Неточные совпадения
Все было
делом двух секунд.
Марья Алексевна на другой же
день подарила дочери фермуар, оставшийся невыкупленным в закладе, и заказала дочери
два новых платья, очень хороших — одна материя стоила: на одно платье 40 руб., на другое 52 руб., а с оборками да лентами, да фасоном оба платья обошлись 174 руб.; по крайней мере так сказала Марья Алексевна мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше 100 руб., — ведь покупки тоже делались при ней, — но ведь и на 100 руб. можно сделать
два очень хорошие платья.
По денежным своим
делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в
двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Когда он был в третьем курсе,
дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться другие уроки, и вот уже
два года перестал нуждаться и больше года жил на одной квартире, но не в одной, а в
двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с другим таким же счастливцем Кирсановым.
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в
день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха, другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча,
двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче других с Верочкой.
Со стороны частного смысла их для нее самой, то есть сбережения платы за уроки, Марья Алексевна достигла большего успеха, чем сама рассчитывала; когда через
два урока она повела
дело о том, что они люди небогатые, Дмитрий Сергеич стал торговаться, сильно торговался, долго не уступал, долго держался на трехрублевом (тогда еще были трехрублевые, т. е., если помните, монета в 75 к...
Кажется, чего еще? Марья Алексевна не могла не видеть, что Михаил Иваныч, при всем своем ограниченном уме, рассудил очень основательно; но все-таки вывела
дело уже совершенно начистоту.
Дня через
два, через три она вдруг сказала Лопухову, играя с ним и Михаилом Иванычем в преферанс...
В этих поисках прошло недели
две. На пятый
день поисков, когда Лопухов, возвратившись из хождений по Петербургу, лежал на своей кушетке, Кирсанов сказал...
— Нет еще, Вера Павловна; но не унывайте, найдется. Каждый
день я бываю в
двух, в трех семействах. Нельзя же, чтобы не нашлось, наконец, порядочное, в котором можно жить.
Вы, профессор N (она назвала фамилию знакомого, через которого получен был адрес) и ваш товарищ, говоривший с ним о вашем
деле, знаете друг друга за людей достаточно чистых, чтобы вам можно было говорить между собою о дружбе одного из вас с молодою девушкою, не компрометируя эту девушку во мнении других
двух.
— Прекрасно. Приходит ко мне знакомый и говорит, что в
два часа будет у меня другой знакомый; а я в час ухожу по
делам; я могу попросить тебя передать этому знакомому, который зайдет в
два часа, ответ, какой ему нужен, — могу я просить тебя об этом, если ты думаешь оставаться дома?
Думал, что если она успеет уйти из семейства, то отложить
дело года на
два; в это время успел бы стать профессором, денежные
дела были бы удовлетворительны.
Дня два после разговора о том, что они жених и невеста, Верочка радовалась близкому освобождению; на третий
день уже вдвое несноснее прежнего стал казаться ей «подвал», как она выражалась, на четвертый
день она уж поплакала, чего очень не любила, но поплакала немножко, на пятый побольше, на шестой уже не плакала, а только не могла заснуть от тоски.
Было бы слишком длинно и сухо говорить о других сторонах порядка мастерской так же подробно, как о
разделе и употреблении прибыли; о многом придется вовсе не говорить, чтобы не наскучить, о другом лишь слегка упомянуть; например, что мастерская завела свое агентство продажи готовых вещей, работанных во время, не занятое заказами, — отдельного магазина она еще не могла иметь, но вошла в сделку с одною из лавок Гостиного двора, завела маленькую лавочку в Толкучем рынке, —
две из старух были приказчицами в лавочке.
Кирсанов стал бывать по
два раза в
день у больного: они с ним оба видели, что болезнь проста и не опасна. На четвертый
день поутру Кирсанов сказал Вере Павловне...
В самом
деле Кирсанов уже больше
двух лет почти вовсе не бывал у Лопуховых. Читатель не замечал его имени между их обыкновенными гостями, да и между редкими посетителями он давно стал самым редким.
Дня через
два Лопухов сказал Вере Павловне, что заходил к Кирсанову и, как ему показалось, встречен был довольно странно. Кирсанов как будто хотел быть с ним любезен, что было вовсе лишнее между ними. Лопухов, посмотревши на него, сказал прямо...
Надобность в дежурстве прошла. Для соблюдения благовидности, чтобы не делать крутого перерыва, возбуждающего внимание, Кирсанову нужно было еще
два — три раза навестить Лопуховых на —
днях, потом через неделю, потом через месяц, потом через полгода. Затем удаление будет достаточно объясняться занятиями.
Конечно, это недоразумение не могло бы быть продолжительно; по мере приближения развязки, расспросы Крюковой делались бы настойчивее; она или высказала бы, что у ней есть особенная причина знать истину, или Лопухов или Вера Павловна догадались бы, что есть какая-то особенная надобность в ее расспросах, и
двумя — тремя неделями, быть может, несколькими
днями позже
дело все-таки пришло бы к тому же, к чему пришло несколько раньше, благодаря неожиданному для Крюковой появлению Кирсанова в мастерской.
«Я на
днях открываю швейную и отправилась к Жюли просить заказов. Миленький заехал к ней за мной. Она оставила нас завтракать, велела подать шампанского, заставила меня выпить
два стакана. Мы с нею начали петь, бегать, кричать, бороться. Так было весело. Миленький смотрел и смеялся».
А Лопухов еще через
два — три
дня, тоже после обеда, входит в комнату жены, берет на руки свою Верочку, несет ее на ее оттоманку к себе: «Отдыхай здесь, мой друг», и любуется на нее. Она задремала, улыбаясь; он сидит и читает. А она уж опять открыла глаза и думает...
— Я не понимаю, о каком
деле ты говоришь, и должен тебе сказать, что этот разговор мне вовсе не нравится, как тебе не нравился за
две минуты.
На другой
день, когда ехали в оперу в извозничьей карете (это ведь дешевле, чем
два извозчика), между другим разговором сказали несколько слов и о Мерцаловых, у которых были накануне, похвалили их согласную жизнь, заметили, что это редкость; это говорили все, в том числе Кирсанов сказал: «да, в Мерцалове очень хорошо и то, что жена может свободно раскрывать ему свою душу», только и сказал Кирсанов, каждый из них троих думал сказать то же самое, но случилось сказать Кирсанову, однако, зачем он сказал это?
А тут, кроме того, действительно, был очень осязательный факт, который таил в себе очень полную разгадку
дела: ясно, что Кирсанов уважает Лопуховых; зачем же он слишком на
два года расходился с ними? Ясно, что он человек вполне порядочный; каким же образом произошло тогда, что он выставился человеком пошлым? Пока Вере Павловне не было надобности думать об этом, она и не думала, как не думал Лопухов; а теперь ее влекло думать.
Когда Вера Павловна на другой
день вышла из своей комнаты, муж и Маша уже набивали вещами
два чемодана. И все время Маша была тут безотлучно: Лопухов давал ей столько вещей завертывать, складывать, перекладывать, что куда управиться Маше. «Верочка, помоги нам и ты». И чай пили тут все трое, разбирая и укладывая вещи. Только что начала было опомниваться Вера Павловна, а уж муж говорит: «половина 11–го; пора ехать на железную дорогу».
Он на другой
день уж с 8 часов утра ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный магазин первый откроется, взял, что нужно, и читал больше трех суток сряду, — с 11 часов утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа; первые
две ночи не спал так, на третью выпил восемь стаканов крепчайшего кофе, до четвертой ночи не хватило силы ни с каким кофе, он повалился и проспал на полу часов 15.
Месяца через
два после этого —
дело было в конце мая — Рахметов пропадал на неделю или больше, но тогда никто этого не заметил, потому что пропадать на несколько
дней случалось ему нередко.
Нет, государь мой: он был тут лишь орудием Лопухова, и сам тогда же очень хорошо понимал, что он тут лишь орудие Лопухова, и Вера Павловна догадалась об этом через
день или через
два, и догадалась бы в ту же самую минуту, как Рахметов раскрыл рот, если бы не была слишком взволнована: вот как на самом-то
деле были вещи, неужели ты и этого не понимал?
Ну, вот тебе, раскушу: если разговаривают
два человека, то из разговора бывает более или менее виден характер этих людей, — понимаешь, к чему идет
дело?
Но все-таки много работы, и Вера Павловна устала ныне, как уставала и вчера, и третьего
дня, как уставала уж месяца
два, только еще
два месяца, хотя уже больше полгода прошло со времени второго замужества; что ж, надобно же было сделать себе свадебный праздник, и она праздновала долго.
Она сама не знает, так она потрясена была быстрым оборотом
дела: еще не прошло суток, да, только через
два часа будут сутки после того, как он нашел ее письмо у себя в комнате, и вот он уж удалился, — как это скоро, как это внезапно!
Кроме Москвы, где, по множеству
дел, мне надобно прожить с неделю, я должен побывать в
двух городах перед Москвою, в трех местах за Москвою, прежде чем попаду в Рязань.
— Да, Саша, это так. Мы слабы потому, что считаем себя слабыми. Но мне кажется, что есть еще другая причина. Я хочу говорить о себе и о тебе. Скажи, мой милый: я очень много переменилась тогда в
две недели, которые ты меня не видел? Ты тогда был слишком взволнован. Тебе могло показаться больше, нежели было, или, в самом
деле, перемена была сильна, — как ты теперь вспоминаешь?
— Саша, а ведь ты не дал мне договорить о
деле, — начала Вера Павловна, когда они часа через
два сидели за чаем.
Я, нисколько не совестясь, уж очень много компрометировал Веру Павловну со стороны поэтичности; например, не скрывал того, что она каждый
день обедала, и вообще с аппетитом, а кроме того, по
два раза в
день пила чай.
И вот проходит год; и пройдет еще год, и еще год после свадьбы с Кирсановым, и все так же будут идти
дни Веры Павловны, как идут теперь, через год после свадьбы, как шли с самой свадьбы; и много лет пройдет, они будут идти все так же, если не случится ничего особенного; кто знает, что принесет будущее? но до той поры, как я пишу это, ничего такого не случилось, и
дни Веры Павловны идут все так же, как шли они тогда, через год, через
два после свадьбы с Кирсановым.
И я должен сказать, что и теперь в Сергиевской, как прежде на Васильевском, три грани
дня Веры Павловны составляют: чай утром, обед и вечерний чай; да, она сохранила непоэтическое свойство каждый
день обедать и
два раза пить чай и находить это приятным, и вообще она сохранила все свои непоэтические, и неизящные, и нехорошего тона свойства.
Например, нейтральные и ненейтральные комнаты строго различаются; но разрешение на допуск в ненейтральные комнаты установлено раз навсегда для известного времени
дня: это потому, что
две из трех граней
дня перенесены в ненейтральные комнаты; установился обычай пить утренний чай в ее комнате, вечерний чай в его комнате; вечерний чай устраивается без особенных процедур; слуга, все тот же Степан, вносит в комнату Александра самовар и прибор, и только; но с утренним чаем особая манера: Степан ставит самовар и прибор на стол в той нейтральной комнате, которая ближе к комнате Веры Павловны, и говорит Александру Матвеичу, что самовар подан, то есть говорит, если находит Александра Матвеича в его кабинете; но если не застает?
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому
дню, к этим
дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот
день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть еще
два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а
два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Но мы показали тебе только конец моей половины
дня, работы, и начало ее половины; — мы еще посмотрим на них вечером, через
два месяца».
Я очень довольна, что эти впечатления были тогда записаны мною: теперь я и забыла бы упомянуть о многом, что поразило меня тогда, а нынче, только через
две недели, уже кажется самым обыкновенным
делом, которое иначе и не должно быть.
С репутациею такого солидного и оборотливого человека, с чином своим и своею известною в тех местах фамилиею, он мог теперь выбирать какую ему угодно невесту из купеческих дочерей в
двух губерниях, в которых шли его торговые
дела, и выбрал очень основательно, — с полумиллионом (все на ассигнации) приданого.
Катя начинает лечиться, и старик совершенно успокоивается, потому что доктор не находит ничего опасного, а так только, слабость, некоторое изнурение, и очень основательно доказывает утомительность образа жизни, какой вела Катерина Васильевна в эту зиму — каждый
день, вечер до
двух, до трех часов, а часто и до пяти.
Вот он бился с больною часа
два и успел победить ее недоверчивость, узнал, в чем
дело, и получил позволение говорить о нем с отцом.
Полозова хватило, как обухом по лбу. Ждать смерти, хоть скоро, но неизбежно, скоро ли, да и наверное ли? и услышать: через полчаса ее не будет в живых —
две вещи совершенно разные. Кирсанов смотрел на Полозова с напряженным вниманием: он был совершенно уверен в эффекте, но все-таки
дело было возбуждающее нервы; минуты
две старик молчал, ошеломленный: — «Не надо! Она умирает от моего упрямства! Я на все согласен! Выздоровеет ли она?» — «Конечно», — сказал Кирсанов.
Одно ваше слово, враждебное ему, испортит
дело на
две недели, несколько слов — навсегда.
Понятно, что через
день, через
два она исключительно была занята страхом от мысли: «скоро я потеряю возможность поправить свою ошибку, если ошибалась в нем».
Однако ж не ошибался ли Полозов, предусматривая себе зятя в Бьюмонте? Если у старика было еще какое-нибудь сомнение в этом, оно исчезло, когда Бьюмонт, недели через
две после того как начал бывать у них, сказал ему, что, может быть, покупка завода задержится на несколько
дней; впрочем, едва ли от этого будет задержка: вероятно, они и, не дожидаясь мистера Лотера, не составили бы окончательных условий раньше недели, а мистер Лотер будет в Петербурге через четыре
дня.
Вот, например, это было через неделю после визита, за который «очень благодарил» Бьюмонт Катерину Васильевну, месяца через
два после начала их знакомства; продажа завода была покончена, мистер Лотер собирался уехать на другой
день (и уехал; не ждите, что он произведет какую-нибудь катастрофу; он, как следует негоцианту, сделал коммерческую операцию, объявил Бьюмонту, что фирма назначает его управляющим завода с жалованьем в 1000 фунтов, чего и следовало ожидать, и больше ничего: какая ж ему надобность вмешиваться во что-нибудь, кроме коммерции, сами рассудите), акционеры, в том числе и Полозов, завтра же должны были получить (и получили, опять не ждите никакой катастрофы: фирма Ходчсона, Лотера и К очень солидная) половину денег наличными, а другую половину — векселями на З — х месячный срок.
Видятся как родные, иной
день и по десять раз, но каждый раз на одну, на
две минуты; иной
день, почти целый
день одна из половин пуста, ее население на другой половине.