Послушай: хитрости какие! // Что за рассказ у них смешной? // Она за тайну мне сказала, // Что умер бедный мой отец, // И мне тихонько показала //
Седую голову — творец! // Куда бежать нам от злоречья? // Подумай: эта голова // Была совсем не человечья, // А волчья, — видишь: какова! // Чем обмануть меня хотела! // Не стыдно ль ей меня пугать? // И для чего? чтоб я не смела // С тобой сегодня убежать! // Возможно ль?
— Я не лгу никогда, — шептала, едва осиливая себя, старуха, — ты это знаешь. Солгу ли я теперь? Я грешница… грешница… — говорила она, сползая на колени перед Верой и клоня
седую голову ей на грудь. — Прости и ты меня!..
Через минуту появилась высокая, полная старушка с
седой головой, без чепца, с бледным лицом, черными, кротко мерцавшими глазами, с ласковой улыбкой, вся в белом: совершенно старинный портрет, бежавший со стены картинной галереи: это редакторша.
Неточные совпадения
Только что пан окровавленный // Пал
головой на
седло, // Рухнуло древо громадное, // Эхо весь лес потрясло.
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались
головы головотяпов. «Были между ними, — говорит летописец, — старики
седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли; были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля есть». Когда же раздались заключительные стихи песни:
Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости: как они сладили это дело, не знаю, — только ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек
седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а
голова окутана чадрой.
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались из-под
седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе… И наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою. Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: «Это Казбич!..» Он посмотрел на меня, кивнул
головою и ударил коня плетью.
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников Максим, сапожник, — ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши рукой: — А! так просто, нашла дурь: дай, говорю, продам, да и продал сдуру! — Засим он повесил
голову так, как будто сам раскаивался в этом деле, и прибавил: — Вот и
седой человек, а до сих пор не набрался ума.