Неточные совпадения
Ты не помнишь, как мы с твоим
отцом жили, когда он еще не
был управляющим!
Вот теперь и у
отца твоего деньги
есть, — я предоставила; и у меня
есть, может и побольше, чем у него, — все сама достала, на старость кусок хлеба приготовила.
Случай, с которого стала устраиваться ее жизнь хорошо,
был такого рода. Надобно стало готовить в гимназию маленького брата Верочки.
Отец стал спрашивать у сослуживцев дешевого учителя. Один из сослуживцев рекомендовал ему медицинского студента Лопухова.
На диване сидели лица знакомые:
отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая, с черными волосами — «густые, хорошие волоса», с черными глазами — «глаза хорошие, даже очень хорошие», с южным типом лица — «как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо, только очень холодное, это уж не по южному; здоровье хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы такой
был народ!
Отец его, рязанский мещанин, жил, по мещанскому званию, достаточно, то
есть его семейство имело щи с мясом не по одним воскресеньям, и даже
пило чай каждый день.
Для содержания сына в Петербурге ресурсы
отца были неудовлетворительны; впрочем, в первые два года Лопухов получал из дому рублей по 35 в год, да еще почти столько же доставал перепискою бумаг по вольному найму в одном из кварталов Выборгской части, — только вот в это-то время он и нуждался.
Когда коллежский секретарь Иванов уверяет коллежского советника Ивана Иваныча, что предан ему душою и телом, Иван Иваныч знает по себе, что преданности душою и телом нельзя ждать ни от кого, а тем больше знает, что в частности Иванов пять раз продал
отца родного за весьма сходную цену и тем даже превзошел его самого, Ивана Иваныча, который успел предать своего
отца только три раза, а все-таки Иван Иваныч верит, что Иванов предан ему, то
есть и не верит ему, а благоволит к нему за это, и хоть не верит, а дает ему дурачить себя, — значит, все-таки верит, хоть и не верит.
Третий результат слов Марьи Алексевны
был, разумеется, тот, что Верочка и Дмитрий Сергеич стали, с ее разрешения и поощрения, проводить вместе довольно много времени. Кончив урок часов в восемь, Лопухов оставался у Розальских еще часа два — три: игрывал в карты с матерью семейства,
отцом семейства и женихом; говорил с ними; играл на фортепьяно, а Верочка
пела, или Верочка играла, а он слушал; иногда и разговаривал с Верочкою, и Марья Алексевна не мешала, не косилась, хотя, конечно, не оставляла без надзора.
Михаил Иваныч медленно прочел: «О религии, сочинение Людвига» — Людовика — четырнадцатого, Марья Алексевна, сочинение Людовика XIV; это
был, Марья Алексевна, французский король,
отец тому королю, на место которого нынешний Наполеон сел.
У одного окна, с одного конца стола, сидела Верочка и вязала шерстяной нагрудник
отцу, свято исполняя заказ Марьи Алексевны; у другого окна, с другого конца стола, сидел Лопухов; локтем одной руки оперся на стол, и в этой руке
была сигара, а другая рука у него
была засунута в карман; расстояние между ним и Верочкою
было аршина два, если не больше.
Вот почему я учился; без этого расчета
отец не отдал бы меня учиться: ведь семейству нужен
был работник.
— А вот и я готов, — подошел Алексей Петрович: — пойдемте в церковь. — Алексей Петрович
был весел, шутил; но когда начал венчанье, голос его несколько задрожал — а если начнется дело? Наташа, ступай к
отцу, муж не кормилец, а плохое житье от живого мужа на отцовских хлебах! впрочем, после нескольких слов он опять совершенно овладел собою.
Мой
отец был дьячок в губернском городе и занимался переплетным мастерством, а мать пускала на квартиру семинаристов.
Отец выпивал, но только когда приходилась нужда невтерпеж, — это реальное горе, или когда доход
был порядочный; тут он отдавал матери все деньги и говорил: «ну, матушка, теперь, слава богу, на два месяца нужды не увидишь; а я себе полтинничек оставил, на радости
выпью» — это реальная радость.
— Мой
отец и мать, хотя
были люди богатые, тоже вечно хлопотали и толковали о деньгах; и богатые люди не свободны от таких же забот…
— А мне все не лучше, Верочка; как-то ты без меня останешься? У
отца жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая; злых людей на свете много. Предостеречь тебя
будет некому. Боюсь я за тебя. — Верочка плачет.
У некоторых
были старухи родственницы, матери или тетки; две содержали стариков —
отцов; у многих
были маленькие братья или сестры.
По этим родственным отношениям три девушки не могли поселиться на общей квартире: у одной мать
была неуживчивого характера; у другой мать
была чиновница и не хотела жить вместе с мужичками, у третьей
отец был пьяница.
Лопуховы бывают в гостях не так часто, почти только у Мерцаловых, да у матери и
отца Мерцаловой; у этих добрых простых стариков
есть множество сыновей, занимающих порядочные должности по всевозможным ведомствам, и потому в доме стариков, живущих с некоторым изобилием, Вера Павловна видит многоразличное и разнокалиберное общество.
Служители судили иначе: «Ну, этого Кирсанов берет в свою палату, — значит, труден», говорили они между собою, а потом больному: «
Будь благонадежен: против этого лекаря редкая болезнь может устоять, мастер: и как
есть,
отец».
— Нет, как же, я знаю очень много. Вы
были служанкою, — в последнее время у актрисы N.; когда она вышла замуж, вы отошли от нее; чтоб уйти от
отца ее мужа, поступили в магазин N., из которого перешли к нам; я знаю это со всеми подробностями.
Отец его
был человек деспотического характера, очень умный, образованный и ультраконсерватор, — в том же смысле, как Марья Алексевна, ультраконсерватор, но честный.
И это бы все еще ничего;
было еще вот что: на 15-м году он влюбился в одну из любовниц
отца.
Был еще слух, что молодой русский, бывший помещик, явился к величайшему из европейских мыслителей XIХ века,
отцу новой философии, немцу, и сказал ему так: «у меня 30 000 талеров; мне нужно только 5 000; остальные я прошу взять у меня» (философ живет очень бедно).
Полозова говорила в письме к подруге, что много обязана
была мужу Веры Павловны. Чтобы объяснить это, надобно сказать, что за человек
был ее
отец.
Отец любил Катю, не давал ультравеликосветским гувернанткам слишком муштровать девушку: «это глупости», говорил он про всякие выправки талии, выправки манер и все тому подобное; а когда Кате
было 15 лет, он даже согласился с нею, что можно обойтись ей и без англичанки и без француженки.
Отец рано заметил, что она стала показывать ему предпочтение перед остальными, и, человек дельный, решительный, твердый, тотчас же, как заметил, объяснился с дочерью: «Друг мой, Катя, за тобою сильно ухаживает Соловцов; остерегайся его: он очень дурной человек, совершенно бездушный человек; ты с ним
была бы так несчастна, что я желал бы лучше видеть тебя умершею, чем его женою, это
было бы легче и для меня, и для тебя».
Катерина Васильевна любила
отца, привыкла уважать его мнение: он никогда не стеснял ее; она знала, что он говорит единственно по любви к ней; а главное, у ней
был такой характер больше думать о желании тех, кто любит ее, чем о своих прихотях, она
была из тех, которые любят говорить своим близким: «как вы думаете, так я и сделаю».
Она стала холодна с ним; и может
быть, все обошлось бы благополучно; но
отец, по своей горячности, пересолил; и очень немного пересолил, но ловкому Соловцову
было довольно и этого.
Но подействовали они не очень скоро; Катерина Васильевна в первое время по удалении Соловцова вовсе не
была ни грустна, ни задумчива, а перед тем она уже
была холодна с ним, да и так спокойно приняла совет
отца остерегаться его.
Почему же Катерина Васильевна ничего не говорила
отцу? — она
была уверена, что это
было бы напрасно:
отец тогда сказал ей так твердо, а он не говорит даром. Он не любит высказывать о людях мнения, которое не твердо в нем; и никогда не согласится на брак ее с человеком, которого считает дурным.
А
отец ни из одного слова ее не мог заметить, что болезнь происходит от дела, в котором отчасти виноват и он: дочь
была нежна с ним, как и прежде.
Возвратившись к больной, он сказал ей, что
отец упрям, — упрямее, чем ждал он, что надобно
будет действовать против него крутым образом.
Наскоро дав им аттестацию, Кирсанов пошел сказать больной, что дело удалось. Она при первых его словах схватила его руку, и он едва успел вырвать, чтоб она не поцеловала ее. «Но я не скоро пущу к вам вашего батюшку объявить вам то же самое, — сказал он: — он у меня прежде прослушает лекцию о том, как ему держать себя». Он сказал ей, что он
будет внушать ее
отцу и что не отстанет от него, пока не внушит ему этого основательно.
Кирсанов не мог бросить дела: надобно
было и помогать Катерине Васильевне поскорее выйти из ослепления, а еще больше надобно
было наблюдать за ее
отцом, поддерживать его в верности принятому методу невмешательства.
«Кому я могу верить? чему я могу верить?» — спрашивала она себя после истории с Соловцовым и видела: никому, ничему. Богатство ее
отца притягивало из всего города жадность к деньгам, хитрость, обман. Она
была окружена корыстолюбцами, лжецами, льстецами; каждое слово, которое говорилось ей,
было рассчитано по миллионам ее
отца.
Потому Катерина Васильевна
была едва ли не больше обрадована, чем огорчена, когда
отец ее разорился.
Ей
было жалко видеть его, ставшего стариком из крепкого, еще не старого человека;
было жалко и того, что средства ее помогать другим слишком уменьшились;
было на первый раз обидно увидеть пренебрежение толпы, извивавшейся и изгибавшейся перед ее
отцом и ею.
Явилась и надежда на счастье: «теперь если в ком я найду привязанность, то
будет привязанность ко мне, а не к миллионам моего
отца».
Во время этого переселения его
отец был еще ребенком.
Совершенно сообразно этой истории, Бьюмонт, родившийся и до 20 лет живший в Тамбовской губернии, с одним только американцем или англичанином на 20 или 50 или 100 верст кругом, с своим
отцом, который целый день
был на заводе, сообразно этой истории, Чарльз Бьюмонт говорил по — русски, как чистый русский, а по — английски — бойко, хорошо, но все-таки не совершенно чисто, как следует человеку, уже только в зрелые годы прожившему несколько лет в стране английского языка.
Катерина Васильевна покраснела. Ей
было неприятно, что
отец завел разговор о ее чувствах. Но, кроме отцовской любви,
было и другое известное обстоятельство, по которому
отец не
был виноват: если не о чем говорить, но
есть в комнате кошка или собака, заводится разговор о ней: если ни кошки, ни собаки нет, то о детях. Погода, уж только третья, крайняя степень безресурсности.
Катерина Васильевна
была очень одушевлена. Грусти — никаких следов; задумчивость заменилась восторгом. Она с энтузиазмом рассказывала Бьюмонту, — а ведь уж рассказывала
отцу, но от одного раза не унялась, о том, что видела поутру, и не
было конца ее рассказу; да, теперь ее сердце
было полно: живое дело найдено! Бьюмонт слушал внимательно; но разве можно слушать так? и она чуть не с гневом сказала...
— А хорошо, что у твоего
отца все-таки что-нибудь
есть; это очень хорошо».