Неточные совпадения
Дарье Александровне не хотелось
уходить от
баб, так интересен ей был разговор с ними, так совершенно одни и те же были их интересы.
«Говорит, как деревенская
баба…» И вслед за этим почувствовал, что ему необходимо
уйти, сейчас же, — последними словами она точно вытеснила, выжала из него все мысли и всякие желания. Через минуту он торопливо прощался, объяснив свою поспешность тем, что — забыл: у него есть неотложное дело.
— Молчите! Или —
уходите прочь, — крикнула Лидия, убегая в кухню. Ее злой крик заставил Варвару завыть голосом деревенской
бабы, кликуши...
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома сделай: позови
баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать с утра. А вороты вели запереть, чтобы не
ушел никто. Вот тебе и будет весело.
— Да право! — настаивал Захар. — Вот, хоть бы сегодня
ушли, мы бы с Анисьей и убрали все. И то не управимся вдвоем-то: надо еще
баб нанять, перемыть все.
— Нашел на ком спрашивать! На нее нечего пенять, она смешна, и ей не поверили. А тот старый сплетник узнал, что Вера
уходила, в рожденье Марфеньки, с Тушиным в аллею, долго говорила там, а накануне пропадала до ночи и после слегла, — и переделал рассказ Полины Карповны по-своему. «Не с Райским, говорит, она гуляла ночью и накануне, а с Тушиным!..» От него и пошло по городу! Да еще там пьяная
баба про меня наплела… Тычков все разведал…
Райский пробрался до Козлова и, узнав, что он в школе, спросил про жену.
Баба, отворившая ему калитку, стороной посмотрела на него, потом высморкалась в фартук, отерла пальцем нос и
ушла в дом. Она не возвращалась.
Дома Версилова не оказалось, и
ушел он действительно чем свет. «Конечно — к маме», — стоял я упорно на своем. Няньку, довольно глупую
бабу, я не расспрашивал, а кроме нее, в квартире никого не было. Я побежал к маме и, признаюсь, в таком беспокойстве, что на полдороге схватил извозчика. У мамы его со вчерашнего вечера не было. С мамой были лишь Татьяна Павловна и Лиза. Лиза, только что я вошел, стала собираться
уходить.
Жена его, Марфа Игнатьевна, несмотря на то что пред волей мужа беспрекословно всю жизнь склонялась, ужасно приставала к нему, например, тотчас после освобождения крестьян,
уйти от Федора Павловича в Москву и там начать какую-нибудь торговлишку (у них водились кое-какие деньжонки); но Григорий решил тогда же и раз навсегда, что
баба врет, «потому что всякая
баба бесчестна», но что
уходить им от прежнего господина не следует, каков бы он там сам ни был, «потому что это ихний таперича долг».
Таким образом, обе дамы были в отлучке, служанка же самой госпожи Красоткиной,
баба Агафья,
ушла на базар, и Коля очутился таким образом на время хранителем и караульщиком «пузырей», то есть мальчика и девочки докторши, оставшихся одинешенькими.
Бабы, которым еще нечего делать на барской работе, погнали в стадо коров; мужики —
ушли поголовно на барщину.
Лопахин.
Баба! (Хочет
уйти.)
— Скучно у вас, — говорили
бабы и
уходили куда-нибудь на соседний прииск к Ястребову.
— Что мужики, что
бабы — все точно очумелые ходят. Недалеко ходить, хоть тебя взять, баушка. Обжаднела и ты на старости лет… От жадности и с сыном вздорила, а теперь оба плакать будете. И все так-то… Раздумаешься этак-то, и сделается тошно…
Ушел бы куда глаза глядят, только бы не видать и не слыхать про ваши-то художества.
В сущности,
бабы были правы, потому что у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры о вольном золоте. У безответного зыковского зятя все сильнее въедалась в голову мысль о том, как бы
уйти с фабрики на вольную работу. Он вынашивал свою мечту с упорством всех мягких натур и затаился даже от жены. Вся сцена закончилась тем, что мужики бежали с поля битвы самым постыдным образом и как-то сами собой очутились в кабаке Ермошки.
В ночь Петр Васильич
ушел с Богоданки, а Марья осталась как ошпаренная. Даже муж заметил, что с
бабой творится что-то неладное.
Ведь старому Титу только бы
уйти в курень, а там он всех заморит на работе: мужики будут рубить дрова, а
бабы окапывать землей и дернать кученки.
Когда кончили вершить зарод, Макар и Федор
ушли копнить поспевшее к вечеру сено, а за ними поплелись
бабы. Тит спустился с зарода, обругал Пашку, который неладно покрывал верхушку зарода свежими березовыми ветками, и подошел к дожидавшим старичкам.
Хитрый Коваль пользовался случаем и каждый вечер «полз до шинка», чтобы выпить трохи горилки и «погвалтувати» с добрыми людьми. Одна сноха Лукерья ходила с надутым лицом и сердитовала на стариков. Ее туляцкая семья собиралась
уходить в орду, и бедную
бабу тянуло за ними. Лукерья выплакивала свое горе где-нибудь в уголке, скрываясь от всех. Добродушному Терешке-казаку теперь особенно доставалось от тулянки-жены, и он спасался от нее тоже в шинок, где гарцевал батько Дорох.
— Это ты верно, батюшко: истварились наши
бабы, набаловались и парни тоже… От этого самого и и орду
уходим, — говорил Тит. — Верное твое слово.
Исправнику лошадиную кладь закатил и сказал, что если он завтра не поедет, то я еду к другому телу;
бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы тот с ним позанялся; эскадронному командиру сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона,
ушел к вам чай пить.
Такое приказание, вместе с недостаточно ласковым приемом, так нас смутило, что мы оробели и молча сидели на стуле совершенно одни, потому что нянька Агафья
ушла в коридор, где окружили ее горничные девки и дворовые
бабы.
С тем я и
ушел. Много я слез через эту
бабу пролил! И Христос ее знает, что на нее нашло! Знаю я сам, что она совсем не такая была, какою передо мной прикинулась; однако и денег ей сулил, и извести божился — нет, да и все тут. А не то возьмет да дразнить начнет:"Смотри, говорит, мне лесничий намеднись платочек подарил!"
— Ах, боже мой! Боже мой! — говорил Петр Михайлыч. — Какой вы молодой народ вспыльчивый! Не разобрав дела,
бабы слушать — нехорошо… нехорошо… — повторил он с досадою и
ушел домой, где целый вечер сочинял к директору письмо, в котором, как прежний начальник, испрашивал милосердия Экзархатову и клялся, что тот уж никогда не сделает в другой раз подобного проступка.
— И вы дали себя перевязать и пересечь, как
бабы! Что за оторопь на вас напала? Руки у вас отсохли аль душа
ушла в пяты? Право, смеху достойно! И что это за боярин средь бело дня напал на опричников? Быть того не может. Пожалуй, и хотели б они извести опричнину, да жжется! И меня, пожалуй, съели б, да зуб неймет! Слушай, коли хочешь, чтоб я взял тебе веру, назови того боярина, не то повинися во лжи своей. А не назовешь и не повинишься, несдобровать тебе, детинушка!
Бабушка моя
ушла пить чай к соседке, повитухе и сводне, большой, жилистой
бабе с утиным носом и золотой медалью «за спасение погибавших» на плоской, мужской груди.
Бабы тебя не касаются, с утра ты
ушел, вечером пришел;
бабы — мимо!
В Сарапуле Максим
ушел с парохода, —
ушел молча, ни с кем не простясь, серьезный и спокойный. За ним, усмехаясь, сошла веселая
баба, а за нею — девица, измятая, с опухшими глазами. Сергей же долго стоял на коленях перед каютой капитана, целовал филенку двери, стукался в нее лбом и взывал...
А Жихарев ходит вокруг этой каменной
бабы, противоречиво изменяя лицо, — кажется, пляшет не один, а десять человек, все разные: один — тихий, покорный; другой — сердитый, пугающий; третий — сам чего-то боится и, тихонько охая, хочет незаметно
уйти от большой, неприятной женщины. Вот явился еще один — оскалил зубы и судорожно изгибается, точно раненая собака. Эта скучная, некрасивая пляска вызывает у меня тяжелое уныние, будит нехорошие воспоминания о солдатах, прачках и кухарках, о собачьих свадьбах.
— Сейчас, Лукаша, сейчас, — отвечала старуха. — Бабы-то наши гуляют. Я чай, и наша немая
ушла.
— Фокыч, пущай он поисть, а там и
уходит… А, Фокыч? — обратилась
баба к рыжему.
Лука. Чего там понимать? Всяко живет человек… как сердце налажено, так и живет… сегодня — добрый, завтра — злой… А коли девка эта за душу тебя задела всурьез…
уйди с ней отсюда, и кончено… А то — один иди… Ты — молодой, успеешь
бабой обзавестись…
«Вот так — а-яй!» — мысленно произносил Илья свое любимое восклицание и, ошеломлённый шумом трактирной жизни,
уходил на двор. А на дворе Савёл стучал молотом и ругался с подмастерьем, из подвала на волю рвалась весёлая песня сапожника Перфишки, сверху сыпались ругань и крики пьяных
баб. Пашка, Савёлов сын, скакал верхом на палке и кричал сердитым голосом...
— Это всего лучше! Возьмите все и — шабаш! А я — на все четыре стороны!.. Я этак жить не могу… Точно гири на меня навешаны… Я хочу жить свободно… чтобы самому все знать… я буду искать жизнь себе… А то — что я? Арестант… Вы возьмите все это… к черту все! Какой я купец? Не люблю я ничего… А так —
ушел бы я от людей… работу какую-нибудь работал бы… А то вот — пью я… с
бабой связался…
В нашей губернии был обычай: во время сенокоса и уборки хлеба по вечерам на барский двор приходили рабочие и их угощали водкой, даже молодые девушки выпивали по стакану. Мы не держались этого; косари и
бабы стояли у нас на дворе до позднего вечера, ожидая водки, и потом
уходили с бранью. А Маша в это время сурово хмурилась и молчала или же говорила доктору с раздражением, вполголоса...
Крутицкий. Что ее кольнуло? Поди вот с
бабами! Хуже, чем дивизией командовать. (Берет тетрадь.) Заняться на досуге. Никого не принимать! (
Уходит в кабинет.)
Тепериче у нас, поблизу, в деревне два брата; один, стало быть, в солдаты
ушел, другой его
бабу к себе взял.
Ведь если бы она была совсем животное, она так бы не мучалась; если же бы она была совсем человек, то у ней была бы вера в Бога, и она бы говорила и думала, как говорят верующие
бабы: «Бог дал, Бог и взял, от Бога не
уйдешь».
Не
ушли только те, у кого не было телег, да выли две
бабы, у которых угнали лошадей, пока не цыкнул на них свирепый Еремей.
Он
ушел, чтобы не видать ее, но, войдя на верхний этаж, он, сам не зная как и зачем, подошел к окну и всё время, пока
бабы были у крыльца, стоял у окна и смотрел, смотрел на нее, упивался ею.
По целым часам, бывало, торчит, как индюк, около
баб и не
уйдет без того, чтобы не щипнуть самую хорошенькую.
— Взяла бы да и
ушла — черт с вами!.. Естя-то захотел побаловаться над
бабой; и подкинул ей платок на зло, а вы давай
бабу бить.
Через несколько минут я простился и
ушел, лукавая
баба, притворяя за мою дверь будки, ущипнула меня, говоря...
Каркунов (у двери). Жена, Вера Филипповна, выходи! Нейдет, церемонится… Пожалуйте сюда, честью вас просим. Эх, баба-то заломалась, заупрямилась… Видно, пойти самому, покланяться ей хорошенько! (
Уходит, слышен его хохот; показывается из двери.) Тсс… тише!.. Нашел, нашел, находку нашел. Ни с кем не поделюсь! Чур, одному! (
Уходит и быстро возвращается, таща за руку Ольгу.) Вот она, вот она, жена-то! (Вглядывается, потом подбегает к Константину и ударяет его по плечу.) Жена… жена, да не моя, чудак!
Опять пришла
баба с вычищенным платьем, положила его и
ушла, тяжело вздохнув.
— Разговаривай… Эх ты, Савелий!
Баба ты, вот што я тебе скажу…
Уйдет, видно, от нас Ардальон Павлыч!..
— И сравненья нет; из женатого я, — говорит, — хоть веревку вей, он все стерпит, потому что он птенцов заведет, да и
бабу пожалеет, а холостой сам что птица, — ему доверить нельзя. Так вот — либо
уходи, либо женись.
По рассказам Дарьюшки, дома кривой читал свои большие книги и порою разговаривал сам с собою; слободские старухи назвали его колдуном и чернокнижником, молодые
бабы говорили, что у него совесть не чиста, мужики несколько раз пытались допросить его, что он за человек, но — не добились успеха. Тогда они стребовали с кривого полведра водки, захотели еще, а он отказал, его побили, и через несколько дней после этого он снова
ушел «в проходку», как объяснила Волынка.
Петр (выглядывает из окна). Опять лошади
ушли. Того и гляди, жеребенка убьют. Микита, а Микита! Оглох! (Прислушивается. На
баб:) Будет вам, не слыхать ничего.
Повернулся и пошел прочь.
Бабы после между собою встретились. Поздоровалась Семенова Арина с соседкой; та тоже разговаривать много не стала,
ушла. Увидел раз ее Семен.