Обеденный зал в замке Дукс. Жемчуга
на шее красавиц и грани богемских бокалов горят закатом. Мрачный покой улыбками женщин преображен в цветник. Посреди цветника, в мундире фельдмаршала, с орденом св. Стефана на груди и взнесенным бокалом в руке, — вечно юный князь де Линь. И надо всем — воскрешенные кое-где заходящим солнцем — видения старинных бабушек.
Неточные совпадения
Он осторожно поцеловал ее в то место
на шее, где пояском проходила у нее такая аппетитная складка, и
на мгновение жена опять показалась ему русской
красавицей.
Аграфене случалось пить чай всего раза три, и она не понимала в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав с мороза в теплую комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась
на нее; то ли не девка, то ли не писаная
красавица: брови дугой, глаза с поволокой,
шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло
на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
Коренник мчится призовой рысью, а
красавица пристяжка изогнула
шею кольцом, морда вниз: «Землю ест!»
На повороте с Петровки он переехал собачонку, сшиб с головы лоток у разносчика и умчался, даже не оглянувшись.
Очевидно, Аксинья крепко держала в своих руках женолюбивое сердце Бучинского и вполне рассчитывала
на свои силы; высокая грудь, румянец во всю щеку, белая, как молоко,
шея и неистощимый запас злого веселья заставляли Бучинского сладко жмурить глаза, и он приговаривал в веселую минуту: «От-то пышная бабенка, возьми ее черт!» Кум не жмурил глаза и не считал нужным обнаруживать своих ощущений, но, кажется,
на его долю выпала львиная часть в сердце коварной
красавицы.
Заранее ли предвкушал он всю сладость жестокого отмщения, придуманного им для врага своего, князя Василия Прозоровского, радовался ли гибели Якова Потапова, этого ничтожного сравнительно с ним по положению человека, но почему-то казавшегося ему опаснейшим врагом, которого он не в силах был сломить имевшеюся в руках его властию, чему лучшим доказательством служит то, что он, совместно с достойным своим помощником, Хлопом, подвел его под самоубийство, довел его до решимости казнить себя самому, хотя хвастливо, как мы видели, сказал своему наперснику об умершем: «Разве не достало бы
на его
шею другой петли, не нашлось бы и
на его долю палача», но внутри себя таил невольно какое-то странное, несомненное убеждение, что «другой петли» для этого человека именно не достало бы и «палача не нашлось бы», — или, быть может, Григорий Лукьянович погрузился в сластолюбивые мечты о
красавице княжне Евпраксии Васильевне, которую он теперь считал в своей власти, — не будем строить догадок и предупреждать событий.