Опять я испугалася, // Макара Федосеича // Я не узнала: выбрился, // Надел ливрею шитую, // Взял в руки булаву, //
Как не бывало лысины. // Смеется: — Что ты вздрогнула? — // «Устала я, родной!»
Когда потом поместились они все в маленькой, уютной комнатке, озаренной свечками, насупротив балконной стеклянной двери наместо окна, Чичикову сделалось так приютно,
как не бывало давно.
Пастух под тенью спал, надеяся на псов, // Приметя то, змея из-под кустов // Ползёт к нему, вон высунувши жало; // И Пастуха на свете бы не стало: // Но сжаляся над ним, Комар, что было сил, // Сонливца укусил. // Проснувшися, Пастух змею убил; // Но прежде Комара спросонья так хватил, // Что бедного его
как не бывало.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей,
не виноват ни душою, ни телом.
Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам
не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще никогда
не бывал.
Осип, слуга, таков,
как обыкновенно
бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— А счастье наше — в хлебушке: // Я дома в Белоруссии // С мякиною, с кострикою // Ячменный хлеб жевал; //
Бывало, вопишь голосом, //
Как роженица корчишься, //
Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую —
не нажуюсь! —
Последствием такого благополучия было то, что в течение целого года в Глупове состоялся всего один заговор, но и то
не со стороны обывателей против квартальных (
как это обыкновенно
бывает), а, напротив того, со стороны квартальных против обывателей (чего никогда
не бывает).