(«Экая шельма какой! Сам-то не пьет. Только губы приложил к своей ели-то. А славная эта ель, —
и будто кваском припахивает,
и сила есть, хорошая сила есть. Когда Мишку с нею окручу, водку брошу, все эту ель стану пить. — Ну, этот ума не пропьет! Хоть бы приложился, каналья! Ну,
да мне же лучше. А
поди, чай, ежели бы захотел пить, здоров пить».)
Марья Алексевна
и ругала его вдогонку
и кричала других извозчиков,
и бросалась в разные стороны на несколько шагов,
и махала руками,
и окончательно установилась опять под колоннадой,
и топала,
и бесилась; а вокруг нее уже стояло человек пять парней, продающих разную разность у колонн Гостиного двора; парни любовались на нее, обменивались между собою замечаниями более или менее неуважительного свойства, обращались к ней с похвалами остроумного
и советами благонамеренного свойства: «Ай
да барыня, в кою пору успела нализаться, хват, барыня!» — «барыня, а барыня, купи пяток лимонов-то у меня, ими хорошо закусывать, для тебя дешево отдам!» — «барыня, а барыня, не слушай его, лимон не поможет, а ты
поди опохмелись!» — «барыня, а барыня, здорова ты ругаться; давай об заклад ругаться, кто кого переругает!» — Марья Алексевна, сама не помня, что делает, хватила по уху ближайшего из собеседников — парня лет 17, не без грации высовывавшего ей язык: шапка слетела, а волосы тут, как раз под рукой; Марья Алексевна вцепилась в них.