Неточные совпадения
Я не буду говорить о том, что основные понятия, из которых выводится у Гегеля определение прекрасного], теперь уже признаны не выдерживающими критики; не буду говорить и о том, что прекрасное [у Гегеля] является только «призраком», проистекающим от непроницательности взгляда, не просветленного философским мышлением, перед которым исчезает кажущаяся полнота проявления идеи в отдельном предмете, так что [по системе Гегеля] чем выше развито мышление, тем более исчезает перед ним прекрасное, и, наконец, для вполне развитого мышления есть только истинное, а прекрасного нет; не буду опровергать этого фактом, что на самом
деле развитие мышления в
человеке нисколько не разрушает в нем эстетического чувства: все это уже было высказано много раз.
Конечно, при созерцании возвышенного предмета могут пробуждаться в нас различного рода мысли, усиливающие впечатление, им на нас производимое; но возбуждаются они или нет, —
дело случая, независимо от которого предмет остается возвышенным: мысли и воспоминания, усиливающие ощущение, рождаются при всяком ощущении, но они уже следствие, а не причина первоначального ощущения, и если, задумавшись над подвигом Муция Сцеволы, я дохожу до мысли: «да, безгранична сила патриотизма», то мысль эта только следствие впечатления, произведенного на меня независимо от нее самым поступком Муция Сцеволы, а не причина этого впечатления; точно так же мысль: «нет ничего на земле прекраснее
человека», которая может пробудиться во мне, когда я задумаюсь, глядя на изображение прекрасного лица, не причина того, что я восхищаюсь им, как прекрасным, а следствие того, что оно уже прежде нее, независимо от нее кажется мне прекрасно.
Чем важнее
дело, задуманное
человеком, тем больше нужно условий, чтобы оно исполнилось именно так, как задумано; почти никогда все условия не встретятся так, как
человек рассчитывал, и потому почти никогда важное
дело не делается именно так, как предполагал
человек.
Эта случайность, расстраивающая наши планы, кажется полудикому
человеку, как мы сказали,
делом человекообразного существа, судьбы; из этого основного характера, замечаемого в случае, или судьбе, сами собою следуют все качества, придаваемые судьбе современными дикарями, очень многими восточными народами и старинными греками.
Случай уничтожает наши расчеты — значит, судьба любит уничтожать наши расчеты, любит посмеяться над
человеком и его расчетами; случай невозможно предусмотреть, невозможно сказать, почему случилось так, а не иначе, — следовательно, судьба капризна, своенравна; случай часто пагубен для
человека — следовательно, судьба любит вредить
человеку, судьба зла; и в самом
деле у греков судьба — человеконенавистница; злой и сильный
человек любит вредить именно самым лучшим, самым умным, самым счастливым
людям — их преимущественно любит губить и судьба; злобный, капризный и очень сильный
человек любит выказывать свое могущество, говоря наперед тому, кого хочет уничтожить: «я хочу сделать с тобою вот что; попробуй бороться со мною», — так и судьба объявляет вперед свои решения, чтобы иметь злую радость доказать нам наше бессилие перед нею и посмеяться над нашими слабыми, безуспешными попытками бороться с нею, избежать ее.
Нет; она продолжает вечно действовать по своим законам, она не знает о
человеке и его
делах, о его счастии и его погибели; ее законы могут иметь и часто имеют пагубное Для
человека и его
дел действие; но на них же опирается всякое человеческое действие.
Так, дыхание важнее всего в жизни
человека; но мы не обращаем и внимания на него, потому что ему обыкновенно не противостоят никакие препятствия; для дикаря, питающегося даром ему достающимися плодами хлебного дерева, и для европейца, которому хлеб достается только через тяжелую работу земледелия, пища одинаково важна; но собирание плодов хлебного дерева — «не важное»
дело, потому что оно легко; «важно» земледелие, потому что оно тяжело.
В одно время личность бывает исполнена сознанием своей нравственной цели, является так, как есть, прекрасною в глубочайшем смысле слова; но в другое время
человек занят бывает чем-нибудь имеющим только посредственную связь с целью жизни его, и при этом истинное содержание характера не проявляется в выражении лица; иногда
человек бывает занят
делом, возлагаемым на него только житейскою или жизненною необходимостью, и при этом всякое высшее выражение погребено под равнодушием или скукою, неохотою.
И были всегда, везде тысячи
людей, вся жизнь которых была непрерывным рядом возвышенных чувств и
дел.
Пуста и бесцветна бывает жизнь только у бесцветных
людей, которые толкуют о чувствах и потребностях, на самом
деле не будучи способны иметь никаких особенных чувств и потребностей, кроме потребности рисоваться.
Быть может, неуместно было бы здесь также вдаваться в подробные доказательства того, что желание «не стареть» — фантастическое желание, что на самом
деле пожилой
человек и хочет быть пожилым
человеком, если только его жизнь прошла нормальным образом и если он не принадлежит к числу
людей поверхностных.
Само собою разумеется, что подобное предприятие могло бы свидетельствовать о едкости ума, но не о беспристрастии; достоин сожаления
человек, не преклоняющийся пред великими произведениями искусства; но простительно, когда к тому принуждают преувеличенные похвалы, напоминать, что если на солнце есть пятна, то в «земных
делах»
человека их не может не быть.
Произведение искусства — создание жизненного процесса, создание живого
человека, который произвел
дело не без тяжелой борьбы, и на произведении отражается тяжелый, грубый след борьбы производства.
Вопрос решается тем, что во всех указанных нами случаях
дело идет о произведениях практической деятельности
человека, которая, уклонившись в них от своего истинного назначения — производить нужное или полезное, тем не менее сохраняет свой существенный характер — производить нечто такое, чего не производит природа.
Различие между естественным и искусственным пением — различие между актером, играющим роль веселого или печального, и
человеком, который в самом
деле обрадован или опечален чем-нибудь, — различие между оригиналом и копиею, между действительностью и подражанием.
Не вдаваясь в метафизические суждения о том, каковы на самом
деле каузальные отношения между общим и частным (причем необходимо было бы прийти к заключению, что для
человека общее только бледный и мертвый экстракт на индивидуального, что поэтому между ними такое же отношение, как между словом и реальностью), скажем только, что на самом
деле индивидуальные подробности вовсе не мешают общему значению предмета, а, напротив, оживляют и дополняют его общее значение; что, во всяком случае, поэзия признает высокое превосходство индивидуального уж тем самым, что всеми силами стремится к живой индивидуальности своих образов; что с тем вместе никак не может она достичь индивидуальности, а успевает только несколько приблизиться к ней, и что степенью этого приближения определяется достоинство поэтического образа.
Положим, что все это совершенно справедливо и что всегда бывает именно так; но квинт-эссенция вещи обыкновенно не похожа бывает на самую вещь: теин — не чай, алкоголь — не вино; по правилу, приведенному выше, в самом
деле поступают «сочинители», дающие нам вместо
людей квинт-эссенцию героизма и злобы в виде чудовищ порока и каменных героев.
Все, или почти все, молодые
люди влюбляются — вот общая черта, в остальных они не сходны, — и во всех произведениях поэзии мы услаждаемся девицами и юношами, которые и мечтают и толкуют всегда только о любви и во все продолжение романа только и делают, что страдают или блаженствуют от любви; все пожилые
люди любят порезонерствовать, в остальном они не похожи друг на друга; все бабушки любят внучат и т. д., — и вот все повести и романы населяются стариками, которые только и
дело делают, что резонерствуют, бабушками, которые только и
дела делают, что ласкают внучат, и т. д.
С одной стороны, приличия, с другой — обыкновенное стремление
человека к самостоятельности, к «творчеству, а не списыванию копий» заставляют поэта видоизменять характеры, им списываемые с
людей, которые встречались ему в жизни, представлять их до некоторой степени неточными; кроме того, списанному с действительного
человека лицу обыкновенно приходится в романе действовать совершенно не в той обстановке, какой оно было окружено на самом
деле, и от этого внешнее сходство теряется.
В действительности очень часто мелкие по характеру
люди являются двигателями трагических, драматических и т. д. событий; ничтожный повеса, в сущности даже вовсе не дурной
человек, может наделать много ужасных
дел;
человек, которого нисколько нельзя назвать дурным, может погубить счастие многих
людей и наделать несчастий гораздо более, нежели Яго или Мефистофель.
В произведениях поэзии, напротив того, очень дурные
дела делают и
люди очень дурные; хорошие
дела делают и
люди особенно хорошие.
Первый источник этого мнения — естественная наклонность
человека чрезвычайно высоко ценить трудность
дела и редкость вещи.
Само собою разумеется, что даже и с этой точки зрения мы правы только субъективно: «действительность производит прекрасное без усилий» — значит только, что усилия в этом случае делаются не волею
человека; на самом же
деле все в действительности — и прекрасное, и не прекрасное, и великое и мелкое — результат высочайшего (возможного напряжения сил, не знающих ни отдыха, ни усталости.
Другой пример:
человек наклонен к сантиментальности; природа и жизнь не
разделяют этого направления; но произведения искусства почти всегда более или менее удовлетворяют ему.
— Заключение, не совсем точно выраженное;
дело в том, что искусственно развитой
человек имеет много искусственных, исказившихся до лживости, до фантастичности требований, которых нельзя вполне удовлетворить, потому что они в сущности не требования природы, а мечты испорченного воображения, которым почти невозможно и угождать, не подвергаясь насмешке и презрению от самого того
человека, которому стараемся угодить, потому что он сам инстинктивно чувствует, что его требование не стоит удовлетворения.
Вот единственная цель и значение очень многих (большей части) произведений искусства: дать возможность, хотя в некоторой степени, познакомиться с прекрасным в действительности тем
людям, которые не имели возможности наслаждаться им «а самом
деле; служить напоминанием, возбуждать и оживлять воспоминание о прекрасном в действительности у тех
людей, которые знают его из опыта и любят вспоминать о нем.
Портрет снимается с
человека, который нам дорог и мил, не для того, чтобы сгладить недостатки его лица (что нам за
дело до этих недостатков? они для нас незаметны или милы), но для того, чтобы доставить нам возможность любоваться на это лицо даже и тогда, когда на самом
деле оно не перед нашими глазами; такова же цель и значение произведений искусства: они не поправляют действительности, не украшают ее, а воспроизводят, служат ей суррогатом.
Нам тотчас же становится скучным и отвратительным превосходнейшее подражание пению соловья, как скоро мы узнаем, что это не в самом
деле пение соловья, а подражание ему какого-нибудь искусника, выделывающего соловьиные трели; потому что от
человека мы вправе требовать не такой музыки.
Действование
человека всегда имеет цель, которая составляет сущность
дела; по мере соответствия нашего
дела с целью, которую мы хотели осуществить им, ценится достоинство самого
дела; по мере совершенства выполнения оценивается всякое человеческое произведение.