Неточные совпадения
Один местный чиновник, приезжавший к нам на пароход обедать, скучный и скучающий господин, много говорил за обедом, много пил и рассказал нам старый анекдот про гусей, которые, наевшись ягод из-под наливки и опьяневши, были приняты за мертвых, ощипаны и выброшены вон и потом, проспавшись,
голые вернулись домой; при этом чиновник побожился, что история с гусями происходила
в де-Кастри
в его собственном дворе.
Или входишь
в избу, и намека нет на мебель, печь
голая, а на полу у стен рядышком сидят черкесы, одни
в шапках, другие с непокрытыми стрижеными и, по-видимому, очень жесткими
головами, и смотрят на меня не мигая.
Спирт привозили и
в жестянках, имевших форму сахарной
головы, и
в самоварах, и чуть ли не
в поясах, а чаще всего просто
в бочках и
в обыкновенной посуде, так как мелкое начальство было подкуплено, а крупное смотрело сквозь пальцы.
Вдоль всей камеры по середине ее тянется одна сплошная нара, со скатом на обе стороны, так что каторжные спят
в два ряда, причем
головы одного ряда обращены к
головам другого.
Оборванные, немытые,
в кандалах,
в безобразной обуви, перепутанной тряпками и веревками; одна половина
головы разлохмачена, другая, бритая, уже начинает зарастать.
В Новгороде с нас карточки снимали, тут заковали нас и
головы брили.
Если, стоя
в фонаре маяка, поглядеть вниз на море и на «Трех Братьев», около которых пенятся волны, то кружится
голова и становится жутко.
А когда пастух, старый бродяга, пригнал стадо больше чем
в полтораста
голов и воздух наполнился летними звуками — мычанье, хлопанье бича, крик баб и детей, загоняющих телят, глухие удары босых ног и копыт по пыльной унавоженной дороге — и когда запахло молоком, то иллюзия получилась полная.
Владивостокский городской
голова как-то сказал мне, что у них во Владивостоке и вообще по всему восточному побережью «нет никакого климата», про Сахалин же говорят, что климата здесь нет, а есть дурная погода, и что этот остров — самое ненастное место
в России.
Молодой каторжный, брюнет с необыкновенно грустным лицом, одетый
в щегольскую блузу, сидит у стола, подперев
голову обеими руками, хозяйка-каторжная убирает со стола самовар и чашки.
В подворной описи у него показано 20 лошадей и 9
голов рогатого скота, но говорят, что лошадей у него вдвое больше.
Чем дальше
в лес, тем больше дров: все арковцы должны, задолженность их растет с каждым новым посевом, с каждою лишнею
головой скота, а у некоторых она простирается уже до неоплатной цифры — двух и даже трехсот рублей на душу.
Вот густая сочная зелень с великанами-лопухами, блестящими от только что бывшего дождя, рядом с ней на площадке не больше, как сажени
в три, зеленеет рожь, потом клочок с ячменем, а там опять лопух, за ним клочок земли с овсом, потом грядка с картофелем, два недоросля подсолнуха с поникшими
головами, затем клинышком входит густо-зеленый конопляник, там и сям гордо возвышаются растения из семейства зонтичных, похожие на канделябры, и вся эта пестрота усыпана розовыми, ярко-красными и пунцовыми пятнышками мака.
Дальше,
в версте, начинаются каменноугольные ломки, потом с версту еще едешь
голым, безлюдным берегом и, наконец, другая расщелина,
в которой и находится Дуэ, бывшая столица сахалинской каторги.
Несчастные женщины свободного состояния, которых северные чиновники томят
в Дуэ «
в казармах для семейных», пригодились бы здесь как нельзя кстати; во Владимировке одного рогатого скота больше 100
голов, 40 лошадей, хорошие покосы, но нет хозяек и, значит, нет настоящих хозяйств.
Дело
в том, что посажено было здесь на участки сразу 30 человек; это было как раз то время, когда из Александровска долго не присылали инструментов, и поселенцы отправились к месту буквально с
голыми руками.
Помнится, записывая
в одной избе татарского мальчика трех лет,
в ермолке, с широким расстоянием между глазами, я сказал ему несколько ласковых слов, и вдруг равнодушное лицо его отца, казанского татарина, прояснилось, и он весело закивал
головой, как бы соглашаясь со мной, что его сын очень хороший мальчик, и мне показалось, что этот татарин счастлив.
Может ли, если пожелает, каторжный с бритою
головой, с одним или двумя тузами на спине, закованный
в кандалы или прикованный к тачке, пойти
в церковь?
От дверей хлынула волна, кто-то строго крикнул, и, наконец, вошли молодые: наборщик-каторжный, лет 25,
в пиджаке, с накрахмаленными воротничками, загнутыми на углах, и
в белом галстуке, и женщина-каторжная, года на 3–4 старше,
в синем платье с белыми кружевами и с цветком на
голове.
Когда священник возлагал на
головы жениха и невесты венцы и просил бога, чтобы он венчал их славою и честью, то лица присутствовавших женщин выражали умиление и радость, и, казалось, было забыто, что действие происходит
в тюремной церкви, на каторге, далеко-далеко от родины.
Надзиратели во время своего дежурства
в тюрьме допускают арестантов к картежной игре и сами участвуют
в ней; они пьянствуют
в обществе ссыльных, торгуют спиртом.
В приказах мы встречаем также буйство, непослушание, крайне дерзкое обращение со старшими
в присутствии каторжных и, наконец, побои, наносимые каторжному палкой по
голове, последствием чего образовались раны.
Наказывать по долгу службы и присяги своего ближнего, быть способным каждый час насиловать
в себе отвращение и ужас, отдаленность места служения, ничтожное жалованье, скука, постоянная близость бритых
голов, кандалов, палачей, грошовые расчеты, дрязги, а главное, сознание своего полного бессилия
в борьбе с окружающим злом, — всё это, взятое вместе, всегда делало службу по управлению каторгой и ссылкой исключительно тяжелой и непривлекательной.
Белый, придя к смотрителю маяка, поглядел на себя
в зеркало, то заметил на
голове седину, которой раньше не было; солдат уснул, и его никак не могли разбудить
в продолжение 40 часов.]
Игра
в штос туманит
головы, как дурман, и каторжный, проигрывая пищу и одежду, не чувствует голода и холода и, когда его секут, не чувствует боли, и, как это ни странно, даже во время такой работы, как нагрузка, когда баржа с углем стучит бортом о пароход, плещут волны и люди зеленеют от морской болезни,
в барже происходит игра
в карты, и деловой разговор мешается с картежным: «Отваливай!
[Туз на спине, бритье половины
головы и оковы, служившие
в прежнее время для предупреждения побегов и для удобнейшего распознавания ссыльных, утратили свое прежнее значение и сохраняются теперь лишь как позорящие наказания.
На Сахалине бреют
головы очень редко, только возвращенным с бегов, подследственным и прикованным к тачкам, а
в Корсаковском округе вовсе не бреют.
Палач Толстых, высокий, плотный человек, имеющий сложение силача-акробата, без сюртука,
в расстегнутой жилетке, [Он был прислан на каторгу за то, что отрубил своей жене
голову.] кивает
головой Прохорову; тот молча ложится.
Наконец девяносто. Прохорову быстро распутывают руки и ноги и помогают ему подняться. Место, по которому били, сине-багрово от кровоподтеков и кровоточит. Зубы стучат, лицо желтое, мокрое, глаза блуждают. Когда ему дают капель, он судорожно кусает стакан… Помочили ему
голову и повели
в околоток.
[Ядринцев рассказывает про некоего Демидова, который, чтобы раскрыть все подробности одного преступления, пытал через палача жену убийцы, которая была женщина свободная, пришедшая
в Сибирь с мужем добровольно и, следовательно, избавленная от телесного наказания; потом он пытал 11-тилетнюю дочь убийцы; девочку держали на воздухе, и палач сек ее розгой с
головы до пят; ребенку даже было дано несколько ударов плетью, и когда она попросила пить, ей подали соленого омуля.
Было раннее октябрьское утро, серое, холодное, темное. У приговоренных от ужаса лица желтые и шевелятся волосы на
голове. Чиновник читает приговор, дрожит от волнения и заикается оттого, что плохо видит. Священник
в черной ризе дает всем девяти поцеловать крест и шепчет, обращаясь к начальнику округа...
Как-то рано утром я его видел
в толпе каторжников около рудника: необыкновенно тощий, сутулый, с тусклыми глазами,
в старом летнем пальто и
в порванных брюках навыпуск, заспанный, дрожа от утреннего холода, он подошел к смотрителю, который стоял рядом со мной, и, снявши картузик, обнажив свою плешивую
голову, стал просить о чем-то.
За каждого пойманного и доставленного
в тюрьму беглого, как я уже говорил, рядовые, гиляки и вообще занимающиеся ловлей беглых получают от казны денежное вознаграждение
в размере трех рублей за
голову.