Он успокаивал меня как умел, этот глухо кашляющий и поминутно хватающийся за грудь больной мальчик. Он забывал свои страданья, стараясь умиротворить злое сердечко
большой девочки. А между тем предсмертные тени уже ложились вокруг его глаз, ставших больше и глубже, благодаря худобе и бледности истощенного личика. Он раздавал свои платья и воротнички прислуге и на вопрос бабушки: зачем он это делает? — заявил убежденно...
Неточные совпадения
— Я
больше не буду… Ниночка, клянусь вам… — горячо залепетал мальчик, — я сам не знаю, что сделалось со мною… Мне просто хотелось подурачить глупых
девочек… а они оказались умнее, чем я думал! Не сердитесь на меня… Если б вы знали, до чего я несчастлив!
— Юлико дурно. Он заболел от испуга. Но если б даже он был здоров, я не обратился бы к нему. Я верю моей
девочке больше, чем кому-либо другому.
Я протянула к ней руки… Я просила ее не меркнуть долго, долго и, пока я не вырасту
большою, сиять каждую ночь, чтобы мне — маленькой, одинокой
девочке — не жутко было одной…
—
Больше тебе ничего не запрещено твоей религией? — вмешалась в разговор хорошенькая миниатюрная
девочка, удивительно похожая на белокурых ангелов, изображаемых на картинках, — а то я очень люблю пирожные…
А
девочки вокруг меня шумят и волнуются с каждой минутой все
больше и
больше.
Моя жизнь в институте потекла ровно и гладко.
Девочки полюбили меня все, за исключением Крошки. Она дулась на меня за мои редкие успехи по научным предметам и за то исключительное внимание, которое оказывал мне теперь класс. Еще Маня Иванова не взлюбила меня потому только, что была подругой Крошки. Остальные
девочки горячо привязались ко мне. Равнодушной оставалась разве только апатичная Рен — самая
большая и самая ленивая изо всех седьмушек.
Рассказ прерывался. Начиналась ссора. А на следующий вечер та же история.
Девочки забирались с ногами на постель Киры, и она еще
больше изловчалась в своих фантастических повествованиях.
— Какой лунатик? где ты его встретила? чем это кончилось?.. — набросились они на Додо, но, к
большому разочарованию любопытных,
девочка могла только сказать, что «он» был во всем белом, что шел, растопырив руки, что глаза у него были открыты и смотрели так страшно, так страшно, что она, Додо, чуть не упала в обморок.
— Ну, душенька, как я счастлива! — на минутку присев в своей амазонке подле Долли, сказала Анна. — Расскажи же мне про своих. Стиву я видела мельком. Но он не может рассказать про детей. Что моя любимица Таня?
Большая девочка, я думаю?
Она грустно расставалась с своим иконостасом, в котором стояло так много заветных святынь, облитых слезами печали и радости; она покидала их, не краснея, как краснеют
большие девочки своей вчерашней куклы.
— Но надеюсь, вы не выедете из Сестры в море, m-lle Нан? — осторожно осведомилась Антонина Николаевна, дрожавшая за своих «
больших девочек», как только может дрожать наседка за свой выводок цыплят.
— Ладно, подождете, скороспелки. Будете много знать, скоро состаритесь, — хохотала
большая девочка и, не переставая смеяться, выбежала из дортуара.
Неточные совпадения
Проводив жену наверх, Левин пошел на половину Долли. Дарья Александровна с своей стороны была в этот день в
большом огорчении. Она ходила по комнате и сердито говорила стоявшей в углу и ревущей
девочке:
Она встала ему навстречу, не скрывая своей радости увидать его. И в том спокойствии, с которым она протянула ему маленькую и энергическую руку и познакомила его с Воркуевым и указала на рыжеватую хорошенькую
девочку, которая тут же сидела за работой, назвав ее своею воспитанницей, были знакомые и приятные Левину приемы женщины
большого света, всегда спокойной и естественной.
Вечером я имел с ним длинное объяснение: мне было досадно, что он переменился к этой бедной
девочке; кроме того, что он половину дня проводил на охоте, его обращение стало холодно, ласкал он ее редко, и она заметно начинала сохнуть, личико ее вытянулось,
большие глаза потускнели.
Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой
девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К чему это женское кокетство? Вера меня любит
больше, чем княжна Мери будет любить когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может быть, я бы завлекся трудностью предприятия…
Большая размотала платок, закрывавший всю голову маленькой, расстегнула на ней салоп, и когда ливрейный лакей получил эти вещи под сохранение и снял с нее меховые ботинки, из закутанной особы вышла чудесная двенадцатилетняя
девочка в коротеньком открытом кисейном платьице, белых панталончиках и крошечных черных башмачках.