Неточные совпадения
Он лезет в карман, достает оттуда десятирублевку и без предисловий,
не меняя ни тона голоса, ни выражения лица, а с уверенностью и прямотою, с
какими дают и берут взятки, вероятно, одни только русские люди, подает бумажку обер-кондуктору.
Слышится звонок, но так глухо,
как будто бы звонят
не вблизи, а где-то очень далеко.
— Холодно! — бормочет старик, растягиваясь на бурке и кладя голову на узел. — То ли дело дома! И тепло, и чисто, и мягко, и богу есть где помолиться, а тут хуже свиней всяких. Уж четверо суток
как сапог
не снимали.
— Да, брат… — продолжает Малахин, слыша,
как Яша ложится рядом и своей громадной спиной прижимается к его спине. — Холодно. Из всех щелей так и дует. Поспи тут твоя мать или сестра одну ночь, так к утру бы ноги протянули. Так-то, брат,
не хотел учиться и в гимназию ходить,
как братья, ну вот и вози с отцом быков. Сам виноват, на себя и ропщи… Братья-то теперь на постелях спят, одеялами укрылись, а ты, нерадивый и ленивый, на одной линии с быками… Да…
Из-за шума поезда
не слышно слов старика, но он еще долго бормочет, вздыхает и крякает. Холодный воздух в вагоне становится все гуще и душнее. Острый запах свежего навоза и свечная гарь делают его таким противным и едким, что у засыпающего Яши начинает чесаться в горле и внутри груди. Он перхает и чихает, а привычный старик,
как ни в чем
не бывало, дышит всею грудью и только покрякивает.
В промежутки между вагонами пассажирского поезда видно,
как снуют пассажиры и прохаживается рыжий краснолицый жандарм; лакей во фраке и в белой
как снег манишке,
не выспавшийся, озябший и, вероятно, очень недовольный своею жизнью, бежит по платформе и несет на подносе стакан чаю с двумя сухарями.
И, получив пятак, он берет красный медный чайник и бежит на станцию за кипятком. Широко прыгая через шпалы и рельсы, оставляя на пушистом снегу громадные следы и выливая на пути из чайника вчерашний чай, он подбегает к буфету и звонко стучит пятаком по своей посуде. Из вагона видно,
как буфетчик отстраняет рукой его большой чайник и
не соглашается отдать за пятак почти половину своего самовара, но Яша сам отворачивает кран и, расставив локти, чтобы ему
не мешали, наливает себе кипятку полный чайник.
— Вот что, господа,
не устроить ли нам таким образом? — говорит он, озаренный новою, только что мелькнувшей идеей. — Воинский поезд опоздал… его,
как видите, нет… Так
не отправиться ли вам воинским [Воинским называется номер поезда, предназначенного специально для перевозки войск; когда войск
не бывает, он везет товар и идет быстрее обыкновенных товарных поездов.] поездом? А воинский я уж пущу двадцать восьмым номером. А?
Это человек пожилой, чрезвычайно полный, с полинявшим, пухлым лицом. Полнота у него неприятная, обрюзглая, с желтизною,
какая бывает у людей, много пьющих и спящих
не вовремя.
— Ах, боже мой, боже мой! — говорит он жалобным голосом. — Священномученик Власий! Хоть оно и бык, хоть оно и тварь, а ведь тоже,
как и люди, хочет и пить и есть. Уж четверо суток,
как не пили и
не ели. Ах боже мой, боже мой!
Яша,
как послушный сын, ходит за ним и исполняет его приказания. Ему
не нравится, что старик часто бегает к буфету. Хоть он и боится отца, но
не может удержаться от замечания.
Выйдя из вагона, Малахин
не узнает своего поезда. Его восемь вагонов с быками стоят в одном ряду с невысокими вагонами-платформами,
каких раньше
не было в поезде. На двух-трех платформах навален бут, а остальные пусты. Вдоль поезда снуют незнакомые кондуктора. На вопросы они отвечают неохотно и глухо. Им
не до Малахина; они торопятся составить поезд, чтобы поскорее отделаться и идти в тепло.
Не получив ответа, старик идет на станцию. Он ищет сначала знакомого обер-кондуктора и,
не найдя его, идет к начальнику станции. Начальник сидит у себя в комнате за столом и перебирает пальцами пачку каких-то бланков. Он занят и делает вид, что
не замечает вошедшего. Наружность у него внушительная: голова черная, стриженая, уши оттопыренные, нос длинный, с горбиной, лицо смуглое; выражение у него суровое и
как будто оскорбленное. Малахин начинает длинно излагать ему свою претензию.
— Что-с? — спрашивает начальник. —
Как? — он откидывается на спинку стула и продолжает, возмущаясь: — Что-с? А почему же вам
не ехать с осемнадцатым номером? Говорите яснее, я ничего
не понимаю!
Как? Прикажете мне разорваться на части?
— Взять теперь, господа, к примеру хоть такой случай, — говорит он. — Я везу быков в X. Восемь вагонов. Хорошо-с… Скажем теперь так: берут с меня за каждый вагон,
как за 600 пудов тяги. В восьми быках
не будет шестисот пудов, а гораздо меньше, они же
не принимают этого себе во внимание…
— А они
не принимают это себе во внимание, — продолжает Малахин — и берут еще с меня и с сына за то, что мы при быках едем, сорок два рубля,
как за III класс. Это мой сын Иаков; есть у меня дома еще двое, да те по ученой части. Ну-с, и кроме того, я так понимаю, что железные дороги разорили скотопромышленников. Прежде, когда гурты гоняли, лучше было.
Живут они в грязи, едят отвратительно,
как никогда
не ели у себя дома, спят под резкие звуки плохого оркестриона, день и ночь играющего в трактире под номерами.
Продав быков и накупив для семьи гостинцев,
какие можно было бы купить у себя дома, Малахин и Яша собираются в обратный путь. За три часа до отхода поезда старик, уже выпивший с покупателем, а потому хлопотливый, спускается с Яшей в трактир и садится пить чай.
Как все провинциалы, он
не может один пить и есть: ему нужна компания, такая же хлопотливая и рассудительная,
как он сам.
— Ну, поторговали! — говорит ему Малахин, смеясь. — Променяли козу на ястреба.
Как же, ехали сюда — было мясо по три девяносто, а приезжаем — оно уж по три с четвертаком. Говорят, опоздали, было бы тремя днями раньше приезжать, потому что теперь на мясо спрос
не тот, Филиппов пост пришел… А? Чистая катавасия! На каждом быке взял убытку четырнадцать рублей. Да вы посудите: провоз быка сколько стоит? Пятнадцать рублей тарифа, да шесть рублей кладите на каждого быка — шахер-махер, взятки, угощения, то да се…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я
не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах,
как хорошо!
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья
не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были
какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков. Поросенок ты скверный…
Как же они едят, а я
не ем? Отчего же я, черт возьми,
не могу так же? Разве они
не такие же проезжающие,
как и я?
Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то есть,
не поможете в нашей просьбе, то уж
не знаем,
как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат,
не такого рода! со мной
не советую… (Ест.)Боже мой,
какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай,
какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.