Мелочное, бессильно-язвительное недоброжелательство землемера, тихая покорность Степана перед таинственной и жестокой судьбой, молчаливое раздражение его жены, вид детей, медленно, один за другим, умирающих от болотной лихорадки, — все это сливалось в одно гнетущее впечатление, похожее на болезненную, колючую, виноватую жалость, которую мы чувствуем, глядя пристально в глаза умной
больной собаки или в печальные глаза идиота, которая овладевает нами, когда мы слышим или читаем про добрых, ограниченных и обманутых людей.
Неточные совпадения
Когда я подходил к их жилищу, навстречу мне вышел таз. Одетый в лохмотья, с
больными глазами и с паршой на голове, он приветствовал меня, и в голосе его чувствовались и страх и робость. Неподалеку от фанзы с
собаками играли ребятишки; у них на теле не было никакой одежды.
Он расхаживал по псарне, окруженный своими гостями и сопровождаемый Тимошкой и главными псарями; останавливался пред некоторыми конурами, то расспрашивая о здоровии
больных, то делая замечания более или менее строгие и справедливые, то подзывая к себе знакомых
собак и ласково с ними разговаривая.
— Сейчас, моя прелесть, сейчас. Итак, доктор, мы прикажем вымыть ее борной кислотой и тогда… Но, Трилли, не волнуйся же так! Старик, подведите, пожалуйста, вашу
собаку сюда. Не бойтесь, вам заплатят. Слушайте, она у вас не
больная? Я хочу спросить, она не бешеная? Или, может быть, у нее эхинококки?
Лидочка знала, что корова Красавка отелилась телочкой, что
собака Жучка ослепла, что Фока лежал целый месяц
больной и что нынешнее лето совсем огурцов не уродилось.
— Да вы не беспокойтесь, — посоветовал мне однажды конторщик из унтеров, — сами вылечатся. Присохнет, как на
собаке. Я, доложу вам, только одно лекарство употребляю — нашатырь. Приходит ко мне мужик. «Что тебе?» — «Я, говорит,
больной»… Сейчас же ему под нос склянку нашатырного спирту. «Нюхай!» Нюхает… «Нюхай еще… сильнее!..» Нюхает… «Что, легче?» — «Як будто полегшало…» — «Ну, так и ступай с Богом».
Боль была настолько сильна, что и прелесть окружающего перестала существовать для меня. А идти домой не могу — надо успокоиться. Шорох в овраге — и из-под самой кручи передо мной вынырнул Дружок, язык высунул, с него каплет:
собака потеет языком. Он ткнулся в мою
больную ногу и растянулся на траве. Боль напомнила мне первый вывих ровно шестьдесят лет назад в задонских степях, когда табунщик-калмык, с железными руками, приговаривал успокоительно...
— Не буду, — сказал Маклаков, подумав. — Ну, вот что — прощай! Прими мой совет — я его даю, жалея тебя, — вылезай скорее из этой службы, — это не для тебя, ты сам понимаешь. Теперь можно уйти — видишь, какие дни теперь! Мёртвые воскресают, люди верят друг другу, они могут простить в такие дни многое. Всё могут простить, я думаю. А главное, сторонись Сашки — это
больной, безумный, он уже раз заставил тебя брата выдать, — его надо бы убить, как паршивую
собаку! Ну, прощай!
На Маришку посыпался град ударов. Собравшаяся толпа с тупым безучастием смотрела на происходившую сцену, и ни на одном лице не промелькнуло даже тени сострадания. Нечто подобное мне случилось видеть только один раз, когда на улице стая
собак грызла
больную старую
собаку, которая не в состоянии была защищаться.
В избе смеркалось. Кругом все было тихо; извне слышались иногда треск мороза да отдаленный лай
собаки. Деревня засыпала… Василиса и Дарья молча сидели близ печки; Григорий лежал, развалившись, на скамье. В углу против него покоилась Акулина; близ нее, свернувшись комочком, спала Дунька. Стоны
больной, смолкнувшие на время, вдруг прервали воцарившуюся тишину. Вздули огня и подошли к ней.
— Вот то-то и есть, — перебила соседка, — слушайте же, что я вам скажу. — Тут она придвинулась еще ближе и примолвила с таинственным видом: — Как у вас придется еще такой случай: укусит кого-нибудь бешеная
собака, вы возьмите просто корку хлеба, так-таки просто-напросто корку хлеба, напишите на ней чернилами или все равно, чем хотите, три слова: «Озия, Азия и Ельзозия», да и дайте больному-то съесть эту корку-то: все как рукой снимет.
Однажды в деревне ко мне пришла крестьянская баба с просьбой навестить ее
больную дочь. При входе в избу меня поразил стоявший в ней кислый, невыразимо противный запах, какой бывает в оврагах, куда забрасывают дохлых
собак. На низких «хорах» лежала под полушубком
больная, — семнадцатилетняя девушка с изнуренным, бледным лицом.
Я снова поставил
больному клизму и вышел наружу. В темной дали спало Заречье, нигде не видно было огонька. Тишина была полная, только
собаки лаяли, да где-то стучала трещотка ночного сторожа. А над головою бесчисленными звездами сияло чистое, синее небо; Большая Медведица ярко выделялась на западе… В темноте показалась черная фигура.
С
больными же крестьянами орудовал приезжавший с ним фельдшер. Особенное свойство Августа Карловича было то, что он часто допивался до красной
собаки и это было уже высшим пунктом его опьянения.
Когда последний сообщил
больному полученное из Грузина известие со всеми подробностями и заключил свое сообщение словами: «
собаке — собачья и смерть», то Степан Васильев укоризненно посмотрел на него.
«Прогнать… — снова появилась в его голове мысль. — Да как же прогнать
больную… Ведь не
собака, и ту не выгонит
больную хороший хозяин… А это все-таки женщина, столько лет бывшая мне близкой, преданной… Нельзя прогнать!.. Пусть выздоровеет!..»
Волк приостановил бег, неловко, как
больной жабой, повернул свою лобастую голову к
собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку.