Неточные совпадения
Он справился о здоровье Веры Павловны — «я здорова»; он сказал, что очень рад, и навел речь
на то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и думает, что хорошо было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный,
дорога чудесная.
И в этаком-то расстройстве и сокрушении духа — письмо от Жюли, целительный бальзам
на рану, луч спасения в непроглядном мраке, столбовая
дорога под ногою тонувшего в бездонном болоте.
Он знал, что девушке представляется много неприятных опасностей
на пути к сцене, но полагал, что при твердом характере может она пробиться прямою
дорогою.
«Не годится, показавши волю, оставлять человека в неволе», и после этого думал два часа: полтора часа по
дороге от Семеновского моста
на Выборгскую и полчаса
на своей кушетке; первую четверть часа думал, не нахмуривая лба, остальные час и три четверти думал, нахмуривая лоб, по прошествии же двух часов ударил себя по лбу и, сказавши «хуже гоголевского почтмейстера, телятина!», — посмотрел
на часы.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по
дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка вернулась в свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо скажет матери — ведь драться
на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться
на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Через него они и записочками передавались; у его сослуживца
на квартире, у столоначальника Филантьева, — женатого человека, ваше превосходительство, потому что хоть я и маленький человек, но девическая честь дочери, ваше превосходительство, мне
дорога; имели при мне свиданья, и хоть наши деньги не такие, чтобы мальчишке в таких летах учителей брать, но якобы предлог дал, ваше превосходительство, и т. д.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю
дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь
на несколько минут сообщением скорби своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением чувств до того, что забывает в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала в комнату Верочки, бросилась в ящики туалета, в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
И смотрит Марья Алексевна, материя
на платье у Верочки самая
дорогая, и Верочка говорит: «одна материя 500 целковых стоит, и это для нас, мамаша, пустяки: у меня таких платьев целая дюжина; а вот, мамаша, это
дороже стоит, — вот,
на пальцы посмотрите!
— Смотрит Марья Алексевна
на пальцы Верочке, а
на пальцах перстни с крупными брильянтами! — этот перстень, мамаша, стоит 2 000 р., а этот, мамаша,
дороже — 4 000 р., а вот
на грудь посмотрите, мамаша, эта брошка еще
дороже: она стоит 10 000 р.!
Выехав
на свою
дорогу, Жюли пустилась болтать о похождениях Адели и других: теперь m-lle Розальская уже дама, следовательно, Жюли не считала нужным сдерживаться; сначала она говорила рассудительно, потом увлекалась, увлекалась, и стала описывать кутежи с восторгом, и пошла, и пошла; Вера Павловна сконфузилась, Жюли ничего не замечала...
Он понимал, что ступает
на опасную для себя
дорогу, решаясь просиживать вечера с ними, чтобы отбивать у Веры Павловны дежурство; ведь он был так рад и горд, что тогда, около трех лет назад, заметив в себе признаки страсти, умел так твердо сделать все, что было нужно, для остановки ее развития.
— Верочка, друг мой, ты упрекнула меня, — его голос дрожал, во второй раз в жизни и в последний раз; в первый раз голос его дрожал от сомнения в своем предположении, что он отгадал, теперь дрожал от радости: — ты упрекнула меня, но этот упрек мне
дороже всех слов любви. Я оскорбил тебя своим вопросом, но как я счастлив, что мой дурной вопрос дал мне такой упрек! Посмотри, слезы
на моих глазах, с детства первые слезы в моей жизни!
Когда Вера Павловна
на другой день вышла из своей комнаты, муж и Маша уже набивали вещами два чемодана. И все время Маша была тут безотлучно: Лопухов давал ей столько вещей завертывать, складывать, перекладывать, что куда управиться Маше. «Верочка, помоги нам и ты». И чай пили тут все трое, разбирая и укладывая вещи. Только что начала было опомниваться Вера Павловна, а уж муж говорит: «половина 11–го; пора ехать
на железную
дорогу».
Как она его обнимает
на галлерее железной
дороги, с какими слезами целует, отпуская в вагон.
9 июля он уехал, а 11 июля поутру произошло недоумение в гостинице у станции московской железной
дороги, по случаю невставанья приезжего, а часа через два потом сцена
на Каменноостровской даче, теперь проницательный читатель уже не промахнется в отгадке того, кто ж это застрелился.
Рахель и Маша должны заехать
на городскую квартиру, собрать оставшиеся там платья и вещи, по
дороге заехать к меховщику, которому отданы были
на лето шубы Веры Павловны, потом со всем этим ворохом приехать
на дачу, чтобы Рахель хорошенько оценила и купила все гуртом.
Он был пробужден от раздумья отчаянным криком женщины; взглянул: лошадь понесла даму, катавшуюся в шарабане, дама сама правила и не справилась, вожжи волочились по земле — лошадь была уже в двух шагах от Рахметова; он бросился
на середину
дороги, но лошадь уж пронеслась мимо, он не успел поймать повода, успел только схватиться за заднюю ось шарабана — и остановил, но упал.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по
дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и
на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и
на испанцев, и
на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Рахель отдала 200 р., больше у нее не было, остальное она пришлет дня через три, через Мерцалову, забрала вещи и уехала, Мерцалова посидела еще с час, но пора домой кормить грудью ребенка, и она уехала, сказавши, что приедет завтра проводить
на железную
дорогу.
А я сказал Маше, чтобы она не будила вас раньше половины одиннадцатого, так что завтра, едва успеете вы напиться чаю, как уж надобно будет вам спешить
на железную
дорогу; ведь если и не успеете уложить всех вещей, то скоро вернетесь, или вам привезут их; как вы думаете сделать, чтобы вслед за вами поехал Александр Матвеич, или сами вернетесь? а вам теперь было бы тяжело с Машею, ведь не годилось бы, если б она заметила, что вы совершенно спокойны.
Но я зайду к ней рано поутру и скажу ей, чтобы не приезжала сюда, потому что вы долго не спали, и не должно вас будить, а ехала бы прямо
на железную
дорогу.
И едва она успела проснуться, уж пора ехать
на железную
дорогу.
«Очень любопытно, Александр Матвеич, и нужна немедленная помощь, каждые полчаса
дороги, мы даже ехали
на извозчике».
Нам тесно
на этой единственной
дороге; мы мешаем друг другу, потому что слишком толпимся
на ней; она почти не может давать нам самостоятельности, потому что нас, предлагающих свои услуги, слишком много.
Нет, пока женщины не будут стараться о том, чтобы разойтись
на много
дорог, женщины не будут иметь самостоятельности.
«Они потому из алюминия, — говорит старшая сестра, — что здесь ведь очень тепло, белое меньше разгорячается
на солнце, что несколько
дороже чугуна, но по — здешнему удобнее».
А он может нажить: стал
на такую
дорогу.