосклону прошло
большую часть своего пути и готовилось уже скрыться за облаками, которые из белых сделались темными и фосфоресцирующими по краям.
Солнце только что скрылось в тучах, которые, подобно театральному занавесу, вдруг поднялись к зениту и заполнили
большую часть небосклона.
В это время подошла лодка, и мы принялись разгружать ее. Затем стрелки и казаки начали устраивать бивак, ставить палатки и разделывать зверей, а я пошел экскурсировать по окрестностям.
Солнце уже готовилось уйти на покой. День близился к концу и до сумерек уже недалеко. По обе стороны речки было множество лосиных следов,
больших и малых, из чего я заключил, что животные эти приходили сюда и в одиночку, и по несколько голов сразу.