— Очень много; правда, что многие из действительных событий неправдоподобны, основаны на слишком редких, исключительных положениях или сцеплениях обстоятельств и потому в настоящем своем виде имеют вид сказки или натянутой выдумки (из этого можно видеть, что действительная жизнь часто бывает слишком драматична для драмы, слишком поэтична для поэзии); но очень много
есть событий, в которых, при всей их замечательности, нет ничего эксцентрического, невероятного, все сцепление происшествий, весь ход и развязка того, что в поэзии называется интригою, просты, естественны.
Неточные совпадения
«Но общество? но другие люди? разве не должен выдержать с ними тяжелую борьбу всякий великий человек?» Опять надобно сказать, что не всегда сопряжены с тяжелою борьбою великие
события в истории, но что мы, по злоупотреблению языка, привыкли называть великими
событиями только те, которые
были сопряжены с тяжелою борьбою.
Крещение франков
было великим
событием; но где же при нем тяжелая борьба?
Отдаленность во времени действует так же, как отдаленность в пространстве: история и воспоминание передают нам не все мелкие подробности о великом человеке или великом
событии; они умалчивают о мелких, второстепенных мотивах великого явления, о его слабых сторонах; они умалчивают о том, сколько времени в жизни великих людей
было потрачено на одеванье и раздеванье, еду, питье, насморк и т. п.
Еще гораздо важнее то, что с течением времени многое в произведениях поэзии делается непонятным для нас (мысли и обороты, заимствованные от современных обстоятельств, намеки на
события и лица); многое становится бесцветно и безвкусно; ученые комментарии не могут сделать для потомков всего столь же ясным и живым, как все
было ясно для современников; притом ученые комментарии и эстетическое наслаждение — противоположные вещи; не говорим уже, что через них произведение поэзии перестает
быть общедоступным.
Произведения поэзии живее, нежели произведения живописи, архитектуры и ваяния; но и они пресыщают нас довольно скоро: конечно, не найдется человека, который
был бы в состоянии перечитать роман пять раз сряду; между тем жизнь, живые лица и действительные
события увлекательны своим разнообразием.
Есть очень много таких
событий, в которых строго поэтическое воззрение не находит никаких недостатков в художественном отношении.
3)
Есть ли между этими законченными поэтическими
событиями такие, которые могли бы без всякого изменения
быть переданы под заглавием: «драма», «трагедия», «роман» и т. п.?
После всего этого трудно не сказать, что в действительности
есть много
событий, которые надобно только знать, понять и уметь рассказать, чтоб они в чисто прозаическом рассказе историка, писателя мемуаров или собирателя анекдотов отличались от настоящих «поэтических произведений» только меньшим объемом, меньшим развитием сцен, описаний и тому подобных подробностей.
Итак, вообще, по сюжету, по типичности и полноте обрисовки лиц поэтические произведения далеко уступают действительности; но
есть две стороны, которыми они могут стоять выше действительности: это украшения и сочетание лиц с теми
событиями, в которых они участвуют.
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений искусства выше красоты действительных предметов,
событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что
было бы довольно, изложив мнение о превосходстве искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий чувствует, что красота действительной жизни выше красоты созданий «творческой» фантазии.
Из многих случаев этого угождения господствующему образу мыслей укажем на один: многие требуют, чтобы в сатирических произведениях
были лица, «на которых могло бы с любовью отдохнуть сердце читателя», — требование очень естественное; но действительность очень часто не удовлетворяет ему, представляя множество
событий, в которых нет «и одного отрадного лица; искусство почти всегда угождает ему; и не знаем, найдется ли, например, в русской литературе, кроме Гоголя, писатель, который бы «в подчинялся этому требованию; и у самого Гоголя за недостаток «отрадных» лиц вознаграждают «высоколирические» отступления.
Разве любовь
была главным занятием общества и главною двигательницею
событий в изображаемые им эпохи?
Следствием всего этого бывает монотонность произведений поэзии: люди все «а один лад,
события развиваются по известным рецептам, с первых страниц видно, что
будет дальше, и не только, что
будет, но и как
будет.
Предмет или
событие в поэтическом произведении может
быть удобопонятнее, нежели в самой действительности; но мы признаем за ним только достоинство живого и ясного указания на действительность, а не самостоятельное значение, которое могло бы соперничествовать с полнотою действительной жизни.
Предполагаем, что поэт берет из опыта собственной жизни
событие, вполне ему известное (это случается не часто; обыкновенно многие подробности остаются мало известны и для связности рассказа должны
быть дополняемы соображением); предполагаем также, что взятое
событие совершенно закончено в художественном отношении, так что простой рассказ о нем
был бы вполне художественным произведением, т. е. берем случай, когда вмешательство комбинирующей фантазии кажется наименее нужным.
Как бы сильна ни
была память, она не в состоянии удержать всех подробностей, особенно тех, которые неважны для сущности дела; но многие из них нужны для художественной полноты рассказа и должны
быть заимствованы из других сцен, оставшихся в памяти поэта (напр., ведение разговора, описание местности и т. д.); правда, что дополнение
события этими подробностями еще не изменяет его, и различие художественного рассказа от передаваемого в нем
события ограничивается пока одною формою.
Событие в действительности
было перепутано с другими
событиями, находившимися с ним только во внешнем сцеплении, без существенной связи; но когда мы
будем отделять избранное нами
событие от других происшествий и от ненужных эпизодов, мы увидим, что это отделение оставит новые пробелы в жизненной полноте рассказа; поэт опять должен
будет восполнять их.
Этого мало: отделение не только отнимает жизненную полноту у многих моментов
событий, но часто изменяет их характер, — и
событие явится в рассказе уже не таким, каково
было в действительности, или, для сохранения сущности его, поэт принужден
будет изменять многие подробности, которые имеют истинный смысл в
событии только при его действительной обстановке, отнимаемой изолирующим рассказом.
Неточные совпадения
Но летописец недаром предварял
события намеками: слезы бригадировы действительно оказались крокодиловыми, и покаяние его
было покаяние аспидово. Как только миновала опасность, он засел у себя в кабинете и начал рапортовать во все места. Десять часов сряду макал он перо в чернильницу, и чем дальше макал, тем больше становилось оно ядовитым.
Потом пошли к модному заведению француженки, девицы де Сан-Кюлот (в Глупове она
была известна под именем Устиньи Протасьевны Трубочистихи; впоследствии же оказалась сестрою Марата [Марат в то время не
был известен; ошибку эту, впрочем, можно объяснить тем, что
события описывались «Летописцем», по-видимому, не по горячим следам, а несколько лет спустя.
Тогда бригадир встал перед миром на колени и начал каяться. ("И
было то покаяние его а́спидово", [Аспид (греч.) — легендарный змей;"а́спидово покаяние" — ложное, коварное покаяние.] — опять предваряет
события летописец.)
Тогда бригадир вдруг засовестился. Загорелось сердце его стыдом великим, и стоял он перед глуповцами и точил слезы. ("И все те его слезы
были крокодиловы", — предваряет летописец
события.)
Не успели глуповцы опомниться от вчерашних
событий, как Палеологова, воспользовавшись тем, что помощник градоначальника с своими приспешниками засел в клубе в бостон, [Бостон — карточная игра.] извлекла из ножон шпагу покойного винного пристава и,
напоив, для храбрости, троих солдат из местной инвалидной команды, вторглась в казначейство.