Неточные совпадения
Он переживал волнение, новое для него. За окном бесшумно кипела густая,
белая муть,
в мягком, бесцветном
сумраке комнаты все вещи как будто задумались, поблекли; Варавка любил картины, фарфор, после ухода отца все
в доме неузнаваемо изменилось, стало уютнее, красивее, теплей. Стройная женщина с суховатым, гордым лицом явилась пред юношей неиспытанно близкой. Она говорила с ним, как с равным, подкупающе дружески, а голос ее звучал необычно мягко и внятно.
Под полом,
в том месте, где он сидел, что-то негромко щелкнуло,
сумрак пошевелился, посветлел, и, раздвигая его, обнаруживая стены большой продолговатой комнаты, стали входить люди — босые, с зажженными свечами
в руках,
в белых, длинных до щиколоток рубахах, подпоясанных чем-то неразличимым.
Огня
в комнате не было,
сумрак искажал фигуру Лютова, лишив ее ясных очертаний, а Лидия,
в белом, сидела у окна, и на кисее занавески видно было только ее курчавую, черную голову. Клим остановился
в дверях за спиною Лютова и слушал...
От множества мягкой и красивой мебели
в комнате было тесно, как
в птичьем гнезде; окна закрывала густая зелень цветов,
в сумраке блестели снежно-белые изразцы печи, рядом с нею лоснился черный рояль, а со стен
в тусклом золоте рам смотрели какие-то темные грамоты, криво усеянные крупными буквами славянской печати, и под каждой грамотой висела на шнуре темная, большая печать. Все вещи смотрели на эту женщину так же покорно и робко, как я.
Публика неодобрительно и боязливо разошлась;
в сумраке сеней я видел, как сердито сверкают на круглом
белом лице прачки глаза, налитые слезами. Я принес ведро воды, она велела лить воду на голову Сидорова, на грудь и предупредила...
В третий день окончилась борьба
На реке кровавой, на Каяле,
И погасли
в небе два столба,
Два светила
в сумраке пропали.
Вместе с ними, за море упав,
Два прекрасных месяца затмились
Молодой Олег и Святослав
В темноту ночную погрузились.
И закрылось небо, и погас
Белый свет над Русскою землею,
И. как барсы лютые, на нас
Кинулись поганые с войною.
И воздвиглась на Хвалу Хула,
И на волю вырвалось Насилье,
Прянул Див на землю, и была
Ночь кругом и горя изобилье...
Сгущаясь,
сумрак прячет
в теплом объятии своем покорно приникшие к земле
белые и красные дома, сиротливо разбросанные по холмам. Сады, деревья, трубы — всё вокруг чернеет, исчезает, раздавленное тьмою ночи, — точно пугаясь маленькой фигурки с палкой
в руке, прячась от нее или играя с нею.
Густые, тёмные ноты басовой партии торжественно колыхались
в воздухе, поддерживая пение детей; порою выделялись красивые и сильные возгласы тенора, и снова ярко блистали голоса детей, возносясь
в сумрак купола, откуда, величественно простирая руки над молящимися, задумчиво смотрел вседержитель
в белых одеждах.
Иногда при чаепитии присутствовал Перфишка. Обыкновенно он помещался
в тёмном углу комнаты на подмостках около коренастой, осевшей
в землю печи или влезал на печь, свешивал оттуда голову, и
в сумраке блестели его
белые, мелкие зубы. Дочь подавала ему большую кружку чаю, сахар и хлеб; он, посмеиваясь, говорил...
По лесу блуждал тихий, медленный звон, он раздавался где-то близко, шевелил тонкие ветки, задевая их, и они качались
в сумраке оврага, наполняя воздух шорохом, под ногами сухо потрескивал тонкий лёд ручья, вода его вымерзла, и лёд покрывал
белой плёнкой серые, сухие ямки.
А
в окна моей комнаты гляделся молодой месяц матовыми
белыми полосами, которые прихотливо выхватывали из ночного
сумрака то угол чемодана с медной застежкой, то какую-то гравюру на стене с неизвестной нагой красавицей, то остатки ужина на столе, то взлохмаченную голову Осипа Иваныча, который и во сне несколько раз принимался ругаться с бурлаками.
Пётр осторожно приподнял голову;
в сумраке у двери стояла
белая фигура, мерно размахивая рукою, сгибаясь почти до земли.
Вижу
в сумраке, ее лицо изменилось, очень
побелело, а глаза углубились, провалились, почернели. И она ответила голосом, от которого у меня
в душе шелохнулась жалость. Но тут же злость опять наплыла на меня.
Словно некая
белая птица, давно уже рождённая, дремала
в сумраке души моей, а я этого не знал и не чувствовал. Но вот нечаянно коснулся её, пробудилась она и тихо поёт на утре — трепещут
в сердце лёгкие крылья, и от горячей песни тает лёд моего неверия, превращаясь
в благодарные слёзы. Хочется мне говорить какие-то слова, встать, идти и петь песню да человека встретить бы и жадно обнять его!
В таком положении сидел он четверть часа, и вдруг ему послышался шорох, подобный легким шагам, шуму платья, или движению листа бумаги… хотя он не верил привидениям… но вздрогнул, быстро поднял голову — и увидел перед собою
в сумраке что<-то>
белое и, казалось, воздушное… с минуту он не знал на что подумать, так далеко были его мысли… если не от мира, то по крайней мере от этой комнаты…
Их лица
в светлом,
белом сумраке майской ночи казались, точно грубые маски, голубыми от
белил, рдели пунцовым румянцем и поражали глаз чернотой, толщиной и необычайной круглостью бровей; но тем жалче из-под этих наивно-ярких красок выглядывала желтизна морщинистых висков, худоба жилистых шей и ожирелость дряблых подбородков.
Приподнялась, села на постели и закачалась, обняв колена руками, думая о чем-то. Юноша печально осматривал комнату — всё
в ней было знакомо и всё не нравилось ему: стены, оклеенные розовыми обоями,
белый глянцевый потолок, с трещинами по бумаге, стол с зеркалом, умывальник, старый пузатый комод, самодовольно выпятившийся против кровати, и ошарпанная, закоптевшая печь
в углу.
Сумрак этой комнаты всегда — днем и ночью — был одинаково душен.
Сидя рядом с Кузиным, я слушаю краем уха этот разговор и с великим миром
в душе любуюсь — солнце опустилось за Майданский лес, из кустов по увалам встаёт ночной
сумрак, но вершины деревьев ещё облиты красными лучами. Уставшая за лето земля дремлет, готовая уснуть
белым сном зимы. И всё ниже опускается над нею синий полог неба, чисто вымытый осенними дождями.
Луна, готовая уже закатиться, стояла над этой низкой, неровной чертой, бледная, точно утомленная, и было что-то невыразимо-печальное и безнадежное
в этом пустом,
белом поле,
в дальнем лесе и
в золотистом
сумраке, окружавшем усталую луну.
Не доносятся жизни проклятья
В этот сад, обнесенный стеной,
В синем
сумраке белое платье
За решоткой мелькает резной.
Давно уж село солнышко. Вечерний подосенний
сумрак небо крыл, землю темнил.
Белей и
белей становились болота от вздымавшегося над ними тумана, широкими реками, безбрежными озерами казались они. Смолкли осенние птички, разве изредка вдали дергач прокричит, сова ребенком заплачет, филин ухнет
в бору.
Катя встала, на голое тело надела легкое платье из чадры и босиком вышла
в сад. Тихо было и сухо, мягкий воздух ласково приникал к голым рукам и плечам. Как тихо! Как тихо!.. Месяц закрылся небольшим облачком, долина оделась
сумраком, а горы кругом светились голубовато-серебристым светом. Вдали ярко
забелела стена дачи, — одной, потом другой. Опять осветилась долина и засияла тем же сухим, серебристым светом, а тень уходила через горы вдаль.
В черных кустах сирени трещали сверчки.
Он сдернул одеяло. Как
в горячем сне, был
в глазах розовый, душистый
сумрак, и
белые девические плечи, и колеблющийся батист рубашки, гладкий на выпуклостях. Кружило голову от сладкого ощущения власти и нарушаемой запретности, и от выпитого вина, и от женской наготы. Мать закутала Асю одеялом. Из соседней комнаты вышла, наскоро одетая, Майя. Обе девушки сидели на кушетке, испуганные и прекрасные. Солдаты скидывали с их постелей
белые простыни и тюфяки, полные тепла молодых тел, шарили
в комодах и шкапах.
Мозг воспаленно работал помимо его приказа. Перед ним встали «рожи» его обоих оскорбителей, выглянули из
сумрака и не хотели уходить; красное, белобрысое, мигающее, насмешливое лицо капитана и другое,
белое, красивое, но злобное, страшное, с огоньком
в выразительных глазах, полных отваги, дерзости, накопившейся мести.
На дворе,
в белом сумраке ночи, у флигелька виднелась тонкая фигура. Мы вгляделись.
В одном платье стояла иззябшая Прасковья. Она метнулась, хотела спрятаться, но как будто что вспомнила. Остановилась и недобрыми глазами смотрела на нас.
Вера Дмитриевна, уткнувшись лицом
в ладони, плакала, стыдясь своих слез и не
в силах сдержать. А он нежно гладил ее по волосам.
Белый сумрак спускался на море. Бултыхала вода, над тихою поверхностью кувыркались выгнутые черные спины дельфинов с торчащими плавниками. И все кругом было смутно и бело.
Впросонках слышит суету
в доме, потом скрип двери… Открывает глаза — и видит пред собою
в сумраке… женщину
в пышном расцвете лет и красоты, с голубыми глазами,
в которых отражается целое небо любви! Заметно, однако ж, что оно подернуто облаком уныния. Щеки ее пылают, густые белокурые локоны раскиданы
в беспорядке по шее,
белой, как у лебедя. Боже! не видение ли это?.. Это жена его!
Из-за туч выглянул месяц. Степь тонула
в сумраке, только ковыль за дорогою
белел одинокими махрами и тихо, как живой, шевелился. На горизонте дрожало зарево от доменных печей завода, с рудника доносился мерный стук подъемной машины.
Извозчик выехал на Сампсониевский проспект. Паровая «конка» только что отошла; гремя и плавно колыхаясь, поезд быстро исчезал
в сумраке белой ночи. Следующий поезд должен был идти через полчаса.