Неточные совпадения
Один из них, показывавший мне золотой песок и пару понтов, сказал мне с гордостью: «И
мой отец
был контрабандист!» Эксплуатация инородцев, кроме обычного спаивания, одурачения и т. п., выражается иногда в оригинальной форме.
Пока я взбирался на гору и подходил к избе, меня окружали тучи комаров, буквально тучи,
было темно от них, лицо и руки
мои жгло, и не
было возможности защищаться.
Это
был мой первый сахалинский знакомый, поэт, автор обличительного стихотворения «СахалинО», которое начиналось так: «Скажи-ка, доктор, ведь недаром…» Потом он часто бывал у меня и гулял со мной по Александровску и его окрестностям, рассказывая мне анекдоты или без конца читая стихи собственного сочинения.
Доктор рассказал мне, что незадолго до
моего приезда, во время медицинского осмотра скота на морской пристани, у него произошло крупное недоразумение с начальником острова и что будто бы даже в конце концов генерал замахнулся на него палкой; на другой же день он
был уволен по прошению, которого не подавал.
Эту работу, произведенную в три месяца одним человеком, в сущности, нельзя назвать переписью; результаты ее не могут отличаться точностью и полнотой, но, за неимением более серьезных данных ни в литературе, ни в сахалинских канцеляриях,
быть может, пригодятся и
мои цифры.
Приходилось также заставать в избе целую компанию, которая до
моего прихода играла в карты; на лицах смущение, скука и ожидание: когда я уйду, чтобы опять можно
было приняться за карты?
Одни говорили, что, вероятно, высшее начальство хочет распределить пособие между ссыльными, другие — что, должно
быть, уж решили наконец переселять всех на материк, — а здесь упорно и крепко держится убеждение, что рано или поздно каторга с поселениями
будет переведена на материк, — третьи, прикидываясь скептиками, говорили, что они не ждут уже ничего хорошего, так как от них сам бог отказался, и это для того, чтобы вызвать с
моей стороны возражение.
Я спрашиваю каторжного, бывшего почетного гражданина: «Почему вы так неопрятны?» Он мне отвечает: «Потому что
моя опрятность
была бы здесь бесполезна».
Накануне
моего приезда он
был наказан плетьми и, когда у нас зашла речь об этом, показал мне свои ягодицы, сине-багровые от кровоподтеков.
Так, за неделю до
моего приезда один богатый арестант, бывший петербургский купец, присланный сюда за поджог,
был высечен розгами будто бы за нежелание работать.
Когда я входил в тюрьму, там кончали
мыть полы и влажный, промозглый воздух еще не успел разредиться после ночи и
был тяжел.
Моя беседа с Карпом Ерофеичем затянулась далеко за полночь, и все истории, которые он мне рассказывал, касались только каторги и ее героев, как, например, смотритель тюрьмы Селиванов, который под горячую руку отбивал кулаком замки у дверей и в конце концов
был убит арестантами за жестокое с ними обращение.
Еще южнее, по линии проектированного почтового тракта,
есть селение Вальзы, основанное в 1889 г. Тут 40 мужчин и ни одной женщины. За неделю до
моего приезда, из Рыковского
были посланы три семьи еще южнее, для основания селения Лонгари, на одном из притоков реки Пороная. Эти два селения, в которых жизнь едва только начинается, я оставлю на долю того автора, который
будет иметь возможность проехать к ним по хорошей дороге и видеть их близко.
— Значит, ты пиши-пиши (то
есть писарь)? — спросил он, увидев в
моих руках бумагу.
Я зарабатывал около трехсот рублей в месяц. Эту цифру я и назвал. Надо
было видеть, какое неприятное, даже болезненное впечатление произвел
мой ответ. Оба гиляка вдруг схватились за животы и, пригнувшись к земле, стали покачиваться, точно от сильной боли в желудке. Лица их выражали отчаяние.
Незадолго до
моего приезда гиляк-надзиратель по долгу службы убил каторжного, и местные мудрецы решали вопрос о том, как он стрелял — спереди или сзади, то
есть отдавать гиляка под суд или нет.
Впрочем, раз — это
было на вторые сутки нашего плаванья — командир обратил
мое внимание на небольшую группу изб и сарайных построек и сказал: «Это Маука».
С одним из них, г. фон Ф., инспектором сельского хозяйства, я уже
был знаком, — раньше мы встречались в Александровске, — с остальными же я теперь виделся впервые, хотя все они отнеслись к
моему появлению с таким благодушием, как будто
были знакомы со мною уже давно.
[Майор Ш., надо отдать ему справедливость, относился с полным уважением к
моей литературной профессии и всё время, пока я жил в Корсаковске, всячески старался, чтобы мне не
было скучно.
Кононович удостоверяет, «что отчасти по причине своего изолированного положения и затруднительности сообщений с ним, отчасти вследствие различных частных соображений и расчетов, которые на глазах
моих предместников разъедали дело и портили его везде, куда только достигало их тлетворное дыхание, Корсаковский округ постоянно
был обходим и обделяем, и что ни одна из самых вопиющих нужд его не
была разобрана, удовлетворена или представлена на разрешение» (приказ № 318-й 1889 г.).]
Правда, женщины иногда
моют полы в канцеляриях, работают на огородах, шьют мешки, но постоянного и определенного, в смысле тяжких принудительных работ, ничего нет и, вероятно, никогда не
будет.
Так, когда вследствие высочайшего манифеста из тюрьмы выпускается на участки сразу около тысячи новых поселенцев, то процент бессемейных в колонии повышается; когда же, как это случилось вскоре после
моего отъезда, сахалинским поселенцам разрешено
было работать на Уссурийском участке Сибирской железной дороги, то процент этот понизился.
Но каково
было мое удивление, когда, не дотащив невод сажен на 10 от берега, японцы оставили его в воде, потому что эти 10 сажен невод до того
был наполнен сельдями, что, несмотря на все усилия 60 работников, они не могли более притянуть невод к берегу…
Арестанты, работавшие на дороге между постом и Красным Яром без шапок и в мокрых от поту рубахах, когда я поравнялся с ними, неожиданно, приняв меня, вероятно, за чиновника, остановили
моих лошадей и обратились ко мне с жалобой на то, что им выдают хлеб, которого нет возможности
есть.
Поляков писал: «Хлеб в Мало-Тымовском поселении
был до такой степени плох, что не всякая собака решается
есть его; в нем
была масса неперемолотых, целых зерен, мякины и соломы; один из присутствовавших при осмотре хлеба
моих сотоварищей справедливо заметил: „Да, этим хлебом так же легко завязить все зубы, как и найти в них зубочистку для их очистки“».]
Мне и
моему спутнику делать
было нечего, и мы пошли на кладбище вперед, не дожидаясь, пока отпоют. Кладбище в версте от церкви, за слободкой, у самого моря, на высокой крутой горе. Когда мы поднимались на гору, похоронная процессия уже догоняла нас: очевидно, на отпевание потребовалось всего 2–3 минуты. Сверху нам
было видно, как вздрагивал на носилках гроб, и мальчик, которого вела женщина, отставал, оттягивая ей руку.
Я не получил ни одной телеграммы, которая не
была бы искажена самым варварским образом, и когда однажды по какому-то случаю в
мою телеграмму вошел кусок чьей-то чужой и я, чтобы восстановить смысл обеих телеграмм, попросил исправить ошибку, то мне сказали, что это можно сделать не иначе, как только за
мой счет.
«В начале
моей деятельности, когда мне еще
было 25 лет, пришлось мне однажды напутствовать в Воеводской тюрьме двух приговоренных к повешению за убийство поселенца из-за рубля сорока копеек. Вошел я к ним в карцер и струсил с непривычки; велел не затворять за собой дверей и не уходить часовому. А они мне...
Одна старушка, каторжная, бывшая некоторое время
моею прислугой, восторгалась
моими чемоданами, книгами, одеялом, и потому только, что всё это не сахалинское, а из нашей стороны; когда ко мне приходили в гости священники, она не шла под благословение и смотрела на них с усмешкой, потому что на Сахалине не могут
быть настоящие священники.
[29 июня 1886 г., с военного судна «Тунгус», не доходя 20 миль до Дуэ, заметили на поверхности моря черную точку; когда подошли поближе, то увидели следующее: на четырех связанных бревнах, сидя на возвышениях из древесной коры, плыли куда-то два человека, около них на плоту
были ведро с пресною водой, полтора каравая хлеба, топор, около пуда муки, немножко рису, две стеариновые свечи, кусок
мыла и два кирпича чаю.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и
были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи
мои; это такой народ, что на жизнь
мою готовы покуситься.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже
мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что
будет, то
будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту.
Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Оробели? А в
моих глазах точно
есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?
Хлестаков. Я — признаюсь, это
моя слабость, — люблю хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы
были немножко ниже ростом, не правда ли?