Неточные совпадения
— В своей ли ты реке плаваешь? — задумчиво спросила она и тотчас же усмехнулась, говоря: — Так — осталась от него кучка тряпок? А был
большой… пакостник. Они трое: он, уездный предводитель дворянства да управляющий уделами — девчонок-подростков портить любили. Архиерей донос посылал на них в Петербург, — у него епархиалочку отбили, а он для себя берег ее. Теперь она — самая дорогая распутница здесь. Вот, пришел, негодяй!
— Во сне сколько ни ешь — сыт не будешь, а ты — во сне онучи жуешь. Какие мы хозяева на земле? Мой сын, студент второго курса, в хозяйстве понимает
больше нас. Теперь, брат, живут по жидовской науке политической экономии, ее даже
девчонки учат. Продавай все и — едем! Там деньги сделать можно, а здесь — жиды, Варавки, черт знает что… Продавай…
Подойдя к месту шума, Марья Павловна и Катюша увидали следующее: офицер, плотный человек с
большими белокурыми усами, хмурясь, потирал левою рукой ладонь правой, которую он зашиб о лицо арестанта, и не переставая произносил неприличные, грубые ругательства. Перед ним, отирая одной рукой разбитое в кровь лицо, а другой держа обмотанную платком пронзительно визжавшую
девчонку, стоял в коротком халате и еще более коротких штанах длинный, худой арестант с бритой половиной головы.
— Почти что ничего. Чуть-чуть шить, как и всякая крестьянская
девчонка. Ведь ей пятнадцати лет не было, когда ее совратил какой-то чиновник. Подмести комнату, постирать, ну, пожалуй, еще сварить щи и кашу.
Больше, кажется, ничего.
Сурка с товарищами встретил нас на дворе веселым, приветным лаем; две
девчонки выскочили посмотреть, на кого лают собаки, и опрометью бросились назад в девичью; тетушка выбежала на крыльцо и очень нам обрадовалась, а бабушка — еще
больше: из мутных, бесцветных и как будто потухших глаз ее катились крупные слезы.
«Что ж это такое? — думал он. — Неужели я так обабился, что только около этой
девчонки могу быть спокоен и весел? Нет! Это что-то
больше, чем любовь и раскаянье: это скорей какой-то страх за самого себя, страх от этих сплошной почти массой идущих домов, широких улиц, чугунных решеток и холодом веющей Невы!»
Уездные барыни, из которых некоторые весьма секретно и благоразумно вели куры с своими лакеями, а другие с дьячками и семинаристами, — барыни эти, будто бы нравственно оскорбленные, защекотали как сороки, и между всеми ними, конечно, выдавалась исправница, которая с каким-то остервенением начала ездить по всему городу и рассказывать, что Медиокритский имел право это сделать, потому что пользовался
большим вниманием этой госпожи Годневой, и что потом она сама своими глазами видела, как эта безнравственная
девчонка сидела, обнявшись с молодым смотрителем, у окна.
— Миленькие! Vous perdez la tête, ma chère! Des gueuses! des pètroleuses! des filles sans foi ni loi! [Вы теряете голову, моя милая! Дряни! петролейщицы! бесчестные
девчонки! (фр.)]
Девчонки, которые не признавали авторитетов, которые мне… мне… прямо в глаза говорили, что я порю дичь!.. Нет, дальнейшая слабость была бы уж преступлением! Миленькие! D’un seul coup elles vous demandent cent milles têtes а couper! Excusez du peu! [Они сразу требуют ста тысяч голов! Ни
больше ни меньше! (фр.)]
— А на уроке. Уроки пения тут эти Шперлинги затеяли; оно, конечно, уроки обходятся недорого, потому что много их там — девиц двадцать или еще и
больше разом собирается, только все это по вечерам… так, право, неприятно, что мочи нет. Идет ребенок с одной
девчонкой… на улице можно ждать неприятностей.
— Ничего, Андрей Филиппович, совершенно ничего; дерзкая
девчонка,
больше ничего…
Анна Петровна. Да, нет у тебя
больше жены… Но что он нашел в этой размазне Софье? Что он нашел в этой
девчонке? Что он мог в ней найти? Как неразборчивы эти глупые мужчины! Они способны увлечься всякою дрр… Ты же чего смотрел, муж? Где были твои глаза? Плакса! Нюнил до тех пор, пока не утащили из-под его носа жены! И это мужчина! Мальчишка ты! Женят вас, мальчишек, дураков, только на смех, ослов этаких! Оба вы никуда не годитесь, ни ты, ни твой Платонов! Это из рук вон что такое!
Когда
большие девушки пошли обедать, резвая
девчонка Роська, остававшаяся дежурной по девичьей комнате, наложила Васёнкин саван на себя и стала перед отворенными дверями в нашу детскую, так что мы ее увидали, и сначала мне показалось, будто я вижу «козу», которая ходит плясать с медведями, но потом я понял, что это и есть саван…
Перепуганные же
девчонки всё на меже в полыни сидели до вечера, притаившись как зайчики, и сами себе не могли сказать — чего они испугались; а когда солнце стало заходить за тот самый лес, куда унесли Кожиёна «лобанить», —
девчонкам сделалось «еще
больше ужасно», и они выскочили и бросились бежать в деревню без веников, за что их встретили с строгостью — оттрепали за косы и пообещали еще «выдрать крапивою», отчего они и умолкли, чтобы не навлечь на себя чего-нибудь еще худшего.
— «Ухмыляюсь» я, как вы выразились, тому, — начала она еще с
большим спокойствием, — что мне жалко вас стало. Ну, что вы нас,
девчонок, удивляете вашим радикализмом!.. Это не трудно. А жалко мне вас потому, что вы сами ведь ни на горчичное зерно не веруете в то, что проповедуете.
Из двора, пятого с краю, едет в санях брат Алексей; позади него сидят сынишка Ванька, в
больших валенках, и
девчонка Акулька, тоже в валенках.
— Ну, так что же Тася? — произнесла негодующим голосом Тарочка. — Твоя Тася оказалась очень дурной
девчонкой! И я ничуть не жалею, что она наказана. Я до сих пор считала ее доброй девочкой и только
большой шалуньей и охотно дружила с ней, a теперь вижу, что она нехорошая, дурная. Подставить исподтишка ножку — это уже не шалость, a злость, она просто злючка, твоя Тася.
Но этот разночинец сам простоват. Его можно поддеть на благородстве его чувств. Он желает показать, что у него
больше благородства и честности, чем у дворян. Она еще вчера решила с глазу на глаз переговорить с ним… Кажется, и
девчонка ему приглянулась… Пускай отобьет ее у землемера и увезет… Тем лучше…
— Я и не обратил внимания… Только смешно и
больше ничего. Я давно уж привык к таким пассажам… Прежде действительно больно было, а теперь — плевать!
Девчонка глупая, молодая… ее же жалко! Сажусь я и начинаю играть танцы… Серьезного там ничего не нужно… Знай себе закатываю вальсы, кадрили-монстры да гремучие марши… Коли тошно твоей музыкальной душе, то поди рюмочку выпей, и сам же взыграешься от «Боккачио».
— Не спит! Ей, вероятно, хочется, чтобы я поднял шум и взбудоражил всех соседей! Я уже начинаю сердиться, Вера! А, чёрт возьми! Подсади меня, Алеша, я влезу!
Девчонка ты, школьница и
больше ничего!.. Подсади!
— Почему это вы меня так низко цените? Обиду хотите сказать. Вот везде со мной так. Участь моя горькая такая. В людях сердца нет. Не все же тоненьким
девчонкам да красавицам на сцене быть. Да мне со сцены
больше двадцати лет никто и не дает, как корсет надену. Я играть гожусь. Еще как играю… Всей залой принимают, как иногда плакать начну… Чувство на сцене главное. Заплачешь — всех тронешь…
— Вот что, Иван, ты это дело брось, и не вбивай еще
больше дури в голову
девчонке…
— Мне что! — все слезливее и покорнее говорила Анна Каранатовна. — Я вам не жена, я и в душеньках ваших никогда не бывала. Вы… нешто меня любили когда?.. Жалость ко мне имели, да и не ко мне, а к
девчонке моей, вот к кому… Ну, и стали со мной жить…
больше из-за нее, я так понимаю… А теперь вон у вас есть барыня… лошадей своих имеет… К чему же мне срам принимать? зачем я вам? Обуза одна, квартиру надо хозяйскую, расходы, а вы перебиваетесь… и самому-то легко ли прокормиться…
— Такая упорная
девчонка, — заметил Сигизмунд Владиславович, — насилу уломал, может наделать
больших бед.
— Квартиренку надо из мусорных и посуду… Я зашла уже и посмотрела, квартира есть в подвальном этаже, и с
большою комнатой. Самое чудесное для прачечной, а в другой, маленькой, можно жить с девушкой и с ребенком. Я бы взяла двух
девчонок, да сама третья стала, и все бы мы пропитались, и ребенку путь показала бы.