Неточные совпадения
Когда Верочке
было двенадцать лет, она стала ходить в пансион, а к ней стал ходить фортепьянный учитель, — пьяный, но очень добрый немец и очень
хороший учитель, но, по своему пьянству, очень дешевый.
Через полгода мать перестала называть Верочку цыганкою и чучелою, а стала наряжать
лучше прежнего, а Матрена, — это
была уже третья Матрена, после той: у той
был всегда подбит левый глаз, а у этой разбита левая скула, но не всегда, — сказала Верочке, что собирается сватать ее начальник Павла Константиныча, и какой-то важный начальник, с орденом на шее.
— Жюли, это сказал не Карасен, — и
лучше зови его: Карамзин, — Карамзин
был историк, да и то не русский, а татарский, — вот тебе новое доказательство разнообразия наших типов. О ножках сказал Пушкин, — его стихи
были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены. Кстати, эскимосы живут в Америке, а наши дикари, которые
пьют оленью кровь, называются самоеды.
Я ношу накладной бюст, как ношу платье, юбку, рубашку не потому, чтоб это мне нравилось, — по — моему,
было бы
лучше без этих ипокритств, — а потому, что это так принято в обществе.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка
лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не
будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
— Все равно, что вздумается. Мать дает деньги в залог, сними брошку. Или вот, еще
лучше: она дает уроки на фортепьяно. Скажем, что у тебя
есть племянница.
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя человека, при котором
были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки
лучше других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам грозит опасность
быть проданной, он не зол, а только недалек, недалекий и незлой муж
лучше всякого другого для умной женщины с характером, вы
будете госпожею в доме.
— Это по — твоему принято?
быть может, по — твоему также принято: сыновьям
хороших фамилий жениться бог знает на ком, а матерям соглашаться на это?
— Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас… не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите,
быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я
буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен;
быть может, вы увидите во мне и что-нибудь
хорошее, дайте мне время.
Известно, как в прежние времена оканчивались подобные положения: отличная девушка в гадком семействе; насильно навязываемый жених пошлый человек, который ей не нравится, который сам по себе
был дрянноватым человеком, и становился бы чем дальше, тем дряннее, но, насильно держась подле нее, подчиняется ей и понемногу становится похож на человека таксебе, не
хорошего, но и не дурного.
Девушка начинала тем, что не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого семейства, как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала своего поклонника; сначала
было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви;
был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную
хорошую даму, то
есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя на земле, только коптит небо.
На диване сидели лица знакомые: отец, мать ученика, подле матери, на стуле, ученик, а несколько поодаль лицо незнакомое — высокая стройная девушка, довольно смуглая, с черными волосами — «густые,
хорошие волоса», с черными глазами — «глаза
хорошие, даже очень
хорошие», с южным типом лица — «как будто из Малороссии; пожалуй, скорее даже кавказский тип; ничего, очень красивое лицо, только очень холодное, это уж не по южному; здоровье
хорошее: нас, медиков, поубавилось бы, если бы такой
был народ!
Значат, если при простом чувстве, слабом, слишком слабом перед страстью, любовь ставит вас в такое отношение к человеку, что вы говорите: «
лучше умереть, чем
быть причиною мученья для него»; если простое чувство так говорит, что же скажет страсть, которая в тысячу раз сильнее?
Ты добрая девушка: ты не глупая девушка; но ты меня извини, я ничего удивительного не нахожу в тебе; может
быть, половина девушек, которых я знал и знаю, а может
быть, и больше, чем половина, — я не считал, да и много их, что считать-то — не хуже тебя, а иные и
лучше, ты меня прости.
Марья Алексевна начала расспрашивать его о способностях Феди, о том, какая гимназия
лучше, не
лучше ли
будет поместить мальчика в гимназический пансион, — расспросы очень натуральные, только не рано ли немножко делаются?
Учитель и прежде понравился Марье Алексевне тем, что не
пьет чаю; по всему
было видно, что он человек солидный, основательный; говорил он мало — тем
лучше, не вертопрах; но что говорил, то говорил хорошо — особенно о деньгах; но с вечера третьего дня она увидела, что учитель даже очень
хорошая находка, по совершенному препятствию к волокитству за девушками в семействах, где дает уроки: такое полное препятствие редко бывает у таких молодых людей.
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то
есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в
хорошем мнении о нем, как о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним
будут полезны для Верочки, склонят Верочку на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод
был уже очень блистателен, и Марья Алексевна своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя
было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
— Видите, какая я
хорошая ученица. Теперь этот частный вопрос о поступках, имеющих житейскую важность, кончен. Но в общем вопросе остаются затруднения. Ваша книга говорит: человек действует по необходимости. Но ведь
есть случаи, когда кажется, что от моего произвола зависит поступить так или иначе. Например: я играю и перевертываю страницы нот; я перевертываю их иногда левою рукою, иногда правою. Положим, теперь я перевернула правою: разве я не могла перевернуть левою? не зависит ли это от моего произвола?
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «
лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно
быть по его обстоятельствам, что не
быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, —
было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Конечно, и то правда, что, подписывая на пьяной исповеди Марьи Алексевны «правда», Лопухов прибавил бы: «а так как, по вашему собственному признанию, Марья Алексевна, новые порядки
лучше прежних, то я и не запрещаю хлопотать о их заведении тем людям, которые находят себе в том удовольствие; что же касается до глупости народа, которую вы считаете помехою заведению новых порядков, то, действительно, она помеха делу; но вы сами не
будете спорить, Марья Алексевна, что люди довольно скоро умнеют, когда замечают, что им выгодно стало поумнеть, в чем прежде не замечалась ими надобность; вы согласитесь также, что прежде и не
было им возможности научиться уму — разуму, а доставьте им эту возможность, то, пожалуй, ведь они и воспользуются ею».
Сострадательные люди, не оправдывающие его, могли бы также сказать ему в извинение, что он не совершенно лишен некоторых похвальных признаков: сознательно и твердо решился отказаться от всяких житейских выгод и почетов для работы на пользу другим, находя, что наслаждение такою работою — лучшая выгода для него; на девушку, которая
была так хороша, что он влюбился в нее, он смотрел таким чистым взглядом, каким не всякий брат глядит на сестру; но против этого извинения его материализму надобно сказать, что ведь и вообще нет ни одного человека, который
был бы совершенно без всяких признаков чего-нибудь
хорошего, и что материалисты, каковы бы там они ни
были, все-таки материалисты, а этим самым уже решено и доказано, что они люди низкие и безнравственные, которых извинять нельзя, потому что извинять их значило бы потворствовать материализму.
— «Почему?» — «Потому, что уж
лучше было бы вам идти за вашего жениха».
Путешествие
было далекое; но другого такого знакомого, поближе к Выборгской стороне, не нашлось; ведь надобно
было, чтобы в знакомом соединялось много условий: порядочная квартира,
хорошие семейные обстоятельства, почтенный вид.
Бедная квартира поведет к предложению невыгодных условий гувернантке; без почтенности и видимой
хорошей семейной жизни рекомендующего лица не
будут иметь выгодного мнения о рекомендуемой девушке.
— Друг мой, да это
было бы еще неосторожнее, чем мне приехать к вам. Нет, уже
лучше я приеду.
— Нет, здесь, может
быть, нельзя
было б и говорить. И, во всяком случае, маменька стала бы подозревать. Нет,
лучше так, как я вздумала. У меня
есть такой густой вуаль, что никто не узнает.
«Как отлично устроится, если это
будет так, — думал Лопухов по дороге к ней: — через два, много через два с половиною года, я
буду иметь кафедру. Тогда можно
будет жить. А пока она проживет спокойно у Б., — если только Б. действительно
хорошая женщина, — да в этом нельзя и сомневаться».
Я знаю, что, если один из вас принимает такое дружеское участие в человеке, то этот человек должен
быть редкой находкой для матери, желающей видеть свою дочь действительно
хорошим человеком.
— Я очень рад теперь за m-lle Розальскую. Ее домашняя жизнь
была так тяжела, что она чувствовала бы себя очень счастливою во всяком сносном семействе. Но я не мечтал, чтобы нашлась для нее такая действительно
хорошая жизнь, какую она
будет иметь у вас.
— Позвольте же сказать еще только одно; это так неважно для вас, что, может
быть, и не
было бы надобности говорить. Но все-таки
лучше предупредить. Теперь она бежит от жениха, которого ей навязывает мать.
Но все-таки г-же Б. пришлось бы иметь довольно хлопот,
быть может, и некоторые неприятные разговоры; надобно
было бы одолжаться по чужому делу людьми, услуги которых
лучше приберечь для своих дел.
— Позвольте мне
быть невежею, Марья Алексевна: я так расстроен, что надобно мне отдохнуть в приятном и уважаемом мною обществе; а такого общества я нигде не нахожу, кроме как в вашем доме. Позвольте мне напроситься обедать у вас нынче и позвольте сделать некоторые поручения вашей Матрене. Кажется, тут
есть недалеко погреб Денкера, у него вино не бог знает какое, но
хорошее.
(«Экая шельма какой! Сам-то не
пьет. Только губы приложил к своей ели-то. А славная эта
ель, — и будто кваском припахивает, и сила
есть,
хорошая сила
есть. Когда Мишку с нею окручу, водку брошу, все эту
ель стану
пить. — Ну, этот ума не пропьет! Хоть бы приложился, каналья! Ну, да мне же
лучше. А поди, чай, ежели бы захотел
пить, здоров
пить».)
— Смешные, так смешные, мой миленький, — что нам за дело? Мы станем жить по — своему, как нам
лучше. Как же мы
будем жить еще, мой миленький?
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом деле
лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших рук эти книги не доходят. В тех, которые я тебе давал, таких частностей не
было. Слышать? — не от кого
было. Ведь едва ли не первого меня ты встретила из порядочных людей.
Хорошо, мой милый: вот я твоя невеста,
буду твоя жена, а ты все-таки обращайся со мною, как велят обращаться с посторонней: это, мой друг, мне кажется,
лучше для того, чтобы
было прочное согласие, чтобы поддерживалась любовь.
В Медицинской академии
есть много людей всяких сортов,
есть, между прочим, и семинаристы: они имеют знакомства в Духовной академии, — через них
были в ней знакомства и у Лопухова. Один из знакомых ему студентов Духовной академии, — не близкий, но
хороший знакомый, — кончил курс год тому назад и
был священником в каком-то здании с бесконечными коридорами на Васильевском острове. Вот к нему-то и отправился Лопухов, и по экстренности случая и позднему времени, даже на извозчике.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка вернулась в свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что
лучше, честнее
будет, если она сама в лицо скажет матери — ведь драться на улице мать не станет же? только надобно, когда
будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Потому вы, Марья Алексевна, не верили
хорошим словам, считали их за глупость или обман, и вы
были правы, Марья Алексевна.
Вы вывели вашего мужа из ничтожества, приобрели себе обеспечение на старость лет, — это вещи
хорошие, и для вас
были вещами очень трудными.
— Ах, какой ты! Все мешаешь. Ты слушай, сиди смирно. Ведь тут, мне кажется, главное то, чтобы с самого начала, когда выбираешь немногих, делать осмотрительно, чтобы это
были в самом деле люди честные,
хорошие, не легкомысленные, не шаткие, настойчивые и вместе мягкие, чтобы от них не выходило пустых ссор и чтобы они умели выбирать других, — так?
— Мое дитя, вы могли бы иметь
хороший успех, у вас
есть мастерство и вкус. Но для этого надобно иметь пышный магазин на Невском.
— Не исповедуйтесь, Серж, — говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу историю; заботы об излишнем, мысли о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от природы человек и не глупый, и очень
хороший,
быть может, не хуже и не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
— А мне все не
лучше, Верочка; как-то ты без меня останешься? У отца жалованьишко маленькое, и сам-то он плохая тебе опора. Ты девушка красивая; злых людей на свете много. Предостеречь тебя
будет некому. Боюсь я за тебя. — Верочка плачет.
—
Будь признательна, неблагодарная. Не люби, не уважай. Я злая: что меня любить? Я дурная: что меня уважать? Но ты пойми, Верка, что кабы я не такая
была, и ты бы не такая
была.
Хорошая ты — от меня дурной; добрая ты — от меня злой. Пойми, Верка, благодарна
будь.
— Да, Верочка, после так не
будет. Когда добрые
будут сильны, мне не нужны
будут злые, Это скоро
будет, Верочка. Тогда злые увидят, что им нельзя
быть злыми; и те злые, которые
были людьми, станут добрыми: ведь они
были злыми только потому, что им вредно
было быть добрыми, а ведь они знают, что добро
лучше зла, они полюбят его, когда можно
будет любить его без вреда.
Таким образом, проработали месяц, получая в свое время условленную плату, Вера Павловна постоянно
была в мастерской, и уже они успели узнать ее очень близко как женщину расчетливую, осмотрительную, рассудительную, при всей ее доброте, так что она заслужила полное доверие. Особенного тут ничего не
было и не предвиделось, а только то, что хозяйка —
хорошая хозяйка, у которой дело пойдет: умеет вести.
— Вот мы теперь хорошо знаем друг друга, — начала она, — я могу про вас сказать, что вы и
хорошие работницы, и
хорошие девушки. А вы про меня не скажете, чтобы я
была какая-нибудь дура. Значит, можно мне теперь поговорить с вами откровенно, какие у меня мысли. Если вам представится что-нибудь странно в них, так вы теперь уже подумаете об этом хорошенько, а не скажете с первого же раза, что у меня мысли пустые, потому что знаете меня как женщину не какую-нибудь пустую. Вот какие мои мысли.
Это все равно, как иному хочется выстроить
хороший дом, другому — развести
хороший сад или оранжерею, чтобы на них любоваться: так вот мне хочется завести
хорошую швейную мастерскую, чтобы весело
было любоваться на нее.