Неточные совпадения
Клим начал рассказывать не торопясь, осторожно выбирая слова, о музеях, театрах, о литературных вечерах и
артистах, но скоро и с досадой заметил, что
говорит неинтересно, слушают его невнимательно.
Артисты в театрах
говорили какие-то туманные, легкие слова о любви, о жизни.
Говорил он так, что было ясно: думает не о том, что
говорит. Самгин присмотрелся к его круглому лицу с бородавкой над правой бровью и подумал, что с таким лицом
артисты в опере «Борис Годунов» поют роль Дмитрия.
— Ты послушал бы, как он читает монолог Гамлета или Антония. Первоклассный
артист.
Говорят, Суворин звал его в свой театр на любых условиях.
Бог с ним — с портретом, но чтоб мне быть только с
артистом, видеть его, любоваться им,
говорить, дышать с ним одним воздухом!
Он какой-то
артист: все рисует, пишет, фантазирует на фортепиано (и очень мило), бредит искусством, но, кажется, как и мы, грешные, ничего не делает и чуть ли не всю жизнь проводит в том, что «поклоняется красоте», как он
говорит: просто влюбчив по-нашему, как, помнишь, Дашенька Семечкина, которая была однажды заочно влюблена в испанского принца, увидевши портрет его в немецком календаре, и не пропускала никого, даже настройщика Киша.
— Да, я
артист, — отвечал Марк на вопрос Райского. — Только в другом роде. Я такой
артист, что купцы называют «художник». Бабушка ваша, я думаю, вам
говорила о моих произведениях!
— Нет, нет — не то, —
говорил, растерявшись, Леонтий. — Ты —
артист: тебе картины, статуи, музыка. Тебе что книги? Ты не знаешь, что у тебя тут за сокровища! Я тебе после обеда покажу…
— Конвойный, и то
говорит: «это всё тебя смотреть ходят». Придет какой-нибудь: где тут бумага какая или еще что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест, —
говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. — Тоже —
артисты.
В нем
говорил теперь не слуга или наемник, обязанный выполнить хозяйское приказание, а истинный
артист.
И какой оркестр, более ста
артистов и артисток, но особенно, какой хор!» — «Да, у вас в целой Европе не было десяти таких голосов, каких ты в одном этом зале найдешь целую сотню, и в каждом другом столько же: образ жизни не тот, очень здоровый и вместе изящный, потому и грудь лучше, и голос лучше», —
говорит светлая царица.
Но такие обвинения легко поддерживать, сидя у себя в комнате. Он именно потому и принял, что был молод, неопытен,
артист; он принял потому, что после принятия его проекта ему казалось все легко; он принял потому, что сам царь предлагал ему, ободрял его, поддерживал. У кого не закружилась бы голова?.. Где эти трезвые люди, умеренные, воздержные? Да если и есть, то они не делают колоссальных проектов и не заставляют «
говорить каменья»!
А покойный
артист Михаил Провыч Садовский, москвич из поколения в поколение, чем весьма гордился, любя подражать московскому говору, иначе и не
говорил...
— Послушайте, — сказал он, — не будемте больше
говорить обо мне; станемте разыгрывать нашу сонату. Об одном только прошу я вас, — прибавил он, разглаживая рукою листы лежавшей на пюпитре тетради, — думайте обо мне, что хотите, называйте меня даже эгоистом — так и быть! но не называйте меня светским человеком: эта кличка мне нестерпима… Anch’io sono pittore. [И я тоже художник (итал.).] Я тоже
артист, хотя плохой, и это, а именно то, что я плохой
артист, — я вам докажу сейчас же на деле. Начнем же.
— Да-с, да-с. Ведь она,
говорят, и с
артистами, и с пиянистами, и, как там по-ихнему, со львами да со зверями знакомство вела. Стыд потеряла совершенно…
Бездарнее и отвратительнее сыграть эту роль было невозможно, хотя
артист и старался
говорить некоторые характерные фразы громко, держал известным образом по-купечески большой палец на руке, ударял себя при патетических восклицаниях в грудь и прикладывал в чувствительных местах руку к виску; но все это выходило только кривляканьем, и кривляканьем самой грубой и неподвижной натуры, так что
артист, видимо, родился таскать кули с мукою, но никак уж не на театре играть.
— Береги, —
говорит, — ее, полупочтенный Иван Северьянов, ты
артист, ты не такой, как я, свистун, а ты настоящий, высокой степени
артист, и оттого ты с нею как-то умеешь так
говорить, что вам обоим весело, а меня от этих «изумрудов яхонтовых» в сон клонит.
«Ты, —
говорит, — не думай что-нибудь худое, потому что и я сам тоже
артист».
«А вот ты, —
говорит, — постой, я се сейчас приведу. Ты
артист — от тебя я ее не скрою».
И я вот, по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому имел честь представляться в качестве русского путешественника, и, признаюсь, в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не
говоря об уме (дурака писателя и
артиста я не могу даже себе представить), но, кроме ума, у большей части из них прекрасное и благородное сердце.
— Хорошо играют, ваше превосходительство, — продолжал он, не зная от радости, что
говорить, — труппа чистенькая, с поведеньем! Ко мне тоже много
артистов просилось, и
артисты хорошие, да запивают либо в картишки зашибаются — и не беру. Я лучше дороже заплачу, да по крайней мере знаю, что человек исправный.
Анчутин холодно и спокойно оглядел бывших юнкеров и начал
говорить (Александров сразу схватил, что сиплый его голос очень походит на голос коршевского
артиста Рощина-Инсарова, которого он считал величайшим актером в мире).
А.Н. Островский любил Бурлака, хотя он безбожно перевирал роли. Играли «Лес». В директорской ложе сидел Островский. Во время сцены Несчастливцева и Счастливцева, когда на реплику первого должен быть выход, —
артиста опоздали выпустить. Писарев сконфузился, злится и не знает, что делать. Бурлак подбегает к нему с папироской в зубах и, хлопая его по плечу, фамильярно
говорит одно слово...
Несчастливцев. Он солгал, бесстыдно солгал. О, как гнусен может быть человек! Но если… Пусть лучше он лжет, чем
говорит правду! Я только прибью его… Но если моя благочестивая тетушка, этот образец кротости и смирения… О, я тогда заговорю с ней по-своему. Посмеяться над чувством, над теплыми слезами
артиста! Нет, такой обиды не прощает Несчастливцев! (Уходит.)
В день бенефиса Тамара едет утром на вокзал, встречает Райчеву, везет ее в лучшую гостиницу по людным улицам. Артистку узнают, видят,
говорят о ней, и около театральной кассы толпится народ. К вечеру — аншлаг. При первом выходе бенефицианта встречают аплодисментами и полным молчанием после каждого акта и лучших монологов Гамлета. Тепло встретили Офелию, красавицу С. Г. Бороздину, дочь известного
артиста Г. И. Григорьева. Она только одна пока удостоилась аплодисментов и бисировала песнь Офелии.
Коринкина. Опять вы «мое блаженство»! (Топает ногой.) Ну, слушайте. У меня сейчас собираются некоторые
артисты; мы хотим серьезно
поговорить об одном деле, и вы должны тут присутствовать. Я вас везде искала, по всему городу ездила.
Незнамов. Значит, не совсем неожиданно. Я
говорю: мы — потому что я с другом. Вот рекомендую!
Артист Шмага! Комик в жизни и злодей на сцене. Вы не подумайте, что он играет злодеев; нет, это не его амплуа. Он играет всякие роли и даже благородных отцов; но он все-таки злодей для всякой пьесы, в которой он играет. Кланяйся, Шмага!
Коринкина. Ах, он невыносим, невозможен! У него острый и злой язык и самый дурной характер; как только
артисты сойдутся вместе, особенно если ему попадет лишняя рюмка, так и пошел, и пошел… и уж непременно при — дерется к кому-нибудь. А какие он вещи
говорит женщинам! Невыносимо, невыносимо! Так бы вот и убила его.
— Что ж Газе! Ну, что ж такое Газе! — восклицал с кислою миною Фридрих Фридрихович поклонникам немецкого Гаррика. — Видел-с я и Газе и Дависона, а уж я не
говорю об этом черте, об Ольридже… но… но, я спрашиваю вас… ну что же это такое? Конечно, там в Отелло он хорош, ну ни слова — хорош; но ведь это… ведь это все-таки не то же, например, что наш Василий Васильевич, который везде и во всем
артист.
— Ню, что это? Это, так будем мы смотреть, совсем как настоящая безделица. Что
говорить о мне? Вот вы! вы
артист, вы художник! вы можете — ви загт ман дизе!.. [Как это говорится? (нем.).] творить! А мы, мы люди… мы простой ремесленник. Мы совсем не одно… Я чувствую, как это, что есть очень, что очень прекрасно; я все это могу очень прекрасно понимать… но я шары на бильярды делать умею! Вот мое художество!
— Ах, Гурочка, — вздыхая,
говорила она, —
артист вы! И будь вы чуточку покрасивше — устроила бы я вам судьбу! Уж сколько я молодых юношев пристроила к женщинам, у которых сердце скучает в одинокой жизни!
— На это есть первая неделя поста, сударыня; и, наконец, в контракте ясно, кажется, сказано: «
артисты обязаны играть ежедневно и заменять друг друга в случае болезни»… Кажется, ясно; и, наконец, фрау Браун, получая за вашу дочь ежемесячно сто двадцать рублей, стыдно, кажется,
говорить об этом, — именно стыдно!..
По музыке следовало повторить последние два стиха, но оглушительный шум заставил актера Сабурова — а может быть, он сделал это и с намереньем (все
артисты очень любили Писарева) — не
говорить последнего стиха; как же только шум утих, Сабуров без музыки, громко и выразительно произнес: «И всем наскучил полевой».
Профессор перестанет читать лекции, студент перестанет учиться, писатель бросит авторство, актер не покажется на сцену,
артист изломает резец и палитру,
говоря высоким слогом, если найдет возможность даром получить все, чего теперь добивается трудом.
Артист из драматического театра, большой, давно признанный талант, изящный, умный и скромный человек и отличный чтец, учивший Ольгу Ивановну читать; певец из оперы, добродушный толстяк, со вздохом уверявший Ольгу Ивановну, что она губит себя: если бы она не ленилась и взяла себя в руки, то из нее вышла бы замечательная певица; затем несколько художников и во главе их жанрист, анималист и пейзажист Рябовский, очень красивый белокурый молодой человек, лет двадцати пяти, имевший успех на выставках и продавший свою последнюю картину за пятьсот рублей; он поправлял Ольге Ивановне ее этюды и
говорил, что из нее, быть может, выйдет толк; затем виолончелист, у которого инструмент плакал и который откровенно сознавался, что из всех знакомых ему женщин умеет аккомпанировать одна только Ольга Ивановна; затем литератор, молодой, но уже известный, писавший повести, пьесы и рассказы.
Порядок жизни был такой же, как в прошлом году. По средам бывали вечеринки.
Артист читал, художники рисовали, виолончелист играл, певец пел, и неизменно в половине двенадцатого открывалась дверь, ведущая в столовую, и Дымов, улыбаясь,
говорил...
Вдруг приходит ко мне Щепкин и
говорит, что ему очень неловко ставить «Ревизора», что товарищи этим как-то обижаются, не обращают никакого внимания на его замечания и что пиеса от этого будет поставлена плохо; что гораздо было бы лучше, если бы пиеса ставилась без всякого надзора, так, сама по себе, по общему произволу актеров; что если он пожалуется репертуарному члену или директору, то дело пойдет еще хуже: ибо директор и репертуарный член ничего не смыслят и никогда такими делами не занимаются; а господа
артисты назло ему, Щепкину, совсем уронят пиесу.
И ее невестка, мать Нади, Нина Ивановна, белокурая, сильно затянутая, в pince-nez и с бриллиантами на каждом пальце; и отец Андрей, старик, худощавый, беззубый и с таким выражением, будто собирался рассказать что-то очень смешное; и его сын Андрей Андреич, жених Нади, полный и красивый, с вьющимися волосами, похожий на
артиста или художника, — все трое
говорили о гипнотизме.
— Молчи, червяк! — бросил ему с трагическим жестом Славянов. — С кем
говоришь?.. Подумай, с кем ты
говоришь… Ты, считавший за честь подать калоши
артисту Славянову-Райскому, когда он уходил с репетиции, ты, актер, игравший толпу и голоса за сценой! Раб! Неодушевленная вещь!..
— Очень приятно встретиться… В теперешнее время забывают нас, старых
артистов, и тем более отрадно… Нет, нет, благодарствуйте, от завтрака я откажусь… Но если вы уже так настаиваете, то разве одну только м-маленькую рюмочку водки… за компанию. Только уговор: расчет по-американски, каждый за себя… Merci. Ваше здоровье!.. Пожалуйста, не беспокойтесь, мне отлично сидеть. Благодарю вас, коллега, благодарю, —
говорил он покровительственным баском, пожимая с фамильярной лаской руку фельетониста выше локтя.
— Виноват. Ничего не слышу… Громче! — Он подходит ко мне вплотную. — Вот как надо это произносить… — И горловым козлиным голосом он выкрикивает на весь летний сад: — О Марк Великолепный, твое повеление… Вот как надо… Помните, молодой человек, бессмертное изречение одного из великих русских
артистов: «На сцене не
говорят, а произносят, не ходят, а выступают». — Он самодовольно оглядел кругом. — Повторите.
Коснувшись дилетантов-любезников, несправедливо, даже неделикатно было бы оставить без внимания особь прекрасного пола. Дамы так любезны! По положению своему, дамы не могут преследовать
артистов с тою настойчивостию, как мужчины (бывают случаи, но это исключение). Вообще
говоря, дамский пол чувствует сильное инстинктивное влечение к художеству вообще и знаменитостям всякого рода в особенности (Боже мой! один Марио сколько выслушал любезностей! до сих пор, я думаю, он очнуться еще не может).
Некоторые
артисты не находят таких людей скучными (я уже
говорил вам, что скучный человек — существо относительное); другие избегают любезника, как заразу.
И вот, чтобы никто не мог воспользоваться услугами такого неподражаемого
артиста, как Аркадий, — он сидел «весь свой век без выпуска и денег не видал в руках отроду». А было ему тогда уже лет за двадцать пять, а Любови Онисимовне девятнадцатый год. Они, разумеется, были знакомы, и у них образовалось то, что в таковые годы случается, то есть они друг друга полюбили. Но
говорить они о своей любви не могли иначе, как далекими намеками при всех, во время гримировки.
Он очень редко употребляет в работе шамбарьеры, пистолетные выстрелы, бенгальские огни и устрашающие крики и всю другую шумливую бутафорию, столь любимую плебейским граденом, расточителем аплодисментов. Гагенбек-старший называл его лучшим из современных укротителей, а старший в униформе парижского цирка, престарелый мосье Лионель,
говорил о нем, как об
артисте, весьма похожем на покойного великого Блонделя.
— Да, —
говорит, — tailler Lepoutant [портной Лепутан (франц.)] такой
артист по этой части, что другого ни в Москве, ни в Петербурге не найдете.
(Я
говорю, собственно, про жизнь циркового
артиста.)
Нечего уже и
говорить о том, что Лоренциту постоянно окружала густая толпа поклонников. Все-таки она свою первую любовь подарила не богатому старику, не титулованному военному красавцу, а своему же брату-артисту.
— Ну, и разумеется, клубничка! А вы как полагали?.. Батюшка мой, я вам скажу-с, — ударяя себя в грудь и тоже входя в азарт,
говорил Полояров, — я вам скажу-с, по моему убеждению, есть в мире только два сорта людей: мы и подлецы! А поэты там эти все,
артисты, художники, это все подлецы! Потому что человек, воспевающий клубничку и разных высоких особ, как, например, Пушкин Петра, а Шекспир Елизавету — такой человек способен воровать платки из кармана!