Неточные совпадения
Поутру 11 июля 1856
года прислуга
одной из больших петербургских гостиниц у станции московской железной дороги была в недоумении, отчасти даже в тревоге.
Для содержания сына в Петербурге ресурсы отца были неудовлетворительны; впрочем, в первые два
года Лопухов получал из дому рублей по 35 в
год, да еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму в
одном из кварталов Выборгской части, — только вот в это-то время он и нуждался.
Когда он был в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже два
года перестал нуждаться и больше
года жил на
одной квартире, но не в
одной, а в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
Это черта любопытная; в последние
лет десять стала являться между некоторыми лучшими из медицинских студентов решимость не заниматься, по окончании курса, практикою, которая
одна дает медику средства для достаточной жизни, и при первой возможности бросить медицину для какой-нибудь из ее вспомогательных наук — для физиологии, химии, чего-нибудь подобного.
Они должны были в том
году кончить курс и объявили, что будут держать (или, как говорится в Академии: сдавать) экзамен прямо на степень доктора медицины; теперь они оба работали для докторских диссертаций и уничтожали громадное количество лягушек; оба они выбрали своею специальностью нервную систему и, собственно говоря, работали вместе; но для диссертационной формы работа была разделена:
один вписывал в материалы для своей диссертации факты, замечаемые обоими по
одному вопросу, другой по другому.
В Медицинской академии есть много людей всяких сортов, есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них были в ней знакомства и у Лопухова.
Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но хороший знакомый, — кончил курс
год тому назад и был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
А
года через полтора почти все девушки уже жили на
одной большой квартире, имели общий стол, запасались провизиею тем порядком, как делается в больших хозяйствах.
Вера Павловна, проснувшись, долго нежится в постели; она любит нежиться, и немножко будто дремлет, и не дремлет, а думает, что надобно сделать; и так полежит, не дремлет, и не думает — нет, думает: «как тепло, мягко, хорошо, славно нежиться поутру»; так и нежится, пока из нейтральной комнаты, — нет, надобно сказать:
одной из нейтральных комнат, теперь уже две их, ведь это уже четвертый
год замужества, — муж, то есть «миленький», говорит: «Верочка, проснулась?» — «Да, миленький».
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть ли не на меня даже, хоть меня тут и не было, и зная, что предмету его гнева уж немало
лет, он воскликнул: «да что вы о нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях
одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только до 25
лет человек может сохранять честный образ мыслей».
А теперь опасность была больше, чем тогда: в эти три
года Вера Павловна, конечно, много развилась нравственно; тогда она была наполовину еще ребенок, теперь уже не то; чувство, ею внушаемое, уже не могло походить на шутливую привязанность к девочке, которую любишь и над которой улыбаешься в
одно и то же время.
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось в этот вечер, что он делает над собой усилие, чтобы быть нежным, и этот вечер был
одним из самых радостных в ее жизни, по крайней мере, до сих пор; через несколько
лет после того, как я рассказываю вам о ней, у ней будет много таких целых дней, месяцев,
годов: это будет, когда подрастут ее дети, и она будет видеть их людьми, достойными счастья и счастливыми.
А подумать внимательно о факте и понять его причины — это почти
одно и то же для человека с тем образом мыслей, какой был у Лопухова, Лопухов находил, что его теория дает безошибочные средства к анализу движений человеческого сердца, и я, признаюсь, согласен с ним в этом; в те долгие
годы, как я считаю ее за истину, она ни разу не ввела меня в ошибку и ни разу не отказалась легко открыть мне правду, как бы глубоко ни была затаена правда какого-нибудь человеческого дела.
Отец служил без удачи и без падений, в 40
лет вышел в отставку генерал — лейтенантом и поселился в
одном из своих поместий, разбросанных по верховью Медведицы.
На следующее
лето он ехал на пароходе;
один из простонародия, толпившегося на палубе, оказался его прошлогодним сослуживцем до лямке, а таким-то образом его спутники — студенты узнали, что его следует звать Никитушкою Ломовым.
И это бы все еще ничего; было еще вот что: на 15-м
году он влюбился в
одну из любовниц отца.
Через
год после того, как пропал Рахметов,
один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще
год; если останется из этого
года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через
год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более
года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что
года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда,
года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Между тем как очень спокойно могли бы вы все трое жить по-прежнему, как жили за
год, или как-нибудь переместиться всем на
одну квартиру, или иначе переместиться, или как бы там пришлось, только совершенно без всякого расстройства и по-прежнему пить чай втроем, и по-прежнему ездить в оперу втроем.
— Еще бы! — сказала Вера Павловна. Они прочли два раза маленькую поэму, которая, благодаря их знакомству с
одним из знакомых автора, попала им в руки
года за три раньше, чем была напечатана.
Итак, Вера Павловна занялась медициною; и в этом, новом у нас деле, она была
одною из первых женщин, которых я знал. После этого она, действительно, стала чувствовать себя другим человеком. У ней была мысль: «Через несколько
лет я уж буду в самом деле стоять на своих ногах». Это великая мысль. Полного счастья нет без полной независимости. Бедные женщины, немногие из вас имеют это счастие!
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть еще два предмета,
года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета,
один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается
одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает
одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Но зато же ведь они и честны друг перед другом, они любят друг друга через десять
лет после свадьбы сильнее и поэтичнее, чем в день свадьбы, но зато же ведь в эти десять
лет ни он, ни она не дали друг другу притворного поцелуя, не сказали ни
одного притворного слова.
— На тебе я замечаю вещь гораздо более любопытную: еще
года через три ты забудешь свою медицину, а еще
года через три разучишься читать, и из всех способностей к умственной жизни у тебя останется
одно — зрение, да и то разучится видеть что-нибудь, кроме меня.
— «Да везде, где тепло и хорошо, — говорит старшая сестра: — на
лето, когда здесь много работы и хорошо, приезжает сюда множество всяких гостей с юга; мы были в доме, где вся компания из
одних вас; но множество домов построено для гостей, в других и разноплеменные гости и хозяева поселяются вместе, кому как нравится, такую компанию и выбирает.
С северо — востока, от берегов большой реки, с северо — запада, от прибережья большого моря, — у них так много таких сильных машин, — возили глину, она связывала песок, проводили каналы, устраивали орошение, явилась зелень, явилось и больше влаги в воздухе; шли вперед шаг за шагом, по нескольку верст, иногда по
одной версте в
год, как и теперь все идут больше на юг, что ж тут особенного?
У него был огромный подряд, на холст ли, на провиант ли, на сапожный ли товар, не знаю хорошенько, а он, становившийся с каждым
годом упрямее и заносчивее и от
лет, и от постоянной удачи, и от возрастающего уважения к нему, поссорился с
одним нужным человеком, погорячился, обругал, и штука стала выходить скверная.
Совершенно сообразно этой истории, Бьюмонт, родившийся и до 20
лет живший в Тамбовской губернии, с
одним только американцем или англичанином на 20 или 50 или 100 верст кругом, с своим отцом, который целый день был на заводе, сообразно этой истории, Чарльз Бьюмонт говорил по — русски, как чистый русский, а по — английски — бойко, хорошо, но все-таки не совершенно чисто, как следует человеку, уже только в зрелые
годы прожившему несколько
лет в стране английского языка.
Так прошло у них время третьего
года и прошлого
года, так идет у них и нынешний
год, и зима нынешнего
года уж почти проходила, снег начинал таять, и Вера Павловна спрашивала: «да будет ли еще хоть
один морозный день, чтобы хоть еще раз устроить зимний пикник?», и никто не мог отвечать на ее вопрос, только день проходил за днем, все оттепелью, и с каждым днем вероятность зимнего пикника уменьшалась.
— В Пассаж! — сказала дама в трауре, только теперь она была уже не в трауре: яркое розовое платье, розовая шляпа, белая мантилья, в руке букет. Ехала она не
одна с Мосоловым; Мосолов с Никитиным сидели на передней лавочке коляски, на козлах торчал еще третий юноша; а рядом с дамою сидел мужчина
лет тридцати. Сколько
лет было даме? Неужели 25, как она говорила, а не 20? Но это дело ее совести, если прибавляет.
— Позвольте, позвольте! — говорит читатель, — и не
один проницательный, а всякий читатель, приходя в остолбенение по мере того, как соображает, — с лишком через два
года после того, как познакомилась с Никитиным?